Пирог без начинки

      Лютика любили. Лютиком восхищались. Лютика даже иногда уважали.       Возможно, последнее придумал он сам, но не стоило недооценивать силу его воображения.       — Твоя музыка... — с придыханием говорила девушка, мечтательно прикрывая глаза и цепляясь руками за плечо своего мужчины. — Такая красивая! Ты слышишь это? — обратилась она к спутнику. Дождавшись кивка, добавила: — Никогда бы не подумала, что музыка может быть настолько красивой!       Лютик улыбался и продолжал петь.       Ему больше ничего и не оставалось делать. Петь. Улыбаться. Играть на лютне. И ждать, когда кто-то услышит красоту его музыки не из-за кого-то, а из-за него.       Слыша истинную мелодичность во всём с самого рождения, Лютик, ещё маленьким мальчиком, посчитал своим долгом стать бардом. Радовать всех тех, кто уже нашёл свою родственную душу; удивлять тех, кто нашёл её только сейчас. Удивлённые и восхищённые лица этих людей стоили стёртых о струны пальцев и сорванного столько раз в детстве голоса. Лютик был счастлив.       Ему было уже восемнадцать. Жизнь кипела в его груди, глаза сияли и искали, искали, искали. Слишком долго искали для такого нетерпеливого человека. Ему нравилось приносить радость тем, кто находил свою пару. Но больше всего ему хотелось найти свою.       Он боялся не узнать этого человека среди всех. Ведь для него музыка уже красивая, уже прекрасная, поэтому по своим ощущениям гадать невозможно. Оставалось надеяться лишь на то, что его родственная душа всё поймёт самостоятельно.       — Этот человек может решить, что ты уже нашёл своего соулмейта, ведь ты поёшь и играешь. Такого не могут те, кто не слышит музыку, — говорила в детстве мать, волнуясь за будущее сына. — Ты уверен, что хочешь быть бардом? Может, лучше притворяться, что не слышишь музыку?       — Уверен, — легко и быстро отвечал Лютик. Если он что-то решил, значит, так и будет.       Пусть страх оставался всё равно.       Пусть страх по ночам слал кошмары, в которых его родственная душа проходила мимо.       Пусть страх шептал порою, что у Лютика соулмейта и вовсе нет.       Лютик улыбался и продолжал петь.       В очередном пабе как никогда шла трещинами убеждённость в том, что Лютика уважали. Он не унывал, однако признания хотелось. Вот только в очередной раз окинув помещение взглядом, юноша перестал думать даже о нём.       — Понравилось моё пение? — стараясь выглядеть как можно более непринуждённо, спросил Лютик. Сердце гремело и требовало ответа. Сердце пело и жгло надежду. Такого ещё не было.       Ведьмак тогда не ответил, а Лютик отчего-то побоялся спрашивать вновь.       Он не побоялся пойти вместе с ним. Сражаться против чудищ? Путешествовать по суровым землям? Быть в постоянной опасности?       Совершенно не страшно.       Но узнать, что Лютику лишь показалось?       Страшно до одури.       — Что ты делаешь?       — Ловлю джина.       Лютик с интересом наблюдал за ведьмаком. Даже на его грубые слова и взгляды Лютик чувствовал тепло, много тепла, оттого улыбался. Искренне. Узнав, что Геральт не мог заснуть, бард сразу мысленно начал складывать слова для колыбельной. Для Геральта придумать что-то, ради него – самое малое, что было по силам.       Часто за время их путешествий доводилось петь для Геральта. Тот всё ещё никак не реагировал, но Лютик верил.       В этот раз реакция была. Ещё до песни, но не самая положительная.       — Почему ты не можешь просто заткнуться?       Неприятно.       Отчего-то глупая обида своим голосом заглушила страх. Лютик больше не мог не спросить:       — А тебе... нравится, как я пою?       — Твой голос, как пирог без начинки.       Геральт даже не посмотрел на него, говоря эти слова. Продолжал забрасывать сети в воду, будто это могло его к чему-то привести. Хмурился, злился.       Страх ехидно прошептал Лютику: «Я же говорил».       — Как ты вообще к музыке относишься? — рискнул бард, больше уже почти ни на что не надеясь.       Ответа не последовало.       Время шло.       Лютик продолжал петь.       Продолжал искать себя и свою родственную душу. Играл на лютне и с сердцами, надеясь однажды унять тоску в своём. Ему потребовалось несколько лет, чтобы понять – другие люди ему уже неинтересны.       Если раньше страшно было узнать, что Геральт – не его соулмейт, то теперь самым страшным было найти своего соулмейта в ком-то другом. Жажда поисков сгорела, и Лютик вернулся к тому, в чём был счастлив: к путешествиям с Геральтом.       Тот вновь не высказывал на этот счёт абсолютно ничего. Не прогонял – и то хорошо. Даже заткнуться просил реже обыкновенного.

<'"'>

      — А знаешь, что я бы у джина загадал? — однажды ночью, рассматривая мерцание звёзд в окошке трактира и лёжа на своей кровати, тихо, не надеясь на ответ, спросил Лютик.       — М? — отозвался Геральт, чем вызвал у барда лёгкую улыбку.       — Чтобы ты услышал красоту музыки, — честно признался Лютик. Он и правда желал ведьмаку счастья.       — Я и так слышу.       — Что?       Лютик удивился. Разве Геральт встретил за время их разлуки своего человека?       — Ещё тогда, когда ты мне в путники прибился.       — То есть... в нашу первую встречу?       Геральт лишь тихо хмыкнул. А в голове Лютика заметались вихрем мысли и сомнения. На призрачную удачу он спросил самым тихим голосом, которым только мог:       — Какие пироги тебе нравятся?       — Без начинки.