***
— «Нормандия», ответьте! Нужно эвакуировать раненых! Голос Шепард тонет во взрывах. Снаряды разрывают землю, как взбесившийся пёс — плоть жертвы, покорёженная техника полыхает в огне, обломки зданий торчат, как поломанные кости. Кругом, куда падает взгляд, — изуродованные тела, вечный спутник их отчаянной борьбы. Штурмовики бегут по ним, ослепнув от ярости, и адреналин рвёт их сосуды, заставляя презреть любые сомнения. Гаррус стонет, прикрыв глаза. Верная снайперская винтовка сиротливо лежит рядом. — Дерьмо дело, Лола, — испуганно замечает Вега. Шепард смотрит на свою руку — что-то липкое опачкало её перчатку. Синее, как грозовое небо над ними. — Почти на месте, капитан, — шипит голос в гарнитуре. Спасительное чрево «Нормандии» распахивается совсем рядом. Сознание вернулось к Гаррусу; шипя и нечленораздельно ругаясь, он хватается за Вегу и тащится к кораблю, волоча сломанную ногу. Экипаж слепо заливает очередями во все стороны, сбрасывая дымящиеся термозаряды. — Увозите его отсюда, — кричит капитан. — Немедленно, — добавляет она тоном, не терпящим возражений. — Да ты, должно быть, шутишь, — злость мгновенно растворяет болевой шок, и Гаррус делает рывок назад. Вега успевает отреагировать, мысленно порадовавшись, что товарищ не может сопротивляться в полную силу. — Гаррус, не смей оспаривать мои приказы, — как будто голос Шепард тоже стал двухтональным. Субгармоника нежности раздирает напускную строгость. — Нет, — Гаррус хрипит. — Нет! — страх достигает квинтэссенции, заставляя сердце биться так, что, кажется, костяной панцирь вот-вот пойдёт трещинами. Где-то рядом вновь разрывается снаряд. Порыв ударной волны на излёте треплет волосы Шепард. Огненно-рыжие, как огонь, поглотивший их мир. Она вздыхает и неторопливо поднимается по трапу. Кажется, что кто-то вдруг выключил звук, пространство сжалось в комок, закрыв измученных влюблённых щитом их привязанности, даруя им минуту. Одну минуту в череде лет битв и боли. — Помни, — Шепард скользит рукой по его мандибуле, тонкий палец изящно чертит дорожку по синей клановой метке, — что бы здесь ни произошло, я всегда буду любить тебя. Действительность забирает своё. Война растворяет щит, захлёбываясь от исступления. — Шепард, — кровопотеря навязчиво напоминает о себе гадкой сухостью во рту, — я… Я тоже люблю тебя. Она улыбается, лучезарно, будто они уже встретились в том баре на небесах. Потом разворачивается, и, не оглядываясь, выхватывая из-за спины винтовку, бежит навстречу неизвестности. Рёв двигателей заглушает шум битвы. Гаррус кричит, как зверь, загнанный в угол, проклиная себя за то, что оставил её, за то, что подвёл, за то, что… Красный луч лазера рассекает земную твердь, как лезвие ножа, перерезающее жертве горло. Красная линия — как струя крови. Шепард успевает зажмуриться. ______________________________________ *Название планеты происходит от Palantine Hill (Палатинский холм), где был основан орден паладинов. Заимствование из древнеримской культуры.Часть 1
30 января 2020 г. в 19:33
— Там, на Намакли… Мне было очень страшно. Вот, до чего доводит любовь, — я стал невротиком, всё время переживаю, что с тобой что-нибудь случится.
Гаррус не поворачивается к Шепард. Он пытается шутить, но субгармоника сдаёт его с потрохами — пароксизм тревоги охватывает его тело как перегрузка, нахально пронизывая каждый нерв. Тело турианца покрыто костяной бронёй, защищающей от солнечной радиации родного Палавена, а от синкопы страха не спасет ничего.
Гаррус горько усмехается. Странная ирония; его голос двухтональный, и душа теперь звучит в унисон с физиологией. Часть её непоколебима и бесстрашна. Но вторая трепещет, как пульс, заходящийся в аритмии.
— Иногда мне кажется, что все сошли с ума, — Шепард хмуро оглядывает главную батарею и на миг останавливает свой взгляд на экране компьютера, где неутомимо расцветают параболы показателей. Торжество науки над эмоциями — «Таникс» должен быть идеально откалиброван, чтобы ударить точно в цель. Расплав урана, вольфрама и железа — как содружество Альянса с другими расами; вместе они — мощь.
Гаррус не выдерживает и поворачивает голову к любимой. У Шепард огненно-рыжие волосы, как огонь, поглотивший их мир. Красная линия на рукаве её толстовки словно струя крови; турианец нервно дёргает мандибулами, чтобы отогнать навязчивые ассоциации.
Он уже не помнит, когда осознал, что между ними происходит. Когда-то капитан предложила выпустить пар, лукаво улыбаясь и сложив руки на груди. Гаррус подошёл к процессу поиска информации как к калибровке корабельных орудий, штудируя литературу, переводя страсть в голые факты. Учесть позы, учесть возможность анафилактического шока, учесть случайность травмирования. Шепард всё чаще заходила к нему после миссий, интересовалась успехами, всё так же лукаво улыбаясь.
А потом, там, в каюте… Груз ответственности давил, как тяжёлая броня — отец, раздосадованный горячностью сына, покинувшего СБЦ; сестра, захлёбывающаяся в болезни матери; стоны умирающих товарищей, погибших из-за трусости Сидониса. Больше всего на свете Гаррус хотел сделать что-нибудь правильно. Хоть что-нибудь правильно. Рука Шепард скользнула по мандибуле, тонкий палец изящно прочертил дорожку по синей клановой метке. Синей, как кровь турианца. Капитан прижалась лбом к его лицу. Учесть возможность анафилактического шока, учесть возможность травмирования… Всё полетело к чертям.
Шепард говорила, что не знает, чем заслужила доверие своего командования. Шепард проклинала себя за то, что бросила Землю. Да что там Земля, вся галактика вспыхнула, как заряд сверхновой. Симфония боли всего живого звучала от партии к партии в театре военных действий. Но ненависти нельзя платить ненавистью, Шепард знала это. Как будто близость цикла уничтожения осветила самые тёмные углы истории, и капитан взяла на себя роль миротворца, разорвав душу на куски, раздав их каждой расе. Исцеление генофага, примирение кварианцев с гетами, жалость к ардат-якши. Наверное, Шепард должна была родиться на Палавене*, ибо сами духи хранят её. Но у провидения жестокое чувство юмора — сплав из несгибаемой отваги и бескомпромиссной чести был дарован представителю расы, считавшейся галактическим хулиганом. А впрочем, и что с того, если Жнецы подарят равенство всем, перечеркнут всё красной линией, похожей на струю крови. Если Цербер не сделает это раньше.
— Как твои родные? — хриплый голос Шепард вырывает Гарруса из тягучей паутины мыслей. В этом вся она — что бы ни случилось, думать о других. Под глазами капитана залегли глубокие тени, движения её неловкие и дёрганные — опять не спала ночь. Турианец чувствует, как волна всепоглощающей нежности охватывает его, вымещая страх.
— Солана ранена, но им удалось добраться до эвакуационного пункта, — он сглатывает комок. — Духи услышали мои просьбы.
Шепард улыбается, и Гаррус видит, что эта улыбка не вымучена, не выжата. Без Вакариана нет Шепард, без Шепард нет Вакариана. Межвидовой кошмар, как он шутил, связал невидимой нитью две физиологии, два полюса, две крайности, дал им один пульс на двоих, один смысл на двоих, одну надежду на двоих.
— Потерпи, скоро ты сможешь их обнять, — Шепард протягивает руку и обхватывает сухой палец турианца, поглаживая мощный коготь. В этом жесте есть что-то неумолимо наивное и детское. Как и в том, что капитан вечно перекармливает своих рыбок и забывает убраться у хомяка.