Уроборос

Северный Кавказ, 1995 год.

Ещё одну бессонную ночь я посвящаю тебе...

В жизни побеждает сильнейший. В жизни нет места для слабых нытиков - это не драмкружок. Раньше я был хилым малым, меня даже задирали в школе, меня там ненавидели, хоть я и был умным. Может поэтому и ненавидели, что был таким. Но всё быстро изменилось, когда я оказался на Кавказе. Я попал именно туда, где люди становятся жестокими раньше, чем мы привыкли. В моё время здесь не было места для улыбчивых тёток с нектаринами на рынке, не было привычной современному человеку доброты и радушных приветствий. Я был простым русским и меня ненавидела каждая собака. Утреннее розовое небо над головой, прорывающиеся жёлтые и голубые тона, всё такое оживающее и тихое, блаженное, аж противно. Зори здесь тихие. Всегда так было - что в мирное время, что сейчас. Я вечно из окна выглядывал, смотрел по сторонам и ахал, какая же красивая была природа, какие же красивые здесь были здания, освещённые утренним светом, таким приятным и матовым, а сейчас всюду кровь. По ту сторону улицы второй день лежит мёртвая старуха. И как её сюда чёрт завёл? Вышла прямо в центр бойни, прошла пару метров, а потом БТР`ы застреляли, засвистели по улице пули автоматов, она нетронутая упала на разбитый асфальт и там же померла. Да и я своего рода бездыханное тело. Неподвижно караулю, жду свой час, чтоб навсегда решить, кто из нас сильнейший, кто уйдёт домой с войны, а кто ляжет в холодную землю. Это записки бывалого мальчугана, разгильдяя и непоседы. У меня больше нет имени - я здесь, чтобы убивать. Я попал сюда по контракту из Краснодара, где я жил несколько лет до армии и примерно год после неё. Сам вызвался сюда, думал, что так всем будет лучше, что от меня будет польза и, когда я вернусь с поля боя домой, меня будут встречать, как героя, но это всё оказалось ложью, когда я впервые прошёлся по разбитым улицам, да даже когда нас везли сюда, уже в эти секунды я понимал, что каждая живая душа будет проклинать меня. Уже неделю я валяюсь на одном месте, сплю по два-три часа в день. Я должен был вернуться на базу вчера, но целые сутки здесь стреляли так, что даже высунуться было страшно. Здесь каждый день ожесточённые бои, просто иногда выпадает шанс уйти незамеченным ночью. Сегодня жара была ужасная, а я ещё на верхнем этаже лежу, далеко гляжу. Внизу привычный залп орудий, к груди прижимаю родную винтовку, за поясом пистолет. Вам многие скажут, что мы берём пистолет ради самообороны, ведь его можно быстро достать и выстрелить, но я скажу вам, что это не совсем чистая правда. Когда мне выдали его, отсыпав патроны в карман, командир подошёл ко мне и прошептал: "Когда ты будешь в ловушке, последний патрон в магазине для твоей башки". - Чёрт. - вытирая пот со лба, прошептал я. Внизу было непонятное движение и со мной на связь вышел наш командир. Я взял рацию, поморщившись от хрипящего звука. Из чёрной пошарпанной коробки донёсся противный звук, я будто чувствовал, как наш Лобзик плюётся, пока говорит. - Кут, приём. Возвращайся на базу через дворы, центр отняли у нас. - Понял. Я подполз к окну, осторожно приподнявшись с пола и посмотрев на улицу. "Тучи" сгущались, внизу стреляли, я видел то, как льётся родная кровь русских солдат. Они отважно сражались, сжимали в руках старые автоматы, танки ломались, горели на ходу, я слышал крики, стоны, они звали на помощь, просили маму их спасти. Я начал тихо собираться, боялся даже кашлянуть, а потом мне показалось, что меня кто-то зовёт. Знаете, это чувство порой бывает, когда ты далеко от дома и вот-вот погибнешь. Приятный женский голос разливался по всему этажу, манил меня за собой. Однажды я даже увидел его обладательницу в прицел. Это были страшные, но самые приятные минуты в Чечне. Я протёр прицел маленькой тряпочкой, после убрал её в карман и тяжко вздохнул, поцеловав свою винтовку. Помогает мне красавица моя, сколько раз из самой задницы вытягивала. Помню на своей прошлой позиции пропустил одного боевика, поздно увидел его и со страху наугад пальнул - попал, убил гада. Но тогда у меня ещё напарник был, царство ему небесное. Вот тогда бои были! Столько крови лили, стольких духов положили, столько адреналина было, капилляры лопались от напряжения, а сейчас одному как-то скучно, шибко не постреляешь. За неделю, сами посчитайте, пятерых убил, а мог бы больше. Первый выстрел в человека самый сложный, самый переломный. Я вот расплакался, когда впервые убил человека. Помню, до цели было метров шестьсот, я был с более опытным снайпером, который корректировал и страховал меня, но я знал, что не промахнусь. Мой папа работает инструктором по стрельбе и он тренировал меня в своё время, да и приехал я со своей винтовкой, с родной, пристреленной уже. В тот день был порывистый ветер, но он утих в те минуты, когда мне было это так нужно. Я целился в лоб, долго не выжидал, как это любят делать другие снайперы, вот только повернулся боевик и я почему-то попал ему в ухо. С тех пор у меня была своя фишка - по возможности я стрелял исключительно в ухо, меня это просто забавляло. Но и по ногам любил стрелять. Вот буквально дня три назад была перестрелка и я видел, что чуть-чуть осталось нашим, что может и прорвёмся сейчас, поэтому и выстрелил в какого-то высокорослого врага, тот даже не понял как это произошло, замешкался на пару секунд и его застрелили, а я ликовал. На войне ты становишься другим человеком. Здесь нет места для слабых. Я не научился вытирать себе слёзы, но я научился не плакать, я научился ничего не чувствовать, нужно абстрагироваться от всех факторов: холода, голода, боли. Пробыв на войне три месяца, я с лёгкостью могу это сделать, но есть одна вещь, которая не хочет уходить от меня. Это страх. Каждый раз, когда начинается очередная снайперская дуэль, я целую нательный крестик и молю винтовку, чтоб она меня не подвела. Не подводит меня красавица моя, не подводит... Целый день свистели пули под окнами, танки стреляли, заживо сгорали люди, а я свободный охотник, которого могут натравить на цель и он эту цель уничтожит, но сегодня у меня было нехорошее чувство в груди, поэтому я не стрелял. Смотрел косо на небо, сидя у окна, протирал круглые очки рукавом, да прислушивался к посторонним звукам. Ближе к вечеру на первых этажах послышалась нерусская речь и громкие неторопливые шаги, я к тому времени почти спал, обнимая рюкзак и винтовку, а потом внизу оборвалась моя растяжка и взорвалась наступательная граната. Что выдали, тем и пользуюсь. Вещь почти бесполезная, но для меня самое то. Тишина. Я ждал, что меня пойдут искать. Руки дрожали немного, я сжимал пистолет и скалился, сдувая с лица светлую длинную прядь. Хвост совсем растрепался и я вспомнил, как мне мама волосы гребнем расчёсывала, проводя рукой по струящимся локонам. Вновь внизу кто-то ходит, послышались непонятные звуки и следующий час всё было тихо. Я жутко хотел пить, но с собой у меня осталась лишь одна бутылка и я знал, что вряд ли смогу остановить себя, да и напиться не смогу. Вечер постепенно лёг на город, на площади свистели "разбойники". Я перекрестился и пошёл своей дорогой. Боязно мне, конечно, но если и помру в разбитых дворах, то заслужено. Я не герой. Никогда им не был и не стану. Я убийца. Наших бьют - бей в ответ, хоть и по совести поступаю, но всё равно на душе как-то темно теперь. Я не слабак, вы так не думайте, у меня рука не дрогнет, да просто тяжела ноша солдата. Как потом на себя в зеркало-то смотреть, зная, что ты убивал? Вышел во дворы, вдохнул этот дивный воздух... Ах, пахнет здесь чудно, такой вот запах безнадёжности и в то же время ясности, какого-то летнего рассвета, когда с дедом рыбачишь на озере, а потом бабушка на обед вам пирожков напечёт. С курагой, с черникой, с мясом там штук пять настряпает. А сейчас дают повара баланду, ладно хоть, что дают. Слышал, есть отряд десантников, загнали их на горы и вот две недели уже наших там бьют: изнеможённые, раненые, пустые, обречённые. До них кухня и не доберётся, прорваться там невозможно уже. Я шёл без карты. Свою я посеял давно, а карта напарника с ним и ушла, не буду же я рыться в вещах покойного друга, да и бесполезна эта бумажка мне. Топографического кретинизма у меня нет, в Грозном бывал раза три, когда с одноклассником выезжал к его бабушке на каникулах, уж не потеряюсь между домами. Примитивный городок, скажу я вам, но уж очень красивый. Есть в таких городах что-то своё, атмосфера какая-то другая. Я вам так скажу, пожив в Петербурге и переехав на юг, вы глазам и носу своему не поверите, какая же разнообразная наша страна. На одном краю её живёт интеллигенция и аристократия, а на другом девки босиком по двору бегают и яблоки с соседского участка крадут. Вот одна из таких и пленила моё сердце, песнями своими завлекла, заколдовала, головы лишила и всё в этом духе. На вид уж настоящая цыганка, а узнаешь поближе - милейшая и честная девушка, очаровательная такая, бойкая, под вечер всё ей зябко, а обнимешь её и загорится от счастья вся. В армию уходил, а она не отпускала, всё плакала на станции, целовала мне лицо, облысевшую макушку целовала, теперь вот на войну ушёл и бросила она меня. Как? Да вот так. Сказала, что лучше бы и не знала меня никогда, чем потом страдать всю жизнь из-за моей глупости, мол не место соплякам здесь. Похоронила она меня, вот что. А сопляков здесь много. У нас база у луки Сунжи, так там встретил я пацана, а звали его Ванькой, и вот он не то чтобы разобрать автомат не мог - он и стрелять не знал как, как вообще к оружию-то подойти. Сидим, а он мне говорит: "Ярик, а чего не давится рычажок?", я взял автомат, с предохранителя снял, всучил обратно солдату в руки и как гаркнул на него: "Ну что, сейчас-то давится?", а он направил дуло на меня, да сжал спусковой крючок, ладно хоть у меня хватило ума дать ему на тренировки незаряженный автомат, а то осталось бы от меня одно название и винтовка. Вот мужики смеялись тогда, такой гогот подняли, а я всю жизнь перед глазами увидел за секунду. - Дебил! - вот тогда я подскочил, как врезал по морде Ваньке разок, забить ирода хотелось. - Сколько раз тебе говорил, что разворачивать дуло автомата в сторону товарищей нельзя? - А дуло пистолета можно? - с хохотом спросил наш сапёр. - И пистолета нельзя, да и ты своё "дуло" в мою сторону не поворачивай. - злился тогда я сильно, на всю компашку потом ещё дня два дулся, мимо них быстрее ветра пробегал, но потом остыл как-то. Сейчас вновь иду к ним в палатки, недели полторы не видел знакомых лиц, соскучился по всем. Мне бы теперь хоть разочек на товарищей посмотреть, хоть бы час в тишине провести вместе с ними, покурить сигаретку, послушать рассказы и прошлое повспоминать. Шёл медленно, насторожено. Всё тело тряслось - окутал пугливый холод. Губы слиплись, пересохли уже совсем, кожица слазит, шелушится вся. Вышел я неудачно, в открытую и на широкую улицу, а впереди ещё и перекрёсток виднелся. Шмыгнул носом, да пошёл поскорее вперёд, зарядив пистолет на всякий случай. Вдруг справа взрыв, да так близко оказался. Я тут же упал, кинул рюкзак перед собой и стал прислушиваться. Стреляют, орут, по улицам что-то мчится, а я ползу тихо вперёд, закусив засаленные локоны волос. Впереди мелькнуло три белых халата, я сжал рот рукой, потянувшись за винтовкой. По-любому меня черти уже заметили, у меня винтовка в белых грязных бинтах вся, да и вообще сложно не заметить валяющегося на земле солдата под два метра ростом. Орут что-то, между нами метров пятьсот и надо бы стрелять быстрее, пока с их стороны не полетело ничего. Первый мимо. Тут и усталость, и ночь, и точность винтовки своё сыграло, да и я лажанул сильно. Вторым выстрелом положил одного, второй упал тут же, но из-за моего промаха я позволил оставшемуся подойти ко мне слишком близко. Триста пятьдесят. Триста. - Это вам за наших пацанов. - и сдавил спусковой крючок. Тишина. И в глаз кровь капает, так тихо и ласково, что сначала даже не понял этого, потом прикоснулся рукой к брови, а там ранка. - Вот мышь полевая... Вы не подумайте ничего, тут нет никакой мистики. Это я позицию не совсем верную занял, вот с отдачи прицелом и прилетело. Боюсь, что на звуки выстрелов сбегутся всякие. Вы знаете, красавица моя пусть и молчаливая, но голосочек в тихой ночи слышен. Я схватил рюкзак, винтовку на плечо закинул, в руке пистолет сжал и побежал прямо через духов. Вот и перекрёсток близится, а ноги подводят уже. Я чуть замедлился и вдруг слышу какой-то хлопок, а потом свист и хрипы, и боль такая. - Сука. - резко повернулся, а там боевик ни живой ни мёртвый лежит. Разбомблённый Грозный такой красивый, но такой опасный. Здесь каждый день что-то горит, а вместе с этим горят и люди. Мой давний друг где-то в этих бетонных лабиринтах разрухи, но я не знаю где. Он сильнее и проворней меня, быстро подстраивается под ситуацию и у него нет башки. Я уважаю его, уважаю своего боевого товарища Андрея. На войне я нашёл много новых друзей: Илью Антонова, Игоря Донцова, Алексея Ушкина, но больше всего мне запомнился Ванька Колчак, потому что дурак он редкий, да и фамилия у него такая... Адмиральская. И из уха кровь. Глаза чётко вдаль смотрят, а там ничего нет и по краям словно дымка. Дрожащие руки со страхом и осторожностью коснулись кровяной дорожки. Тёплая. И не слышу ничего, в голове какой-то гул тихий. Бежать нужно отсюда, да поскорее. Я осторожно подошёл к лежащей паре боевиков. Молчат, не шевелятся, один весь в своей крови измазался уже, а второму я точно голову прострелил. Отстегнул магазин у одного автомата и швырнул его на дорогу. Долго над халатами я не стоял, знал, что место это теперь гиблое, а я теперь ногой в могиле. Побежал вперёд через перекрёсток, а потом всё дальше и дальше, но с каждой секундой было всё больнее жить. Сил не оставалось от изнеможения и страха. Я перешёл на шаг, потирая грязными руками слипающиеся глаза. На улице гробовая тишина, я в лёгком тумане шёл вперёд, пока не показался родной поворот во дворы, поближе к какому-то нищему скверику. Весь грязный, усталый, измазанный не только в своей крови, с контузией я возвращался в свой тёплый приют, но радостного в этом было мало, очень мало. Возведённый в разгар ожесточённых боёв палаточный городок мелькнул через разбитый дом. По лицу поплыла улыбка, ноги медленно волочились за мной, пока я не шлёпнулся на землю под давлением пережитого за эту неделю. Звон в ушах. Тишина... - Его контузило. И кто знает, что с ним было раньше. Скажите спасибо, что его сюда притащили вообще. - вокруг женский голос с каким-то эхо. Я еле открыл глаза, увидев нашу врачиху - вечно чем-то недовольную женщину лет тридцати. Она бережно касалась моего уха и лица, но, заметив мой негодующий взгляд, тут же чуть ли не отскочила назад. - Ещё бы вы его не притащили! Снайперов у нас не так много, чтобы ими по улице разбрасываться. - громкий голос ударил молотком по голове. Я поморщился, схватившись руками за голову. - Ну-ну, девочку из себя не строй. Врачиха прогнала всех из медицинской палатки, а сама вновь принялась ухаживать за мной. Глаза закрываю - вижу взрывы, мертвецов, ожесточённые бои и жестокость, открываю - белое полотно и перед ним прыгающие рыжие кудри. - Людочка, а Антонов Илья вернулся? Вы слышали про его взвод что-нибудь? Их в сторону стадиона отправляли недели полторы назад. - я схватил женщину за халат, приподнявшись с кушетки и жалобно заглянув в растерянные глаза. Врачиха засмущалась, раскраснелась, потом головой кивнула и выбежала куда-то. Был у меня в это нелёгкое время один только плюс, а заключался он в том, что бабы на меня вешались, правда даже такое блаженство во время войны не лечит и уж точно не интересует, да и женщин здесь категорически мало. Я медленно сел, трогая влажный лоб холодными руками. В палатку вошёл Илья. Да, так мало дней прошло, так много часов и минут, чтобы он изменился до неузнаваемости. Товарищ подошёл ко мне, присел рядом и тяжко вздохнул, протянув сигаретку. - Давай выйдем, поговорим на свежем воздухе хоть. - зажав губами сигарету, я вышел из палатки под мелкий противный дождь. Антонов шмыгнул за мной, мы прикурили и почему-то продолжили молчать. - Слышал, что тебя контузило. - парень легонько толкнул меня в бок, осмотревшись по сторонам. - Да, есть малость. А где наши все? - По палаткам разбрелись, погода не радует, сам видишь. - Антонов рассержено бросил сигарету, притоптав её ногой. Не узнаю я в нем того парнишку, не узнаю. Война нас всех меняет, кого-то она делает сильным, а кого-то ранит и ломает. Кто-то уходит победителем, а кому-то суждено лечь в холодную землю. За это время я много осознал, я принял суровое для себя решение, я изменился. На сегодняшний день за моими плечами не один десяток убитых и если перед войной я гордился от мысли об этом, то сейчас я страшусь самого себя. Сначала для меня это всё было опасной игрой, а сейчас стало страшным грехом. - Ванька как? - у меня была пожизненная привычка: я всегда докуривал сигарету до её предела, даже если она была тошнотворной и хотелось поскорее от неё избавиться. Собственно, сейчас был именно такой случай. Почему я вспомнил про Ваню и сигареты именно сейчас? Потому что после встречи с Колчаком курить хотелось в два раза больше. - Слушай, тут такое дело... - Илья замялся, переступая с ноги на ногу. Я сразу что-то нехорошее почувствовал, сердце моё сжалось из-за пацанёнка-срочника. Я подлетел к товарищу, схватил его за воротник и сдуру потянул его на себя, чуть ли не повалил на землю. Тут и Людмила подлетела, начала нас разнимать, вокруг толпа зевак собралась, с реки дул противный ветер, а небо над головой чернело. - Вот твой Ванька. - тонюсеньким голосочком выдала врачиха, протягивая мне чёрную шапку. И страх в глазах забился, и в горле ком застрял, а во рту так горечно и отвратно, что по щекам бьёт. Рыжеволосая никогда ранее не была так чувственна и разбита чем-то, никогда с таким трепетом не держала солдатских вещей, но в этот день всё изменилось. Людмила другая, Илья другой, я другой и эта тёплая шапка теперь какая-то совсем другая. - К-как? Где Ванька-то? - я бы охотно поверил в то, что его украл какой-то большущий орёл или что он ночью сбежал домой, да даже в то, что превратился в букашку и исчез, но только не в то, что он мёртв. До костей проникла дрожь, каждая частичка меня болела из-за утраты ещё одного товарища, руки крепко прижимали шапчонку к груди и в голове мелькали воспоминания. Такие тёплые и душевные воспоминания, когда мы с парнями собирались в палатке, садились в круг и травили всякие байки, да про себя рассказывали. Помню, день был такой же жаркий, как вчера, мы сидели впятером, кто-то уже почти спал, а Ваня не унимался, да и ко мне тогда сон не шёл. Вот он мне и рассказал, что бабушка у него есть, живёт под Краснодаром, где-то в Южном, он после смерти родителей с ней и живёт. Говорит, что сейчас она там совсем одна осталась, что дети к ней не приезжают уже, а из внуков только Ваня и помнит про неё, ведь под одной крышей живут. Вот приехала как-то его бабушка из города, а в руках шапка чёрная, тёплая такая и мягкая, подарила она её своему любимому внуку, солнышку ненаглядному, велела её в армию взять, чтобы частичка дома всегда с внучком была, чтобы хранила его эта шапочка. Вы знаете, мы ведь письма не можем писать своим семьям, срочников вообще с этим делом жмут, семьи ведь и не знают, что эти молодые пацаны теперь на войне. Вот и Ванькина бабушка до сих пор, наверно, думает, что он под Волгоградом служит, а он теперь с неба на неё смотрит, переживает за старушку свою. Вот вы не видели, вы не слышали, а я знаю, что для этого дурака не было в мире человека ближе и любимее его бабушки, не было у него никого. И по щекам буйными струями слёзы потекли, стиснул зубы, зарывшись вместе с волосами в шапку, а дождь всё льёт на меня и льёт, по затылку под рубашку капает и щекочет так противно. Солдаты поснимали свои шапки и виновато взгляд отпустили. - Кут, ты нас прости, что мы Ваню не сберегли. - на плечо упала тяжёлая и крепкая рука. Я повернулся в её сторону, увидев всё того же сапёра и его "дуло". И боль в груди пронзила меня насквозь, в голове всё загудело и я весь пылал. - Убью. Всех их убью. Тишина. Плавно уходят люди из строя, плавно сжимаю спусковой крючок, смотря на цель через прицел, плавно ветер играет длинными прядями, но всё ещё резко падают жертвы снайпера, потерявшего на войне сироту.