***
Меня зовут Санса Бейлиш, урожденная Старк. После битвы с Королем Ночи в течение семи лет, я правила шестью королевствами вместе с моим мужем Петиром Бейлишем. Я взошла на трон благодаря поддержке Железного банка, которому мы на век продали Королевскую Гавань, и благородных домов Трезубца, Долины Аррен, Простора, Дорна, Штормовых Земель, Железнорожденных, которым пообещали богатство и власть. После битвы с Королем Ночи войска Севера, Запада и Матери Драконов были значительно ослаблены, и наша армия стала единственной силой на материке. Королева Дейнерис обвинила меня в измене и попыталась казнить, но вместо этого, нашла свою смерть от руки моего названного брата – Великого Героя Победителя Ночи Короля Севера – Джона Сноу. После коронации, королевский двор официально переместился в Харенхолл, а столицей стал Мейденпул. Мой муж – король-консорт был объявлен Десницей. Он был моей поддержкой и опорой, так же, как я, надеюсь, была его. Он был моей единственной любовью. Мы правили рука об руку, единые в своих целях и средствах к их достижению. То было отражено на новом гербе, который украсил - жезл, как знак королевской власти, две змеи, обвивающиеся вокруг него – символы мудрости и нашего союза. От гербов Старков и Бейлишей, остались лишь цвета и крылья. «Знание – сила» - таковым был объявлен девиз королевского Дома, и мы старались следовать ему во всем. Мы использовали хитрость и осторожность. Большинство наших войн было выиграно не на поле боя. Но как напророчил мой брат – Трехглазый Ворон, у моего царствования была своя цена. Я подарила этому миру пятерых детей - принцев и принцесс: Эйлин, Ашлинг, Роберта, Алейну и Эйдана. Старшего сына похитили в первый год моего правления, требуя, чтобы я отреклась от престола. Я не сделала этого, и потому они умертвили его. Они прислали нам сундук с его расчлененным телом. Немыслимая жестокость. За которую мы отплатили. В том заговоре было повинно двенадцать благородных домов с Запада и Простора, и когда мы узнали, кто это был, то заманили их в Харенхолл в дни Йоля и своими руками обезглавили виновных прямо посреди тронного зала. Всего там стояло тридцать три человека. Я лично убила тринадцать. Но разве кровь могла смыть следы слез, что намертво вьелись в мою кожу? Все члены опальных семей были повешены или проданы в рабство в Эссос, а фамильные земли и замки конфискованы в пользу казны. Но боги, разве могло это унять жажду смерти? Ту ночь, когда вместо празднования главного зимнего праздника во дворце было устроена массовая казнь назовут Йольской резней. Я никогда не забуду смешение запахов хвои, омелы и крови, стоящее повсюду. Темные реки, текущие под ногами прямо из обезглавленных тел. Их крики. Рыдания женщин, бьющихся лбом о каменный пол. Мольбы о пощаде, разносящиеся эхом по залу, застревающие где-то под потолком. Если прислушаться, эти призрачные голоса, все еще слышны в Тронном зале. Если приглядеться, у подножия трона все еще можно найти засохшие пятна крови. Но разве они пощадили моего сына? Дикие звери и те, не были бы столь жестоки. Тогда-то мы и поняли, что для того, чтобы выжить, нам придется самим уподобиться чудовищам. Мы очень дорого заплатили за беспечность. Была создана тайная гвардия, занимающаяся вопросами внутренних врагов королевства. То были даже не люди, а тени, вроде наемных убийц из-за Узкого моря, но служащие не Многоликому Богу, а Дому Бейлиш. Ибо, если Старые и Новые Боги не смогли защитить нашего ребенка, то отныне мы сами станем Богами смерти. Казни в дни Йольской Резни были только началом, а реки крови, что плескались у подножия моего трона, оказались лишь ручьями по сравнению с теми, что полились следом. Говорили, что король и королева обезумели от горя, и то было недалеко от истины. Я выла, словно раненный зверь много дней и ночей, а когда потеряла голос, кричала беззвучно, открывая рот так широко, что кровь шла из разорванной кожи. Я не пила и не ела. Не спала и не бодрствовала. Не жила и не умирала. Моя юность была осквернена страданиями, и потому мне казалось, что я больше никогда не смогу испытать боль сильнее той, что уже была в моей жизни. О, как же горько я ошибалась. Если бы не Петир, я бы убила себя. Но он был рядом: держал меня за руку, когда мое тело сотрясалось рыданиями, занимался государственными делами и принимал послов, заботился о наших детях и делал вид, что боль не способна его сломать, хотя я видела, как бы он не пытался скрыть, какой разрушительный след, оставила в его сердце эта смерть. Шли годы. Мы замечали, как воздух становится теплее, дни длиннее. Снег все еще падал с белых небес, но уже не каждый день, а солнце светило все ярче, разогревая стекла и крыши. То была не весна, но ее предчувствие. В те дни родилась наша третья дочь – Алейна – Солнце Харенхолла. Ее рождение наполнило жизнь светом, словно мы вдруг вспомнили, как были счастливы прежде. То были лучшие годы – мирные, полные любви. Правители не принадлежат сами себе, потому, чаще всего их время и внимание достается государственным делам и придворным, а не семье, но мы действительно любили наших детей и делали все для того, чтобы не только обеспечить их безопасность и будущее, но и быть рядом с ними. Нам хотелось, чтобы их детство и юность были лучше наших. То был сладкий самообман, ибо в глубине души и я Петир понимали, что детям, рожденным в Королевском Доме, и не избежать жестокости. Возможно поэтому, мы сами, порой, были жестоки к ним. «За все нужно платить» - говорили мы. «Ты из Дома Бейлиш и ничего не получишь по праву. Если желаешь чего-то, приди и возьми». Ошибочно полагать, что сможешь защитить детей от тьмы и боли этого мира, и все же ты веришь, ибо противоположная мысль способна свести с ума. Может быть, я была плохой матерью, от того, что учила детей недоверию и злопамятности. И если у кого-то хватит смелости обвинить одного из них в коварстве, то в меня стоит бросить камень. Ибо я, воспитала их такими, какими они стали. Мне было безразлично то, что те, кого я выносила, под сердцем превратятся в чудовищ, только бы не стали жертвами, только бы чьи-то острые клыки не вонзились в их беззащитные шеи. Пусть лучше они не знают жалости, разрывая врагов на части. Когда я носила младшего сына, вельва напророчила, что все мои дети будут королями и матерями королей. Правление моего рода не прервется еще сотни лет. Эта мысль должна была успокоить и обрадовать меня, более всего желающую власти, но вместо этого, я замерла. Я смотрела на дочерей, играющих у зажженного камина, смотрела на Терри, увлеченно читающего книгу, и думала о том, сколько крови будет на этих маленьких белых руках, чем им придется пожертвовать ради короны. Благородство – яд. Именно благородство уничтожило моего отца и брата, а ведь они были мужчинами куда лучше прочих. Ни я, ни Петир никогда не поощряли этого в детях. «У тебя есть только ты сам и твоя семья, - говорили мы, - Никто, и ничто больше не заслуживает доверия или любви, но если ты часть этой семьи, то мы приложим все усилия для того, чтобы ты получил все, что пожелаешь, вне зависимости от того, в своем ли ты праве. Ибо эту корону мы взяли сами. Без чести и благородства. В год, когда я носила принца, дом Рован поднял против нас восстание, нам пришлось созвать знамена и выступить на юг. Я осталась в Харенхолле. Когда я рожала, Петира не было рядом, хоть он и пообещал успеть. Наш сын появился на свет в ясный снежный день, который мейстеры назвали первым днем весны. Говорили – это доброе предзнаменование. Я умерла от родильной горячки на следующую ночь. Так и не придя в себя, я не успела ни с кем попрощаться. Но то была прекрасная смерть.***
Исключительно под "Life" Ludovico Einaudi
Я проснулась на исходе ночи, почти на рассвете, в час, когда солнца еще не видно, но сумерки уже отступают. В покоях было тихо, утомленные тяжелыми родами и уходом за мной, слуги спали. Я встала с постели, ощущая в теле невероятную легкость, так словно ничего не весила , стоит только сильнее оттолкнуться от земли, как взлечу. В моем сердце разливалось сладкое чувство, что могло посетить, должно быть, только в забытии – блаженство. Я вышла из покоев, минуя спящих стражников, прошлась по коридору, спустилась по лестнице. Толкнув двери, ведущие в сад, я очутилась в месте, которого не было на самом деле. То была летняя роща, наполненная дивными цветочными ароматами, звучание которых я уже и забыла, и пением соловьев. Я улыбнулась, проводя руками по высокой траве, достающей мне до пояса. Мне хотелось окунуться в нее, ощутить прикосновение зелени к обнаженной кожи, понюхать цветы, что покачивались на ветру, прямо под моими ногами. Незабудки. Колокольчики. Розовый клевер. Я не помнила, когда в последний раз мне было так легко и свободно, должно быть в далекие дни детства, что теперь были стерты из памяти. Этот мир был подобен пьянящему беззаботному танцу, что исполняют молодые девушки, увенчанные цветочными венками, в первые дни лета. Беспечно и безопасно, вот как тут было. Я увидела перед собой Петира и моих детей, радостно бегающих друг за дружкой. Дети были такими, какими я не могла их видеть, каждый раз проносясь мимо, она становились выше и взрослее, пока, наконец, я не увидела перед собой молодых девушек и юношу. Я жмурилась от яркого солнца, а когда открывала глаза, смотрела на Петира и улыбалась, наблюдая, как передо мной проносятся годы, где меня уже не было рядом. Жива или мертва, не имело никакого значения, ибо в тот самый момент, мне было так хорошо, что хотелось плакать от счастья. Я пыталась и не могла проглотить болезненно- сладкий ком в горле, словно там застряла роза, благоухающая и в то же время ранящая своими шипами. Я плакала и улыбалась, плетя венки для дочерей, крепко обнимая и гладя по голове младшего сына, того, чье детства мне было не суждено увидеть. Мы хотели назвать его Эйдан – огонь, и это имя как нельзя подходило юноше, которого я видела перед собой: с рыжими непослушными волосами, подобными пламени, и ярким, словно пожар взглядом, горящим вызовом – меня никто не сможет подчинить. Я смотрела на своего первенца – Эйлин верхом на прекрасном белом коне – нашу гордость и силу. Перекинув рыжую косу через плечо, она наклонилась, что взять из моих рук хрупкий стебель незабудки. Более всех детей, ее взгляд, напоминал мне взгляд Петира – игривый, словно медленно тающий, искрящийся снег, в лучах весеннего солнца, он словно бы говорил: «Не волнуйся, мама, я обо всем позабочусь». Я любовалась красотой средней дочери – Ашлинг – величественной и благородной. Все ее внимание было приковано к вышивке, что длинные пальцы умело выводила на полотне – белом, но все же не могущим сравниться с чистотой ее жемчужной кожи. На ткани распускались розы, но они были не нежнее губ, складывающихся в тонкую улыбку, блестели шелковые нити, но они были не краше темных каштановых волос, вьющихся мягкими волнами. Прислушавшись, сквозь соловьиные трели и стрекот насекомых я услышала, как люди называют мою дочь — Красотой королевства. Поймав мой взгляд, Ашлинг тепло улыбнулась, а я наклонилась ниже, чтобы провести рукой по искусно выведенным стежкам. На том полотне был вышит диковинный город среди желтых песков и огромные полосатые тигры то ли играющие, то ли борющиеся друг с другом. Айлена — моя младшая дочь, источала такую звонкую, словно пение стеклянных колокольчиков, радость, что невозможно было смотреть на нее без улыбки. Она танцевала, среди густой травы, наклоняясь, к земле так низко, что порой исчезала в зарослях, а затем подпрыгивала, словно пташка, взмывающая к голубым небесам. Я плела для нее венки из клевера, вплетала лютики в светлые рыжие волосы и молилась о том, чтобы ее жизнь была такой же беспечной и светлой, как этот день. Мой муж всегда был рядом, я чувствовала тяжесть его ладони на своем плече, внимательный взгляд в окаймлении сверкающий на солнце изумрудной листвы. Я провела кончиками пальцев по щеке Петира, стремясь запомнить, сохранить в себе это ощущение, его взгляд, очертание лица, запах кожи, чтобы даже тогда, когда я исчезну, любовь, наполняющая мое сердце – осталась. Он перехватил мою руку и трепетно приложил к своим губам. Петир улыбался мне, и его глаза светились от счастья. Я так редко, при жизни, видела этот свет, что теперь купалась в его лучах. Мы молчали, в признаниях не было необходимости. Я чувствовала то, что чувствовал он, и знала, что Петир ощущает тоже самое. Агонию и блаженство. Деревья, шумели над нами, постепенно убаюкивая. Я слышала шепот, слова которого не могла различить. Должно быть, то мои мертвые звали меня: родители, братья, сын. Мой сын… Я оглянулась, чтобы еще раз посмотреть на тех, кого так сильно любила, силясь запомнить и впитать в себя жизнь каждого из них: их судьбы, радость и боль. Ибо дети были не чем иным, как моим собственным продолжением, словно узелки на магическом амулете, что я, когда то сплела для Эйлин из веток и нитей. Кончик этой нити навечно будет связан с моим сердцем и даже смерти не под силу его разорвать. Пришлось сделать усилие, чтобы Петир отпустил мою руку. В прощальном жесте, я стерла маленькую соленую каплю, с его вдруг разом потухшего лица. «Я всегда буду любить тебя, - произнесла я беззвучно, - ты никогда не будешь один». В тот момент в моем сердце было так много любви. Столько, что казалось, для нее и целый мир – мал. Я так сильно любила, что даже злодейство, совершенное против меня, показалось чем-то не важным. Ведь я получила все, что желала. Ясный летний день, вместе с моей семьей.