По дороге цветов

— Выходим быстро, по одному! Шевелитесь, доходяги! Кому не доходит через голову, постучим в печень!       «Добро пожаловать в новую жизнь».       Это было первой мыслью Кольцова, когда он под резкие окрики надзирателей и оглушительный лай овчарок вылез из грузовика. Поездка выдалась не из приятных, машина тряслась и подпрыгивала на каждом ухабе, так что теперь тело ныло от многочисленных ушибов. Синяков не миновать. Но черт с ним. Дальше будет только хуже.       «Надо же, не ошибся».       Хуже стало буквально на следующий день, когда к Кольцову подрулили сразу несколько бугаев. Он сразу определил главного наметанным взглядом: расхлябанная походка, наглый вид, в пальцах сигарета. Вдобавок ко всему — кавказская внешность. Таких экземпляров Кольцов навидался на работе. Даже здесь, на зоне, от них было некуда деваться. — Братва, говорят, что это мент, — громко заявил пахан. В речи явственно слышался акцент.       «Прознали уже, черти. Теперь покоя точно не будет».       Буквально через несколько минут Кольцов и думать забыл о покое. Драка была короткой, но яркой. Он знал, конечно, что связываться с паханом было попыткой самоубийства. Но мотать срок спокойно ему все равно бы никто не дал. Милиционерам никто и нигде не рад. Поэтому Кольцов и не стал стучать, когда начальник, Вышкин, вызвал его к себе. Слишком хорошо знал, как на зоне со стукачами поступают. Ждать помощи или хотя бы человеческого отношения здесь не придется.       «И так будет все пять лет». На прогулке Кольцов посмотрел в небо. Внутри было необыкновенно тоскливо. «Пять лет. Если не пришьют. Что вероятнее всего».       Следующим сюрпризом стал «День лагеря». Сначала спектакль по пушкинской сказке про попа и Балду, потом — воссоздание всей российской истории в миниатюре. И всё это затеял начальник, Вышкин, лишь бы выслужиться перед собственным начальством. Событие это не вызывало у Кольцова никакого интереса, как и то, что его определили играть рыцаря-крестоносца. Да кого угодно, только бы не петуха и не черта. Настроение было все таким же унылым, и изменений к лучшему не предвиделось. Какое там! В лучшем случае — пять лет белого света не видеть и разучиться быть человеком. В худшем — заточка под ребра, и привет. Еще неизвестно, что хуже…       А потом вдруг раз — и будто свет вспыхнул. Знакомое лицо в сплошной мешанине чужих угрюмых рож на трибуне зрителей. Светлые волосы, твердая линия рта, серо-голубые глаза. Почти такие же, как у него самого.       «Да быть не может…»       Без всяких сомнений, это был он. Сергей Гагарин. Сослуживец, друг и… больше, чем друг. Гораздо.       Каких только сюрпризов в жизни не бывает…       Кинопленка воспоминаний сама, против воли, раскручивалась в голове. Знакомство с Гагариным случилось там, где нет места чему-то душевному и человеческому — в горячей точке в Чечне. Байки у костра, совместный ночной караул, одна банка консервов на двоих. Они хотели быть героями. Оба пошли добровольно, оба были еще молодые, зеленые, борзые, море по колено и весь мир у ног. По крайней мере, так им казалось. Война разрушила их убеждения в первом же бою, где смешалось все: кровь и грязь, выстрелы и грохот, крики и стоны, живые и мертвые. Кольцов старался не вспоминать об этом, но забыть не мог. И не хотел. Потому что именно тогда Сергей Гагарин и Евгений Кольцов стали боевыми товарищами, братьями по оружию, крещеными огнем и войной. Именно тогда, когда Гагарин волок его на себе с поля боя под свист выстрелов и взрывы гранат. Пожалуй, только эти звуки Кольцов и запомнил о том бою. Его то затягивало в водоворот бессознанки, то отпускало на поверхность, как труп со дна озера. Именно так он себя и чувствовал тогда. Хотя нет — трупы боли не ощущают. А он ощущал, еще как. Да такую, что ни вздохнуть, ни застонать не было сил. От каждого движения в грудину будто шилом кололи, перед глазами плыло, уже и не поймешь, где что: черный дым, рыжий огонь или чистое небо. К черту все… Пусть только это прекратится…       И что это, мать его, за бормотание рядом? Раздражает, не дает окончательно соскользнуть в беспамятство… — Держись, Женька, держись… Немного еще… Не вздумай мне тут…       Расслышать слова оказалось сложно, все будто через пробки в ушах. Понять их смысл — еще сложнее. Зато обладатель голоса всплыл в памяти моментально. И сразу понятным стало все: и откуда такая сильная тряска, и чьи руки так крепко держали его непослушное тело.       «Серега?..»       Дальше Кольцов помнил совсем смутно. Он то выныривал из глубины тяжелого, болезненного сна, то погружался обратно. Но каждый раз, когда он просыпался, видел рядом одного и того же человека. Гагарин был весь в грязи и копоти, на лице разводы, а посмотришь ему в глаза и сразу увидишь, что за день он постарел лет на пять, не меньше. Уставший, потерянный. Но каждый раз, когда Кольцов просыпался, не в силах дышать от боли, рядом был Сергей. Вот и сейчас тоже. — Тихо-тихо, Жень. — Жесткие ладони легли на плечи. — Не дергайся. Больно? Сейчас лекарство дам, полегчает. Медсестра оставила.       Голова кружилась, все тело — в поту. При каждом вздохе легкие вместе с кислородом наполнялись болью. Над головой покачивался грязно-белый потрескавшийся потолок медсанчасти. Но этот голос он узнал. — С-сер-рый… — Я, я, не кипишуй. — С-сколько я… — Третий день пошел. Я уж плохое думать начал…       В движениях, в голосе Гагарина не было беспокойной суеты. Наверное, именно это всегда восхищало Кольцова в нем и вызывало уважение — спокойствие, уверенность и сила. А может, просто опыта и мозгов больше, ведь Сергей был старше на пять лет. Одним движением друг сунул ему в рот таблетку и помог приподняться, чтобы проглотить. Как с ребенком. Кольцову стало даже немного стыдно. — Ну и напугал ты меня, Женек, — на лице Сергея появилась тень улыбки. — Столько кровищи было, я уж думал, ты меня одного собрался бросить в этой помойке.       И тут словно вспышка фотоаппарата в голове: Кольцов вспомнил. — Эт-то ты меня… вытащ…       Он не договорил: звуки увязли где-то на полпути. Возможно, от осознания того, что этот человек, с которым они знакомы без году неделя, спас ему жизнь. Потолок медсанчасти заходил ходуном перед глазами, и Кольцов зажмурился. — Не думай, Женя. — Сухая, теплая рука слегка сжала плечо. — Давай поправляйся быстрее. Без тебя скучно. — Сп-пас-с…       Договорить Кольцов не смог, отключился на полуслове. Да и едва ли Гагарин нуждался в его благодарностях.

***

— Какой друг у вас хороший, — ворковала молодая медсестра через несколько дней, делая Кольцову перевязку. Тот морщился, но терпел, хотя перед глазами еще плыли черные мушки. — Какой друг? — не сразу въехал он и уставился на девушку бараньими глазами. — Ну как же, — удивилась та. — Он с вами день и ночь сидел, ждал, пока очнетесь. Всех врачей вопросами замучил, у сестер таблетки выпрашивал. Светленький такой. — Серега, — осенило Кольцова, и губы сама собой тронула улыбка. Надо же, еще не разучился… На сердце как-то потеплело — в первый раз после того кошмара наяву. Вдруг в дверном проеме, словно услышав, возник сам Гагарин. Как черт из табакерки. — Женя! — Лицо его просияло, улыбка до ушей, в глазах такое облегчение, что никакими словами не передать. Кольцов не смог не улыбнуться в ответ. — Женька, очнулся наконец, спящая красавица долбаная! — А ты как думал!       Наплевав на боль, головокружение и медсестру («Никаких резких движений!»), Кольцов впервые за последние несколько дней встал с постели. Ради Гагарина. Ноги ощущались как не свои, слушались с трудом. Он лишь отмахнулся от медсестры, вопящей о том, что ему нельзя вставать. С трудом сделав пару шагов, Кольцов приблизился к Другу — Другу с большой буквы, наверное, единственному настоящему на этой земле. Тот осторожно протянул руки, шагнул навстречу: — Куда собрался, дурень…       А у самого дебильная счастливая улыбка на лице. Кольцов был готов поспорить, что у него такая же. Ноги его предали, подогнулись, совершенно отказавшись служить, и он всем весом рухнул Сергею на руки. Такие же жесткие и надежные, как всегда, пахнувшие табаком и землей. — Дурак… Ничего, не бойся, Женька, со мной не пропадешь.       Последним, что почувствовал Кольцов перед обмороком, были пусть секундные, но крепкие объятия Гагарина. Такие же, как он сам. И это было неожиданно приятно.       Говорят иногда: не было бы счастья, да несчастье помогло. У Кольцова и Гагарина вышло именно так. Весь положенный срок они отвоевали вместе, всегда — спина к спине, в самом пекле были рядом. Но действовали уже куда осмотрительнее, на рожон не лезли и всегда прикрывали друг друга. Кольцову скоро представилась возможность вернуть должок: во время одной из стычек Гагарин чуть не подорвался на мине. А подорвался бы — точно остался без ноги. Кольцов оказался рядом за считанные секунды до взрыва, успел схватить друга в охапку и швырнуть в окоп, сам скатился следом. Загрохотало так, что в ушах звенело еще несколько суток. Зато живы остались, даже осколками не задело.       Войну Кольцов помнил плохо, все какими-то урывками, вспышками. Зато все, что связано с Гагариным, хранилось в памяти надежно, как в старом фотоальбоме, даже по прошествии стольких лет. А лучше всего помнилось одно: холодные, колкие звезды над головой, сигареты в пальцах, негромкие, долгие разговоры до самой зари… и первый раз, когда Гагарин остался в его палатке и сердце. Насовсем. — Мы теперь с тобой повязаны, Женька, — усмехнулся тогда Сергей, пройдя взглядом по свежему шраму на груди. Коснулся загрубелой, мозолистой подушечкой пальца. — Повязаны, — кивнул Кольцов и заставил Гагарина положить всю ладонь себе на грудь. Прямо поверх шрама.       Конечно, ни сослуживцы, ни, тем более, начальство ни сном, ни духом. Только порой позволяли себе скользкие, но беззлобные шуточки, от которых у Кольцова начинал бегать взгляд. Гагарин же бровью не вел, характер у него был куда хладнокровнее. Перемены в их жизнях, сплетенных толстыми канатами, Сергей воспринял куда спокойнее самого Кольцова. Жить вместе после войны предложил он, квартиру в Питере нашел тоже он. Оба вернулись на работу: Кольцов в милицию, Гагарин — в охранный бизнес. Зализывали раны, учились жить заново. Ждали друг друга с дежурства, на праздники ездили отдыхать по Золотому Кольцу или просто на шашлыки. И никто из их окружения даже не догадывался о подробностях личной жизни ни одного, ни другого. Так и прожили вместе пять лет, словно закрывшись от остального мира друг в друге. Как будто ничего больше не нужно.       Кольцову стало тесно первым. Мысли в голову приходили неутешительные. Он устал врать всем вокруг и изворачиваться. А сказать правду… Какую правду? Что голубой? Но голубым он не был, это точно. Просто… просто полюбил? Мужчину. Это же Серега, он такой один. Родные-близкие не поймут, о работе говорить нечего. Да и с Гагариным все было не слава богу. Характер у него был непростым, как он говорил, еще до войны, а после только хуже стало. То вспыльчивый, то холодный, он мог наорать без повода или душить заботой и опекой. Кольцов терялся, не знал, что принесет день грядущий, и уж тем более — как говорить о таких вещах. Ведь он даже самому себе не любил признаваться в том, что сумел полюбить мужчину. А выяснять отношения казалось нелепым и просто глупым.       Он действительно любил Гагарина. Так, как никогда в жизни. Война их будто обвенчала, не давала оторваться друг от друга. Кольцов терпел долго, пытался что-то поправить, объяснить, рассказать. Он устал чувствовать себя глупым ребенком рядом с властным, жестким Сергеем, устал ощущать, как давит на горло ошейник его необоснованной ревности. Уйти от Гагарина было все равно что самому себе вырвать сердце. Что он и сделал. И чуть не уехал в горячую точку снова, да мать не дала. А так хотелось. Подальше от воспоминаний, мыслей, от Гагарина и самого себя. В Питере покоя не было, Сергей не собирался отпускать его просто так. Звонил, приезжал на работу, выслеживал до дома. Будто одержимый стал. Сдался только тогда, когда Кольцов не выдержал, назвал пидором и дал в морду на глазах у всех бойцов его отряда спецназа. Некрасиво вышло, конечно, если не прямо сказать — отвратительно. При мысли о том случае Кольцову до сих пор становилось стыдно. Конечно, потом он сто раз пытался извиниться, оборвал звонками весь телефон, как барышне, самому смешно было. Даже приехал на съемную квартиру, но застал там не Гагарина, а хозяйку. — Съехал ваш приятель. Сказал, возвращается к матери, в родной Тихомирск, — сказала она, почему-то слегка ухмыльнувшись. Как будто что-то знала.       С тех пор он Гагарина не видел. До сегодняшнего дня.       Обо всем этом Кольцов думал, лежа на жестких нарах глубокой ночью. Уснуть спокойно он не мог: во-первых, на новом месте всегда плохо спалось, а во-вторых, боялся, что придушат или зарежут во сне. Слушал хор храпящих сокамерников да поглядывал в зарешеченное окно на зависший в небе полумесяц. Железная пружина давила в поясницу, но он не шевелился. Попытаешься повернуться — заскрипит так, что мёртвого разбудит. События последних дней навалились бетонной плитой. А встреча с Гагариным и вовсе стала последним гвоздём в гроб. Воспоминания назойливо лезли наружу, скреблись на сердце кошачьими когтями. Он даже не особо изменился, только морщины стали глубже, а взгляд — жёстче. Значит, так и работает в спецназе, как и годы назад. Небось, в тюремной СБ (1). Это плохо. На «Дне лагеря» Сергей его не заметил, но столкнуться могут в любой момент.       «Что он подумает, увидев меня среди тех, кого я сам ловил? — думал Кольцов, таращась в потолок невидящим взглядом. — Да и какая, к черту, разница, что он подумает? Неужели… мне это до сих пор важно?»       Этот вопрос он мысленно задал месяцу в окне, зацепившемуся рожками за тёмное полотно. Ответа, как ожидалось, не последовало.       «Нашел, блин, о чём думать. Тут бы задницу свою уберечь… Во всех смыслах слова. А все-таки нехорошо получилось… Надо извиниться за тот случай. Не чужие же друг другу люди. Если и разберут по частям, то хоть один грех с себя сниму. Хотя, как говорят, ментам рай не светит. А уж ментам-голубым, поди, тем более…».       Над этим Кольцов задумался всерьез. Хороший, кстати, вопрос нарисовался. Вряд ли он из этих. После Сереги у него и жена была, и дочка, все, как полагается… Это было, конечно, совсем не то, но все же…       «Что ж, по крайней мере, сюрпризы закончились», — подумал Кольцов, засыпая. И ошибся.

***

      Возможность поговорить с Гагариным выпала намного раньше, чем Кольцов думал. Буквально на следующий день.       Беды не предвещало ничто, но Кольцов давно понял, что в жизни всегда так и бывает. В столовой на ужине стояла угнетающая тишина, не было слышно ничего, кроме стука «весел» (2) об алюминиевые миски. Кожа зудела, будто от недоброго взгляда. Кольцов поднял глаза. Так и есть: на другой стороне столовой сидел тот самый пахан кавказской наружности по кличке Шаман и смотрел на него, как голодный хищник на кусок мяса. Уж мент-то наверняка будет поаппетитнее скромного тюремного пайка. Кольцов не привык бояться, тем более всяких отморозков, но в тот момент под ложечкой все-таки похолодело. Есть сразу расхотелось.       Дальше — все как в кино. Кольцов так и не понял, какой был Шаману интерес провоцировать бунт и что он не поделил с основным паханом, Сумраком, тоже тем еще козлом. Разбираться и куда-то лезть было чревато, так что он предпочел быть ниже воды, тише травы и во время бунта держаться позади. Когда грянул взрыв и спезцназ принялся теснить заключенных, Кольцов благоразумно держался поближе к стене. Повезло, даже под раздачу не попал ни разу. Если не считать того, что в глаз прилетел чей-то локоть. Больно, черт…       «Спецназ здесь… Значит, и Серега тоже?» — подумалось ему. При мысли об этом сердце сделало предательский кульбит. Как девчонка, ей-богу…       Когда велели встать к стене и положить на нее руки, Кольцов послушался. Вертеть головой в поисках Гагарина не рискнул, так можно и по черепу битой заработать. — Каску сними, урод, — послышалось рядом. Этот голос Кольцов не спутал бы ни с чем. Сердце так и зашлось. Действительно, как у девчонки. — Серег!       Гагарин обернулся. Выражение лица его враз поменялось. Кольцов посмотрел ему в глаза — и забыл про тюрьму, про бунт, про Шамана. Вообще про все. — Женька?.. — Серег…       Кольцов не договорил, а даже если бы смог, то не знал бы, что сказать. Бок неожиданно пронзило болью, да такой, что воздух застрял в горле, а в глазах потемнело. Из горла вырвался какой-то непонятный звук, что-то среднее между стоном и мычанием. Кто-то схватил его за шкирку, оттащил в сторону. Ощутив спиной опору — кажется, стол, — Кольцов сжал руки у источника боли, заскрипел зубами, чтобы не застонать. Не помогло. Смотреть, как Серега мутузит пырнувшего его козла, он не стал. — Забрали его, все на выход! — рявкнул рядом Серега, а через секунду на плечо и бок легли знакомые сильные руки. — Женька, что?.. Задел? — Почти промазал… — выдавил Кольцов. Достали-таки, мрази… Видимо, крепко здесь ментов не любят, раз не побоялись пырнуть заточкой в присутствии спецназа. Шаман постарался, не иначе. Если часто дышать, становилось терпимо. Да и какая-то глупая гордость не позволяла демонстрировать слабость при Гагарине.       «Нашел о чем думать… Тут бы не сдохнуть…»       Насчет «сдохнуть» казалось вполне реальным. Болело при каждом движении, так, что даже обычный вдох давался с трудом. На прохладном ночном воздухе стало немного легче. Соображалось туго, все внимание на себя утянула проклятая боль. Меж пальцев сочилась теплая липкая жидкость. И все равно все, о чем мог думать Кольцов, начиналось и кончалось Гагариным. Тот, как обычно, собрался и взял все на себя: решил во что бы то ни стало отвезти Кольцова в больницу. Он слышал, как по этому лаялись Сергей и майор Гладких, тяжело дышал, прислонившись к уазику Скорой, и думал, что Гагарин совсем не изменился. От этой мысли боль вдруг показалась выносимой.       Только оказавшись в уазике, Кольцов понял, что поедет в больницу не только с Серегой: на носилках валялся бессознательный Сумрак. Обдумать это или хотя бы удивиться Кольцов не успел — сознание погасло, как перегоревшая лампочка. * * *       Это чем-то напоминало Чечню, хотя было не так страшно. Кольцов больше не падал в обморок и был рад этому; какая-то глупая мальчишеская гордость не позволяла ударить в грязь лицом перед Гагариным. Зато можно было больше не задаваться вопросом, важно ему мнение Сергея или нет. Только бы боль не терзала так сильно…       Каждый раз, когда с ним что-то случалось, рядом оказывался Гагарин. Это уже походило на закономерность. И все же Кольцов мысленно признался себе: он действительно рад его видеть. На рану наложили швы, туго забинтовали. Когда эта пытка закончилась, уже наступило утро. Надо же, даже не заметил. Кольцов на ослабших ногах не вышел — выкатился из кабинета «лепилы», (3) мало что понимая от обезболивающих. Перед ним сразу выросла плотная фигура. — Ну как ты, живой?       Кольцов поднял глаза. Гагарин впился в него взглядом голубовато-серых глаз, полных нескрываемого беспокойства. Прямо как раньше. Ждал до самого утра, не уехал. Сердце предательски запнулось в груди. — Как видишь, — криво усмехнулся Кольцов, хотя повода для смеха не было. Гагарин сразу оказался сбоку, подставил плечо, положил широкую ладонь на спину, поддерживая. Кольцов чувствовал его прикосновение через ткань больничной пижамы. — Пойдем-ка, присядем…       Больничный коридор был залит солнечным светом. Туда-сюда сновали врачи и пациенты, неподалеку стояли на стреме двое архаровцев из группы Гагарина. Как же, чтобы двоих зэков да без надсмотрщиков оставили… На полу — исцаранный линолеум, у стен — дерматиновые стулья и дешевый продавленный диван. Кольцов был рад и этому. Откинулся на спинку, на несколько секунд прикрыл глаза, все еще чувствуя на себе пристальный взгляд Сергея. И как с ним говорить теперь?       Гагарин будто почувствовал его сомнения, подал голос первым. — Где угодно ожидал тебя встретить, но только не здесь. — То же могу сказать о тебе, — пробормотал Кольцов. Выпрямился, открыл глаза; Сергей все так же внимательно смотрел на него. Сразу захотелось спрятаться от этого взгляда, стыд жег внутренности. Больше всего оттого, что Гагарин вел себя так, будто ничего не случилось. Может, ему и правда было настолько все равно?       «Да что ты как баба, ей-богу», — мысленно одернул себя Кольцов. А в глубине зрело подозрение: значит, не все еще отболело. — Значит, хозяйка не соврала, — уронил он. — Какая хозяйка? — не понял Гагарин.       Кольцов с трудом выталкивал из себя слова. — Хозяйка квартиры. Сказала, ты в родной город уехал. — У меня мать здесь.       Он понял окончание фразы. «А в Питере никого». С глаз долой — из сердца вон.       «Зачем ворошишь прошлое? Зачем соль на раны сыплешь?» — мысленно спрашивал себя Кольцов. Он сам не знал, какой черт дернул его за язык. Разговор срочно нужно было уводить в другую сторону.       И снова его выручил Гагарин: — Ну и за что тебя?       Кольцов рассказал обо всем. О коллеге-взяточнике, обманом получившем деньги с родителей потерпевшей, о завязавшейся драке и, как следствие, непредумышленном убийстве. Итог — пять лет в колонии строгого режима. — А ты здесь, я смотрю, зэков прессуешь, а? — Кольцов слегка ухмыльнулся и ткнул Гагарина кулаком в плечо. Хотелось немного сменить минорное настроение беседы. Вроде получилось: на лице Сергея появилась хорошо знакомая улыбка. — Не прессую, а подавляю бунты и беспорядки, — Гагарин ответил тычком. Тело не замедлило возмутиться резким движением, отозвалось резкой болью. Кольцов слегка скривился. — Больно? — Сергей снова посмотрел на него со знакомой тревогой. Он неопределенно протянул нечто среднее между «да» и «да ну».       А потом высказал то, что уже несколько дней вертелось в голове, не имея формы, и наконец сорвалось с языка. — Бежать мне надо отсюда, Серег.       Гагарин вздохнул, стрельнул глазами по коридору, проверяя, не услышал ли кто. Теперь он командир спецназа УФСИН (4), и за одни такие разговоры с заключенным его могли уволить. Кольцов это прекрасно понимал. Так же, как и тот факт, что обратно на зону ему хода нет. Теперь, когда там нет Сумрака, у руля встанет Шаман, а значит, песенка «мента» спета. И тут уж никто не поможет.       Судя по всему, Гагарин тоже это понял. — Ну от меня-то что надо?       Вот так просто. Без всяких сомнений и отговорок. Без спрятанных глаз и бормотания: «Ты пойми, меня же с работы попрут, а то и посадят как соучастника, тут я бессилен, прости, Женька…». Кольцов изумленно уставился на Сергея и встретил его прямой, непоколебимый взгляд. От нахлынувших эмоций даже слова не желали складываться в предложения. — Ты готов? Вот так просто?..       «Ради меня?» — Тебе там спокойной жизни не будет. Ножевое — это цветочки. Сам понимаешь, — пожал плечами Гагарин. — Серега, даже не думай… Я даже не думал…       Кольцов действительно даже не думал просить его о помощи. Позаботился, в больницу привез, и на том спасибо. Просить командира спецназа о содействии в организации побега? Особенно после всего, что между ними было? На это у Кольцова не хватило бы совести. Он бросился что-то объяснять, разволновавшись, активно жестикулируя, а Сергей все смотрел на него, и догадаться, о чем он думал, было решительно невозможно. — Что-нибудь придумаем, Женька. Со мной не пропадешь.Ты подлечись пока, — улыбнулся Гагарин на прощание, хлопнул Кольцова по плечу и вышел за дверь. Тот смотрел на него в окно до тех пор, пока сзади не подошел один из бойцов и велел идти в палату. За это короткое время Кольцов успел забыть, что он заключенный. Наручники неприятно захолодили запястья. Эх… Вернулся с небес на землю.       «Со мной не пропадешь».       Вот за что Кольцов так (когда-то?) любил этого человека. С ним было как за каменной стеной.       А он так и не попросил у него прощения. Но попросит. Обязательно. Хотя, кажется, Гагарин давно уже простил.       Впервые за последнее время на горизонте замаячило что-то похожее на надежду.