Ветер, кровь и серебро

Генрих всё рассказал на следующий день, за обедом. Кажется, вчерашний ночной дождь и правда был последним рывком, последней попыткой осени удержаться в этом мире: утром всё снова стихло, ветер разогнал тучи, и на небе показалось долгожданное тёплое солнце. И в обеденном зале было светло и уютно, в очаге пылал огонь, квадраты солнечного света, льющегося сквозь окна, ложились на пол, вкусно пахло гречневым супом и жареной говядиной, которую так любила Кристина. Джеймс снова проспал всё утро — последнее время он всё чаще засиживался допоздна, то расставляя игрушки по цветам или по возрастанию их размера, то играя с подсвечниками, которые почему-то его интересовали сильнее, чем пресловутые игрушки. Из-за этого он вставал не раньше, чем в полдень. Завтрак он, конечно, пропустил, да и к обеду тоже опоздал, поэтому, зайдя с няней в трапезную, вдруг замер у порога, округлил глаза, рассмеялся и бросился к Генриху. — Папа! — Мальчик, кажется, даже заплакал, когда отец поднял его на руки и прижал к себе, смеясь и поглаживая по волосам. Кристина уж точно заплакала — хотя бы потому, что раньше Джеймс так никогда не делал. Однако после обряда, проведённого Винсентом, он стал всё чаще говорить, что скучает по отцу и хочет, чтобы тот поскорее вернулся, а она и не знала, как объяснить ему, что он, возможно, уже не вернётся… Но Генрих всё же вернулся, и всю ту дождливую ночь Кристина провела с ним, напрочь забыв о сне. Хельмут извинился и ушёл спать, уставший и потрясённый, попросив без него не говорить ничего важного и интересного. Кристина же велела Кэси принести зеркало, полотенца, мыло, натаскать горячей воды, зажечь побольше свечей… Она с небывалым, даже в чём-то непривычным умиротворением наблюдала, как Генрих приводил себя в порядок, и рассказывала о том, что пережила без него. Служанка тут же высушила её волосы, принесла тазик горячей воды, чтобы Кристина согрела ноги (из-за дождя она начерпала полные туфли воды), и много-много чая с малиной — и для неё, и для вернувшегося Генриха, который тоже промок до нитки. Кристина рассказала почти всё, не стала упоминать лишь подробности обряда, которому подвергла их сына, и умолчала о том, что с ней было после получения письма. Врать о своей твёрдости и уверенности не стала, но и в безумной тоске и пустоте, разрывающей грудь, не призналась. Хотя ей очень хотелось поделиться всем, что терзало её тогда, — она никогда не скрывала от мужа своих переживаний. Захотелось извиниться за это, а ещё за все недопонимания и ссоры, что случались у них в прошлом. Но Кристина не стала. Сказала лишь, что переживала и не знала, что думать. Генрих с улыбкой кивнул. О Хельге Кристина тоже почти не распространялась, однако много рассказала о Натали и Винсенте, а ещё о Берте — и Генрих, хорошо знавший герцогиню Вэйд, искренне огорчился её смерти. Потом она рассказала о битве и о смерти Элис, что ознаменовали собой окончание новой войны, короткой, но определённо кровопролитной и безжалостной — как и все войны на земле. — Ну вот, ты выиграла уже вторую войну, — улыбнулся Генрих, вертясь у зеркала в попытке побриться при весьма тусклом освещении — сколько свечей ни зажигай, а светло, как днём, всё равно не будет. — Это ли не повод прекратить себя недооценивать? — Прошлую войну выиграл ты, — поправила она. — А в этот раз война была вообще смехотворно короткой. — Но ты убила Джойса, то есть главного зачинщика, — заметил Генрих. — И, если я правильно понял из твоего рассказа, ты убедила Элис разорвать союз с ним. — Скорее, он сам её убедил волей-неволей, — усмехнулась Кристина, отпивая из кружки немного остывшего чая. — Просто так совпало… У неё не осталось выбора. К слову, ты свою бритву потерял, что ли? — Она кивнула на новенькую бритву Хельмута, которую Генрих у него одолжил — на её ручке был выгравирован золотой лев. — Я её на время дал Дикону, но он остался в Фарелле и забыл вернуть, — отозвался муж с усмешкой, вытирая лицо. — И, если учесть, что я доверил ему оставшуюся часть моего отряда, которую он скоро приведёт, то, значит, и бритву тоже могу доверить. — Как дела у Дикона? — встрепенулась Кристина. — Рихард очень скучал по нём… Генрих тепло улыбнулся. — Дикону было и есть чем заняться, — пожал плечами он. — Пока мы даром теряли время в Фарелле — я потом расскажу, почему, Хельмут же просил без него ничем интересным не делиться, — его губ коснулась сдержанная усмешка, и Кристина осознала, насколько скучала по этому, — Дикон вёл дневник обо всём, что происходило рядом с нами, в королевском замке. Думаю, по возвращении ему стоит отдать эти записки какому-нибудь учёному монаху, чтобы он составил летопись. Если бывший оруженосец Генриха остался с королём, то новый вернулся домой и теперь носился туда-сюда, не зная, как ещё нужно услужить своему наставнику, пока тот с покровительственной улыбкой не отправил его спать. Странно, но на известие о том, что им теперь придётся воспитывать чужого ребёнка, муж отреагировал весьма спокойно, будто забыл, чьим сыном тот являлся. Он рассудил, что, когда Марек подрастёт, можно будет отдать его в оруженосцы кому-нибудь или даже взять самому… В конце концов, неважно, кто его родители. Главное, каким человеком вырастет он сам — и именно от них теперь это зависело. Кристина, собственно, была с ним согласна. Бороду Генрих сбрил, только вот седина из его волос не исчезла… Кристине хотелось верить, что она появилась из-за возраста, а не каких-то сильных потрясений, как это обычно бывало с ещё не старыми людьми. Хотя и Генрих тоже ещё не стар… Уснули они под утро, когда уже начало светать, и Кристина в очередной раз убедилась, как одиноко и неуютно ей было засыпать и просыпаться в одиночестве. Они оба слишком устали, чтобы дать наконец волю так долго сдерживаемому желанию, но Генрих всю ночь не выпускал её из объятий, даже во сне. Встать пришлось всё-таки рано, и завтракали они в спальне, зато обедать пошли в трапезный зал, как и полагалось. Туда же нагрянул и явно не выспавшийся, но дико счастливый Хельмут — Кристине доставляло особую радость видеть блеск в его глазах, ведь она думала, что он угас после смерти Софии, угас навсегда… Генрих тоже определённо был рад видеть старого друга, они то и дело перекидывались шутками и постоянно норовили коснуться друг друга: то руку пожать, то по плечу похлопать. А когда в зале появился сын, картина и вовсе стала совсем как в сказке. Оттого и затрепетал в душе старый, потаённый страх — это сказка, сон, сейчас всё разрушится и Кристина проснётся одна, несчастная и израненная осколками разбитой надежды. Она зажмурилась на миг, боясь, что, когда откроет глаза, Генрих исчезнет, и ей снова придётся жить в неопределённости, ничего не зная о его судьбе и не понимая, что делать дальше. Голова закружилась, однако Кристина продолжала видеть своего мужа, настоящего, живого и здорового — он обнимал Джеймса, улыбаясь, но, когда мальчик отстранился, он взглянул в его глаза… и улыбка вдруг сошла с его лица. Хельмут молча посмеивался, вертя в пальцах вилку с насаженным на неё кусочком говядины. — Это… это последствия, — вздохнула Кристина, когда Генрих снял сына с колен и вперил в неё вопросительный взгляд. — Последствия того, что мы с бароном Винсентом тогда… Мне кажется, это… Она попыталась объяснить свои догадки насчёт проклятия, пока Джеймс расправлялся с порцией подслащённой манной каши. Он, судя по всему, не очень понял, что с ним произошло в тот день, а Кристина не хотела приставать к нему с расспросами и попытками выяснить подробности. Но она видела, что жить ему стало куда легче, что он стал дружелюбнее, веселее и ласковее… А Генрих заметил глаза, поэтому ей пришлось рассказать всю правду, делиться всеми подробностями и опасениями. Говорила она вполголоса: Джеймс, хоть и был занят кашей, всё равно, кажется, прислушивался. Генрих отреагировал не так бурно, как Кристина ожидала. Он нахмурился, оторвавшись от еды, внимательно взглянул сначала на Джеймса, потом на неё… и вновь улыбнулся. — Ну, ты всегда разбиралась в этом лучше, чем я, — сказал он. — Хоть в чём-то она разбирается лучше тебя, — добавил Хельмут с усмешкой, и Кристина шикнула на него. — Если ты уверена, что всё в порядке… — продолжил Генрих. — Не то, чтобы я твёрдо уверена, — пожала плечами Кристина. — Но он изменился, изменился в лучшую сторону. Я вижу, что ему самому легче. Значит, всё в порядке. Правда, к Мареку его пока не подпускаю, но, думаю, рано или поздно… — она вздохнула, — они подружатся. А теперь рассказывай ты. Она отправила в рот кусочек говядины и взглянула на мужа заинтересованно. Ночью он так и не рассказал ей, что произошло в Фарелле, по какой причине он так долго там пробыл и почему так и не оповестил её, что письмо было лживым. Кристина, впрочем, его не винила: главное, что он вернулся к ней, главное, что он жив и здоров… Генрих откашлялся — видимо, всё же простыл вчера, а горячий чай и тепло не успели убить заразу. — Стоит сказать, что у нас сразу всё пошло… через одно место, — начал он. — Мне пришлось торчать на той пристани около седмицы, дожидаясь короля. До Фарелла мы доплыли спокойно, но там опять пришлось ждать в портовом городе целых сорок дней — из-за начавшегося поветрия. Благо, в Фарелле лето ещё холоднее, чем у нас, а то мы бы точно загнулись от жары, — Генрих коротко рассмеялся, и Хельмут подхватил его смех, лишь Кристина слушала с серьёзным выражением лица, внимательно и даже встревоженно. — Потом уже ждали в столице, почти каждый день к нам приходили посланники от короля с просьбой подождать ещё: король, мол, на трон взошёл недавно, а брат его умер неожиданно, он должен сначала разобраться во всех тонкостях управления страной и ведения переговоров, а потом уже… — Он хмыкнул и добавил вполголоса: — А вот в тонкостях ведения войны ему, кажется, разбираться не захотелось. Кристина помнила, как этот фарелльский король, решивший затеять войну с Драффарией, оказался на троне — сверг своего племянника. Хоть кому-то, кроме неё, в этом мире не везёт с роднёй… Интересно, думал ли вообще этот человек, отнимая у племянника трон, о том, что власть — это не просто восседать на престоле? — Поначалу я отправлял тебе письма, — продолжил Генрих, — и довольно часто, но они, судя по всему, не доходили вообще. — Нет, — кивнула Кристина. — Я так полагаю, их перехватывали люди Джойса. — Я тоже так подумал, поэтому перестал писать. Прости, что заставил тебя волноваться. — Здесь нет твоей вины. — Она улыбнулась и легонько дотронулась до его пальцев. — Потом нас наконец позвали в королевский замок, и вот тогда-то и началась всякая чертовщина. — Он напрягся, аккуратно положил вилку в пустую тарелку и убрал руки на колени. — О том, что на следующий день после начала переговоров их король, как там его… — Ты больше полугода проторчал в Фарелле, но так и не запомнил, как зовут их короля? — хмыкнул Хельмут. — Плевать, — отмахнулся Генрих. — Так вот, о том, что их относительно новый король умер, ты, я вижу, тоже не знала? — Нет, — покачала головой Кристина, вздрогнув. — Да и откуда, если границы были полностью перекрыты? Ни письма, ни гонца, купцы ещё раньше ездить перестали… — Полагаю, это из-за белого жара — болезни, которая начала распространяться как раз в тот момент, когда мы приехали. Фарелл потихоньку закрывал границы, мне до сих пор кажется, что попасть из Парима в Льорке нам помогло лишь чудо… — Генрих усмехнулся. — К слову, думаю, именно белый жар и лишил жизни воинственного короля. — Из-за того, что он умер, у вас возникли какие-то трудности? — спросила она. — Именно. Кто-то заподозрил в отравлении нас, кто-то пенял на свергнутого племянника, между прочим, законного наследника престола. Да, он проиграл битву и был серьёзно ранен, но остался жив и продолжал иметь хоть какое-то влияние в стране… Но сторонники отравленного короля до последнего не воспринимали его всерьёз, и даже когда лучшие лекари столицы сделали вскрытие и не обнаружили никаких следов яда, нас всё равно ненавязчиво и мягко, — в голосе зазвучала едкость, — попросили задержаться до выяснения обстоятельств. Трон должен был унаследовать сын короля, которому едва исполнилось двенадцать. И как раз из-за того, что законного наследника никто не воспринимал всерьёз, многие, мягко говоря, удивились тому, что его армия внезапно оказалась под стенами Льорке… Кристина слушала рассказ Генриха как древнюю легенду, как сказку или балладу о доблестных рыцарях, коварных королях, заговорах и сражениях. Она сама то и дело оказывалась в водоворотах похожих событий и в то же время не могла поверить, что её муж недавно пережил что-то подобное, будучи при этом сторонним наблюдателем и, судя по всему, почти не принимая в этих событиях никакого участия. Хельмут тоже сидел, приоткрыв рот и округлив глаза; вилка с насаженным на неё куском тушёной говядины замерла в его пальцах. — Сложно сказать, сколько всё это длилось… — вздохнул Генрих. — Законному королю не пришлось брать город штурмом — его сдали без боя, многие сподвижники почившего короля предпочли перейти на сторону его племянника, чем терпеть на троне двенадцатилетнего мальчугана и постоянно вести войну друг с другом за влияние над ним. — Какой это был месяц? — уточнил Хельмут. — Когда король умер? — В конце лиеписа или начале ругпутиса… — задумался Генрих. — В середине лета, в общем. Именно в конце лиеписа Кристина получила то злополучное письмо… Её передёрнуло. — Хотя лето — это громко сказано, — продолжил муж, сворачивая у себя на коленях белоснежную салфетку. — Слава Богу, снег не шёл, но холод стоял просто зверский. К слову, стоит отдать должное догадливости Джойса — болезнь меня и правда чуть в гроб не вогнала. — Ты болел? — воскликнула Кристина, аж подпрыгнув на стуле. — А сейчас как себя чувствуешь? И зачем только ехал под дождём, переждал бы до утра… — Сейчас всё в порядке, — улыбнулся он и, насколько позволяло расстояние между стульями, приобнял её. — Подкашливаю иногда, но это ничего. — Это не «ничего»… — покачала головой Кристина. — Вдруг болезнь вернётся? — Не переживай, пожалуйста, — попросил Генрих спокойно. — Хватит с тебя переживаний, любовь моя. Не нужно так обо мне беспокоиться, правда. — Когда она кивнула, он продолжил свой рассказ: — В общем, разбирательства о смерти короля прекратились, но моя болезнь помешала нам продолжать переговоры с новым, законным королём, который наконец-то получил отцовское наследство. В этот раз пришлось ждать уже фарелльцам. Но они, как ни странно, тут же стали перед нами едва ли не на цыпочках ходить, лекарей своих прислали… Собственно, в рукшеисе я встал на ноги, — сказал он, с лёгкой улыбкой глядя на Кристину, которая, в свою очередь, смотрела на него большими глазами, полными тревоги и сочувствия, будто болел он прямо сейчас, а не несколько седмиц назад. Сложно было поверить, что как раз в рукшеисе, когда Генрих в Фарелле оправлялся от болезни, она снимала с Эори осаду… — Переговоры продлились не столь долго, законный король легко отказался от притязаний своего дяди. Собственно, узурпатор поэтому и захватил трон — не хотел терпеть мир между нашими королевствами, желал вновь объявить нам войну, а миролюбивость брата и племянника его раздражала. Правда, во время наших переговоров всё равно не обошлось без споров, но мне… нам удалось разрешить все недоразумения. В итоге мы не потеряли ни клочка земли. Фернанд пообещал женить своего младшего сына на дочери фарелльского короля, подписал все необходимые документы, потом к нам ещё приходили главы нескольких купеческих гильдий и частные торговцы, желающие восстановить разорванные узурпатором связи, разобраться с новыми пошлинами… Это тоже отняло время, но я всё же смог отпроситься у Фернанда домой с небольшим отрядом — остальные задержались праздновать, — усмехнулся Генрих. — Не знаю, когда он теперь вернётся… У тебя есть к нему какие-то срочные дела по вопросам минувшей войны? — Хотелось бы, чтобы он назначил регента Шингстена, — пожала плечами Кристина. — Элис-то теперь один Бог судья, но кто будет править вместо неё? Марек — настоящий лорд Шингстена, но я уверена, что у Элис были последователи, и если мы оставим их лорда в заложниках, вряд ли они попытаются самостоятельно реализовать её планы… — Возможно, не всем им есть дело до мальчишки, — сказал Хельмут, — и кого-то из них это не остановит. Поэтому нам в любом случае нужно быть осторожнее и внимательнее. И кстати… — Он сделал выразительную паузу, как бы невзначай поднимая со стола нож. — Раз уж в ваших руках теперь и повелитель Шингстена… Вы ведь можете претендовать на всю Драффарию, верно? — Я не допущу изменнических речей в своём замке, — полушутливо-полусерьёзно заявила Кристина. И правда, сначала он предлагает ей выйти за короля, теперь и вовсе его свергнуть… Время шло, но кое-что в Хельмуте не менялось: его честолюбие по-прежнему не знало границ. — Хайнц, расскажи лучше, как ты доехал? Такие дожди шли последнее время… — Собственно, да, со своим конным отрядом от Льорке до Эори я бы добрался седмицы за полторы, если галопом и без дневных привалов, — пожал плечами он, — но из-за дождей я задержался едва ли не на луну, они то шли, то переставали, и мы ехали рывками… Весь вчерашний день, пока не было дождя, скакали по грязи что было сил, но успели лишь к ночи. Простите, что разбудил, — добавил Генрих, изображая смущение. — Успеем ещё выспаться, — хохотнула Кристина и подмигнула. В Айсбург они выехали, когда выпал первый снег — на двадцать пятый день месяца лакритиса, то были сорок вторые именины Генриха. Прежде чем ударили морозы, грязь уже подсохла, поэтому дороги не были скользкими, да и холод тоже не помешал им отправиться в путь. На дорогу, по которой ступало несколько десятков лошадей и медленно проезжало несколько повозок, падал лёгкий снежок — падал и почти тут же таял. В одной из крытых повозок ехали Джеймс и Марек — первый до сих пор не научился заводить разговоры, а последний не очень горел желанием общаться с четырёхлетним малышом, поэтому оба откровенно скучали. Но в конце концов им волей-неволей пришлось завести беседу о своих детских заботах. Кристина то и дело поворачивала коня, подъезжая к повозке и проверяя, не пришло ли в голову карперовскому наследнику ненароком придушить её сына… Однако тот был очень сдержан и, кажется, пленником себя вовсе не чувствовал. Поэтому со временем она перестала волноваться и оставила мальчиков в покое, велев при этом служанкам приглядывать за ними в оба. По сероватому небу плыли небольшие тучки, с востока дул ветер, из-за которого Кристине постоянно приходилось заправлять за ухо непослушную прядь, выбившуюся из косы. Она то и дело поправляла капюшон своего светло-серого плаща, отороченного мехом горностая, — с непокрытой головой было уже слишком холодно. Впереди расстилалась дорога, которая однажды привела её в Айсбург впервые, и то были не слишком приятные обстоятельства. Дуэль с Анабеллой Карпер, ссылка в женский монастырь — Кристина думала, что отец так наказал её, и лишь много позже узнала, что он пытался спасти единственную дочь от грядущей войны. Однако она сама ввязалась в неё, когда не пожелала отсиживаться в безопасном Айсбурге, пока Генрих и его вассалы отвоёвывали для неё Эори. Чем обернулась для неё та война… Кристина старалась об этом не вспоминать. Всё это было в прошлом. А жить нужно настоящим. Ей хотелось пустить коня галопом, чтобы оставить весь кортеж далеко позади, чтобы слышать за спиной дружный смех Генриха и Хельмута (который, конечно, снова отложил возвращение домой, ибо решил добраться в Бьёльн вместе с друзьями), а в ушах — шум ветра, чтобы снежинки летели ей в лицо, а она сама неслась как стрела… Но она не могла — голова кружилась с утра, а тошнило уже дня три. Поэтому Кристина лишь крепче вцепилась в поводья и зажмурилась, пытаясь избавиться от мутной пелены перед глазами. В конце концов она не выдержала: тошнота буквально сковала горло, и держаться больше не было сил. Верно говорят, вспомни заразу — появится сразу… Кристина попросила Генриха остановиться на пару минут, спрыгнула с коня и стремительно бросилась к деревьям: с них уже давно сошла вся листва, а за голыми, немного жутковатыми стволами, напоминающими скелеты, прятаться не особо удобно… Впрочем, ей было плевать, увидит её кто-то или нет. С утра, перед дорогой, она съела совсем немного, однако рвало её довольно долго и болезненно. Господи, когда же это закончится?.. В прошлый раз месяце на третьем-четвёртом кончилось, не раньше… Однако в Эори возвращаться нет смысла: не так ей и плохо, потерпит. К подобным трудностям уже не привыкать, и тошнота — не самое страшное, что могло бы с ней случиться. Когда Кристина возвращалась к своему коню, до неё донёсся насмешливый голос Хельмута: — Она что, опять? Генрих промолчал — видимо, просто кивнул. С помощью одного из гвардейцев забравшись в седло, Кристина усмехнулась: — Ну да, опять. Грета говорит, девочкой. Пожилая служанка определила это просто: попросила госпожу показать руки, Кристина вытянула их ладонями вверх, и оказалось, что это верный признак того, что она ждёт девочку. Были бы ладони вниз, оказался бы мальчик. Впрочем, какая разница — главное, чтобы беременность прошла спокойно, а ребёнок родился здоровым. — Вот замечательно, — рассмеялся Хельмут, — поздравляю, дорогие мои, уж не думал, что вы решитесь на второго так скоро. Видимо, под «скоро» он имел в виду вовсе не срок, прошедший после рождения старшего сына — ему было уже четыре, а за это время многие дети успевали обзавестись младшими братьями или сёстрами. Скорее всего, он говорил о том, что Генрих вернулся совсем недавно и уже успел сделать второго ребёнка… Впрочем, прошло несколько седмиц, и за эти седмицы они так и не смогли полностью друг другом насладиться. И, наверное, не смогут никогда. — Да мы и не решались, оно всё как-то само собой… — смутилась Кристина. — Замечательно, конечно, да, — вдруг нахмурился Генрих, хотя она и заметила, что не всерьёз. Он сжал поводья и продолжил: — Только вот по замку слухи ходят, что не от меня. — Чего? — Хельмут чуть с коня не упал, а Кристина рассмеялась, вытирая рот платком. — Я уже не раз клялась ему, что ты тут совершенно ни при чём. — Она сделала испуганный вид, будто ожидала позора и обязательной кары со стороны мужа. — И вообще никто ни при чём, кроме него самого. — Да я бы… Я бы скорее на осине повесился, чем… — растерялся Хельмут, видимо, не догадавшись, что Генрих просто шутит, а Кристина подыгрывает. Впрочем, ей было в чём раскаиваться: воспоминания о моменте, когда она поняла, что хочет своего друга, вызывали странную дрожь. Но ведь это было лишь мимолётным, быстро исчезнувшим наваждением… — Я могу в церкви на крови перед всеми поклясться, что не трогал я её! — Да верю я, верю, — сдержанно улыбнулся Генрих, всё ещё изображая от себя злого ревнивого собственника. — Думаю, когда ребёнок родится, будет точно понятно, что он не от тебя. — И по срокам… — добавила Кристина. — Меня всего-то три дня тошнит, то есть получилось всё где-то в начале лакритиса, когда Генрих уже был дома. А при нём я бы не решилась, — подмигнула она. Хельмут закатил глаза, не сдерживая выдоха облегчения. Кристине даже жалко его стало, но она продолжала посмеиваться. — Если у вас и вправду будет девочка. — вдруг начал он, не глядя в глаза никому из них — лишь вперёд, на дорогу, словно представляя дом, в котором так давно не был. — Если… У меня-то сын… — Кристина поняла, что он хочет предложить, и Генрих наверняка тоже понял, но оба они ждали, когда он договорит. — Так, может, нам уже пора породниться, а? *** Хельмут вернулся домой, когда снег уже валил вовсю. Он падал на квадратные башни на вершине холма, на опоясывающие холм длинные желтоватые стены, на бойницы и ворота, на мосты и домишки города под крепостными стенами. Из труб на крышах в затянутое снеговыми тучами небо плыли тонкие столбы дыма. Хельмут ощутил этот родной запах дома, уюта, места, где тебе всегда рады и всегда будут тебя ждать. Там, в уже не столь далёком замке — стоит только преодолеть город и заехать на самую вершину холма — его ждут сестра и сын… Когда Хельмут уезжал, Эрнест уже научился ходить, а сейчас, наверное, вовсю бегает… И всё же на сердце по-прежнему было неспокойно. Хельмут помнил, что сказала ему Кристина: это заклинание вызвало в Хельге ужасающее чувство собственничества и желание контроля, а сама она в случившемся не была ни капли виновата. Но его мучил один вопрос: где она достала ту побрякушку с руной? Он был уверен, что ни в Штольце, ни вокруг него не было ни одного мага, который бы продавал свои услуги, и многочисленные догадки, одна глупее другой, буквально разрывали его голову. Хельга любила встречать его у ворот и сейчас тоже сделала именно так. Она стояла, разнаряженная, в сером, расшитым серебристыми нитками плаще, из-под которого виднелись полы длинного лилового платья, и улыбалась. Хельмут тоже улыбнулся, хоть и несколько натянуто, и, спрыгнув с коня, обнял сестру. Он вспомнил, как впервые привёз Софию в Штольц. Тогда всё было почти так же: приближалась зима, уже падал снег, Хельга встречала их у ворот… Он помнил, какой прекрасной была София, и даже грубый меховой плащ не умалял её изящества; она смеялась и обнимала Хельгу, потом он, согласно традиции, перенёс жену через порог на руках, и все они были так счастливы… А на следующий день сестра неожиданно рассказала Хельмуту, что её вдруг угораздило влюбиться, да ещё и в женщину, но имени возлюбленной не назвала. Знал бы он, во что это выльется… Но сейчас Хельга даже не поинтересовалась, как дела у Кристины, будто совсем о ней забыла. Зато брата она засыпала вопросами, и он едва успевал отвечать, пока они шли по коридорам замка в его старые покои. Не то чтобы ему так хотелось вспоминать войну, но сестра интересовалась, и поэтому ему волей-неволей приходилось отвечать. Лишь о ранах Хельмут подробно не говорил, не хотел её беспокоить. Несмотря на то, что прошло уже довольно много времени, рана в боку иногда ныла, но он терпел, не желая пить обезболивающие: их побочные действия были просто отвратительны. Время было позднее; затянутое облаками беззвёздное небо потемнело, и лишь на горизонте догорала слабая алая полоска заката. Ужин давно прошёл, но сестра приказала слугам принести ещё тёплую печёную свинину, жареную картошку, вино и сыр прямо в покои Хельмута. Он не был особо голоден, но искренне поблагодарил её. Впрочем, перед ужином ему хотелось поскорее увидеться с сыном. Эрнест и правда уже вовсю бегал — а ещё, несмотря на поздний час, неутомимо играл и смеялся. При этом Хельмут боялся, что правой окажется и Кристина и что его сын о нём попросту забудет. Но мальчик, кажется, не забыл. Он весело рассмеялся, когда Хельмут поднял его на руки, и что-то залепетал. Эрнест ещё до отъезда отца спокойно выговаривал много несложных слов, и теперь его речь стала понятнее и чётче — это вызывало странную теплоту в груди, а также гордость за Хельгу, которая смогла научить его. Сестра, конечно, своих детей не имела, однако воспитание племянника ей давалось хорошо. Но в то же время Хельмут ощущал и тревогу: когда-то Эрнест услышит, как другие дети, его ровесники, говорят «мама», и начнёт задавать ожидаемые вопросы… Вскоре сын отправился спать. Хельмут несколько минут стоял над его кроватью, а потом вдруг снял с шеи кольцо на цепочке — то кольцо, что оставила ему мама, что какое-то время принадлежало Софии, а потом оно снова вернулось к нему… Справедливо было бы сейчас передать его новому поколению. Хельмут положил цепочку с кольцом на подушку, рядом с рыжей головкой Эрнеста. Через полчаса Хельмут наконец принялся за ужин. Хельга сидела с ним, иногда потягивая вино, и даже в слабом свете свечей было видно каждую веснушку на её лице, каждую тёмно-рыжую ресничку… Почему-то ему казалось, наверное, уже по привычке, что домой он вернулся снова ненадолго и оттого теперь старался запомнить все мелочи во внешности сестры на случай возможной разлуки. Она поняла, что он смотрит на неё, поставила бокал на столик и опустила глаза. Хельмут улыбнулся, быстро вытер лицо белоснежной салфеткой и зачем-то сказал: — Я, кажется, всё-таки скучал. — По дому? — усмехнулась Хельга. — Ну да, тебя тут ждёт много дел… — Нет, — покачал головой он. — По тебе. Она замерла и уставилась на него удивлённым взглядом, приоткрыв напомаженный ротик. Господи, да чего же это забавно и мило… Захотелось обнять её, но между ними был столик с едой, кувшином вина и свечами. Ничего, у них теперь будет много времени для объятий. — Даже после того, как я… — вдруг начала Хельга и запнулась. Хельмут посмотрел на неё недоуменно и кивнул, чтобы продолжала, но она ещё минуту молчала, потупив взор и сминая пальцами юбку. — Ну, после того, что было в Эори… Тогда он вспомнил, что ещё буквально утром злился на неё, и стало смешно с самого себя. Это было странным состоянием: злиться на человека за то, в чём он, по сути, не был виноват, и полностью сменить гнев на милость, наконец увидев этого человека воочию. Сестру хотелось скорее жалеть, чем ругать: и как ей только в голову пришло прибегнуть к магии? На что она вообще надеялась? Впрочем, Хельга всегда любила выкинуть что-нибудь эдакое. Она считала себя умной и хитрой, разбирающейся в людях и многое понимающей в жизни, а на деле была очень легкомысленной и доверчивой, хоть и с удивительной простотой располагала к себе людей. Но Хельмут помнил, что сказала Кристина: Хельге отбило память, она не должна помнить ничего, в том числе никаких чувств, что привязывали её к леди Коллинз-Штейнберг. И он не очень понимал, что сестра сейчас имела в виду. — Да, раньше тебе редко приходило в голову напиваться до беспамятства, — наигранно улыбнулся Хельмут, решив идти в своей лжи до конца. — Даже не помню, когда последний раз… — Господи, да я знаю, что ты это придумал, — невесело рассмеялась Хельга. — Я всё вспомнила. Он вздрогнул, не понимая, как на это реагировать. Кристина не говорила, что воспоминания могут вернуться, но она, кажется, не очень понимала, какие опасности могут таиться в тех заклинаниях, которые она сама же снимала и накладывала. И что ему теперь делать? И, что важнее, вернулось ли к Хельге это проклятое чувство влюблённости в Кристину? — Мне даже не верится, что это была я, — продолжала сестра, так и не поднимая взгляда. Налила в свой бокал немного вина, отпила, вздохнула… — Как будто не сама пережила, а прочитала книгу или услышала историю. С тех пор, как на мне была та руна, я и правда находилась будто в забытьи… И, что странно, — горько усмехнулась Хельга, — мне и в голову не пришло, что руна таким образом действует на меня. Меня вообще тогда ничего не волновало, кроме того, что я скоро увижу её милость… — Расскажи мне. — Хельмут протянул руку, но сестра свою не подала. — Пожалуйста, расскажи всё. Мы же никогда ничего друг от друга не скрывали. — Боюсь, после этого рассказа ты не захочешь меня знать. — Это ещё почему? — Он вздрогнул, по спине почему-то прошёлся странный холодок. И уже стало как-то не до еды. — Хельга, неправда, я не… Расскажи. Она молчала. Отпила ещё вина, потом взглянула на окно — шторы не были задёрнуты, и сквозь стекло виднелось вечернее небо, затянутое снеговыми тучами, плывущими на восток, между которыми иногда проглядывал робкий тонкий месяц. Подул ветер, и снег, до этого падавший спокойно, начал образовывать вихри, маленькие круговороты; снежинки сталкивались друг с другом, слипались, превращаясь в хлопья, стучали в окно и метались в холодном воздухе. — Говорят, что мёртвые смотрят на нас с неба, — сказала вдруг Хельга с тоскливым вздохом. — Что ж, надеюсь, тучи помешают Софии увидеть и услышать нас теперь. Она бы точно не была рада тому, что я сейчас расскажу. Хельмут напрягся, выпрямился, взглянул на сестру внимательно, но не холодно — не хотелось давать ей понять, что он правда не захочет её знать. Он вообще не мог представить ситуации, в которой ему бы правда не захотелось её знать. Даже тогда, перед прошлой войной, когда она едва ли не на весь Штольц в порыве чувств прокричала, что ненавидит его. Да, он злился, он не хотел писать ей, будучи в походе, а после него не ехал домой, постоянно откладывая возвращение. Но всё же Хельмут не мог отрицать, что Хельга искренне дорога ему. Она долгое время была единственным родным человеком для него, и он очень любил её. Многие считали, что он заменил ей родителей, но это было не совсем так: родителей заменили друг другу они оба. — Видит Бог, я старалась именно ради неё, — Хельга отпила ещё вина, наблюдая за безумными танцами снежинок. — Ты же сам помнишь, как она хотела забеременеть и как переживала из-за того, что не получалось. И я тоже переживала, мне больно было видеть, насколько София подавлена, как хандра разрушает её изнутри, убивает блеск в её глазах и мешает улыбаться. И ты тоже так переживал, хоть и не подавал виду. Я ведь желала ей и тебе только добра… — Она усмехнулась, в глазах блеснуло сожаление. — И если София искала избавление в книгах, как обычно, то я решила поспрашивать у служанок, кухарок, у опытных, знающих женщин. И одна женщина подсказала мне… — Хельга замолчала, вопросительно взглянув на брата, словно уточняя, хочет ли он слушать дальше. Тот кивнул. — Одна подсказала, что на самой окраине городка живёт человек, который может помочь, особенно если попрошу я… — Она хмыкнула. — Я поделилась с Софией, хотя мне казалось, что она пошлёт меня куда подальше. Она не была похожа на ту, кто полностью доверяет магии, но, к моему удивлению, она всё же согласилась. Наверное, очень отчаялась. Только попросила тебе не говорить. Хельмут понимающе кивнул. Он тоже тогда отчаялся и не знал, что делать, однако обратиться к магии ему и в голову не пришло. Он почти смирился с тем, что законных детей у него не будет, но всё же вид донельзя печальной, подавленной, трогательной Софии заставлял это смирение сгинуть прочь. Может, следовало написать Кристине и спросить совета, стоит ли вообще пытаться, однако Хельмут помнил, что она была не очень опытной и талантливой ведьмой и вряд ли знала наверняка, может ли магия помочь в зачатии. — Мы с ней нашли того человека, — продолжила Хельга. — Это был обычный ремесленник, столяр, у которого семья, дети… София получила своё снадобье и все предписания насчёт того, как его использовать, и ушла, а я задержалась ещё на несколько минут и спросила, нет ли у него в закромах приворотного зелья или руны… Она снова замолчала, заливаясь краской. Видимо, после того, как на её шее оказалась руна отворота, сестра начала стыдиться тех искусственных чувств. Хельмуту хотелось как-то поддержать её: она сидела, сжавшись, иногда отпивая из бокала, и почти не смотрела на него. Как будто боялась, что он причинит ей боль за то, что она говорит. Но он не злился. Почти. — Он дал мне руну, — голос Хельги задрожал, — и сказал надеть лишь тогда, когда я увижу воочию человека, которого хочу приворожить. Так я и сделала, но… Не знаю, что пошло не так. — Оберег, — сказал Хельмут отстранённо. — Оберег, который подарила тебе Кристина. Он помешал заклинанию сработать так, как надо. Приворожил не её к тебе, а тебя к ней, ещё сильнее, чем было. И он боялся представить, что бы произошло, не окажись у Хельги этого оберега. Если бы леди Коллинз-Штейнберг, буквально седмицу назад получившая весть о возможной смерти мужа, бросилась в объятия малознакомой женщины, то её бы точно объявили сумасшедшей — или одержимой — и отправили в обитель. — Ну, а дальше ты знаешь. Я вспоминала это всё постепенно, и воспоминания меня… — она запнулась. — Воспоминания ужасали. Я ведь, по правде говоря, и не хотела любить её… так. — Паузы в речи Хельги становились всё длиннее. — И зачем ты вообще решила её приворожить? — поинтересовался Хельмут как бы невзначай. — Ты же знала: она замужем, с ребёнком, и какой ей резон быть с тобой? — Я не знаю, — покачала головой Хельга и странно усмехнулась. — Я правда не знаю, что на меня нашло. Мне так хотелось, чтобы моё чувство было взаимно, а невзаимность меня задевала, била по самолюбию. Было обидно, вот я и… — Не очень взрослый поступок. — Я понимаю. Они замолчали. Вьюга за окном разыгрывалась всё сильнее. Остатки свинины и картофеля давно остыли. Вино кончилось — Хельга выпила большую часть кувшина, но при этом умудрилась оставаться трезвой. Видимо, разбавила вино водой, хотя раньше делала так крайне редко, утверждая, что это мешает наслаждаться вкусом. — Прости меня, — вдруг выдохнула сестра. — И за Софию тоже прости. Если бы я знала, что это зелье убьёт её… — Дело, может, даже не в зелье, — отозвался Хельмут. — Да и уже неважно, в чём. Её не вернуть, и того, что случилось с тобой, тоже не исправить. «Опять она портит мне жизнь, — мелькнуло в голове. — Лучше бы ей вообще не родиться… Тогда, может, и мама бы прожила дольше». Но он старался гнать такие мысли прочь, старался не злиться. Ему, как ни странно, не хотелось кричать, ругать сестру последними словами, бить посуду и пинать стены. Эта злость была тихой, спокойной, она медленно и чертовски больно сверлила сердце изнутри, и её невозможно было выгнать порывами ярости. — А ещё… — несмело начала Хельга, так и не поднимая взгляда и сминая пальцами лиловый шёлк платья. — Ещё она рассказала мне… ну, она предполагала, почему забеременеть так долго не получалось. Хельмут напрягся. Он не задумывался о причинах — знал ведь, что женщина может быть бесплодной без каких-либо причин, просто родилась такой, и всё. И если Софии пришлось прибегнуть к помощи зелья, чтобы зачать ребёнка, то она, получается тоже просто такой родилась… Так о какой причине тогда речь? — И почему же? — осторожно спросил Хельмут, видя, что Хельга взволнована и явно сомневается, продолжать или нет. — Как бы сказать… Всё из-за войны. Ну, той, предыдущей… Ты же знаешь, что она пережила тогда. — Но её никто не… — покачал головой он, пытаясь справиться с навязчивыми мыслями. — Я уверен, что ублюдок, который главенствовал тогда над замком, её не трогал. — В том самом смысле — не трогал, — кивнула Хельга. — Но он её бил и один раз ударил в живот. К счастью, это был последний удар, который он ей нанёс. И София считала, что всё дело в этом. От злости заскрипели зубы. Взгляд упал на кухонный нож, и, наверное, лишь Господу в тот момент удалось удержать Хельмута от того, чтобы он схватил его и со всей силы всадил в столешницу, представляя, что это вовсе не деревянные доски, а лицо или грудь Эйкина Хейли. Ему повезло погибнуть от меткого попадания ножа в глаз, но он явно заслуживал смерти похуже, заслуживал таких тяжких мучений, которые самому Дьяволу не снились. И София ведь ничего об этом не говорила. Она уверяла, что её не трогали, и у Хельмута были причины ей верить. Будь она изнасилованной, вряд ли их первая брачная ночь и все последующие прошли бы так гладко. Но о побоях она не рассказывала, предпочитая о войне вообще не вспоминать и не заговаривать. Отчего-то лишь с Хельгой поделилась этой тайной… И Хельмут понимал, отчего. — Прости, что я рассказала тебе всё это только сейчас, — вздохнула Хельга, ставя бокал на столик. — Если ты не хочешь меня видеть, я могу уехать, — выпалила вдруг она. Хельмут поднял голову и взглянул на неё удивлённо. — Куда уехать? — Не знаю, в монастырь… Это ведь, на самом деле, не такая плохая судьба, — усмехнулась сестра. — Хельга, успокойся. — Ладно, если не обитель, то выйти замуж… — раззадорилась она, видимо, уверенная, что Хельмут её не простит. — Давно пора, уже лет десять как. Только вот кто меня теперь возьмёт, старую деву… А эта идея показалась ему удачной. Кристина как-то напомнила Хельмуту, что у него сейчас лишь один наследник, и это правда было очень ненадёжно: мальчик, хоть и рос вполне здоровым и крепким, мог легко подхватить что-то опасное… упаси Господь. Однако заручиться каким-нибудь союзом посредством брака Хельги… и назначить племянника следующим после Эрнеста и её самой претендентом на наследство… — Мы можем сказать, что ты вдова, — пошутил Хельмут. А потом понял, что это не шутка. — И правда, мы можем соврать, что вы с Вильхельмом успели пожениться и консуммировать брак, прежде чем он уехал на войну. Крестьяне же часто женятся, не дожидаясь совершеннолетия, вот и мы тоже… якобы уговорили священника… Я попрошу Генриха, он нам подыграет, подтвердит, что был свидетелем. Это показалось ему удачной идеей. Репутация вдовы, муж которой пал на войне, куда чище, чем репутация старой девы, которой Хельга и являлась. Можно будет наплести, что её брак с Вильхельмом не хотели раскрывать, потому что несовершеннолетнюю дворянку, вышедшую замуж до нужного возраста, когда ни жизни её, ни аллоду ничего не угрожало, скорее всего, осудили бы. Но с тех пор прошло много лет, и уж лучше остаться вдовой, вышедшей замуж в шестнадцать и потерявшей мужа на войне, чем тридцатилетней девушкой. Хельмут не хотел выдавать её замуж насильно, потому что понимал — сердце её всё ещё болело по Вильхельму, и она не могла отдать его другому мужчине, особенно по расчёту. Жаль только, что этот засранец не заслуживал таких чувств. — Если тебе кажется это правильным… — Хельга, дело не в этом, — улыбнулся Хельмут. Он встал, заметив, как она вздрогнула, как в глазах её заискрился страх. — Я люблю тебя и ни в чём не обвиняю. Ты ведь хотела как лучше, твои намерения были… — Я забыла, что благими намерениями вымощена дорога на самые страшные круги ада. — Ничего, — сказал он. — Не беспокойся, слишком старого жениха я тебе искать не буду. — Господи, Хельмут!.. Ну, хотя бы девственницей притворяться не придётся, — хмыкнула сестра. Она встала, обошла стол и бросилась к нему в объятия. От её волос, как всегда, пахло лавандой, они были очень мягкими и длинными. Хельга чуть дрожала, и Хельмут, прямо как в детстве, погладил её по голове, а потом наклонился и осторожно поцеловал в рыжую макушку. За окном стонала белая и страшная метель.