draw you by day

И почему на портретах он выглядит живее, чем на фотографиях? Чунхён искренне удивляется, когда видит эти однотипные рамки с фотографиями его покойного возлюбленного и не видит ни одной одинаковой эмоции на его сфотографированном лице. Несмотря на это разнообразие выражаемых им чувств, Чунхён не видит той сущности, что великолепна отражена на картинах Укджина, парня его возлюбленного. «Та сущность» не имела подходящего слова в корейском языке, в каком-либо вообще языке, и Чунхён просто перевел взгляд на лососевые шторы, спускаясь по ним ниже и цепляясь за горшок на подоконнике, с мертвым цветком. Все в этой комнате мертво, кроме вечно живого Ёнсу на грязных от красок холстах. Он впервые в комнате Укджина. Вообще, сегодня первый раз, когда они с Укджином разговаривают. Тот всегда был не в восторге, что его парня любит кто-то еще, а парень его так легко это делать позволяет. Но художники могут понять таких же странных, как они сами, творческих людей. Чунхён писал песни, сутками зависая в студии, и он тоже не ответил на звонок Ёнсу в тот день, когда его машина разбилась. Может быть, так отчаянно ноющая, похожая как две капли воды вина заставила сблизиться этих двоих. - Ты красиво его рисовал, - Чунхён нехотя завязывает разговор, все еще осматриваясь в таком странном месте. Когда хозяин комнаты включил свет — мало что изменилось, и Чунхён подумал о том, как вообще можно здесь рисовать. В тусклом свете лампочки летает пыль, белая подушка покрылась желтыми пятнами, а пол запятнан старыми кляксами в основном синих оттенков. - Я только его и рисовал, - отвечает Укджин чуть запоздало, когда проводит по губам Ёнсу на одном портрете и чувствует этот мистический электрический ток в кончиках пальцев. С похорон еще не прошло сорока дней, и Укджин отчаянно пытался продлить каждый проживаемый им день, чтобы все еще чувствовать это фантомное присутствие. Ведь после сорока дней оно исчезнет, верно? Ёнсу когда-то упоминал, что не хочет быть кремированным. Родители его сначала Укджину не поверили, потому что «откуда друг может такое знать», но он заставил их поверить. В общем-то, терять было нечего — все, что было, Чон уже потерял. Прости, что не унес этот секрет с собой в могилу. Ну, или не положил в твою. Укджин жалел о том, что не поцеловал Ёнсу перед тем, как его бархатный гроб засыпало землей. Чунхён так и вовсе пришел туда через несколько дней, когда Укджин буквально притащил его за шкирку. Побелевшие от горя тонкие пальцы сжимали несколько белых лилий. Ёнсу смотрел на них с надгробной фотографии, улыбаясь своим внутренним светом; а Укджин никогда не плакал из-за того, как рыдает кто-то другой. Кто-то, кто станет для него самым близким подобием близкого человека в ближайшем будущем. И это ближайшее будущее уже наступило. Укджин предлагает кофе, а Чунхён поворачивается и смотрит из-под отросшей светлой челки. Что-то щелкает, и это не электрическая плита. Они целуются так крепко, так пылко… Укджин не помнит, целовался ли он когда-либо так неистово. Может, Ёнсу нужны были другие поцелуи. Чон отпрянул, когда поперек горла встал истерический смех, а поперек мыслей — одна, самая дурацкая и невозможная. Я не помню его голоса. Я не помню его запах. Я не помню позы, в которой он спит. Я не помню его слов-паразитов. Я не помню его любимую песню. Я не... - Я помню только его любимый цвет, - и голос Укджина будто бы скребется по стене, лезет на нее от страха и горя, - пастельно голубой. Чунхён кусает собственные губы и вторит, «пастельно голубой». Он не знал этого. Когда кто-то придумал, что со временем получится двигаться дальше, – этот кто-то не учел разнообразия степеней хрупкости человеческой души. Укджин разбился душой об камень в том море, которое Ёнсу больше всего любил, отпускал в него записки в бутылках из-под айвового сидра и плескался его водами в своего парня, который ворчал из-за этого что-то недовольное. Чунхён разбился в тот день вместе с кружкой, когда сосед по комнате в общежитии, Сонхо, разбудил его не как обычно — тормоша и ругая, что до пары осталось полчаса. Чунхёна разбудили осторожным и «мне жаль» прикосновением к волосам. Ким не поверил в то, что ему сообщили, и как ни в чем не бывало пошел делать себе зеленый чай. Кружка разбилась об пол общей кухни на их этаже, когда Сонхо закричал: «Чунхён, блять, он правда умер! Пожалуйста, услышь меня и поговори со мной. Мне страшно». Лучший друг, сосед по комнате в общежитии, одногруппник и когда-то «давай попробуем» парень, Ли Сонхо порезался об осколки серой кружки, пока Чунхён еще стоял на ногах. А затем, когда он упал на колени и вцепился пальцами за край стола, Сонхо порезался еще и об душераздирающий крик. Крик потерявшего все человека. Они с Сонхо начинали с романтических отношений и закончили насколько возможно доверительными дружескими. Сонхо тоже был художником, как и Укджин, и просто творческим человеком, как композитор Чунхён, но его внутренний мир был прост, стабилен и даже в какой-то степени рационален, но ни чуть не холоден — он сопереживал потере Чунхёна, поглаживая его спину замотанной наспех в бинт рукой, и это обладало каким-то согревающим эффектом. Чунхён, правда, очнулся только через пять дней небытия с привкусом «я все еще дышу; кто-то меня кормит, кто-то гладит меня по спине и заставляет сделать вдох одним своим присутствием», тогда же Сонхо и попросил его сходить на то место, где, должно быть, похоронили погибшего парня. Чунхён даже лилии купил, но так и не заставил себя подойти к могиле, пока Укджин не сделал это вместо него, но вместе с ним. За это Чунхён был благодарен, а когда через некоторое время он вскользь упомянул в разговоре с Сонхо, что они с Укджином подружились, – то почему-то столкнулся с бледно-радостной улыбкой. Радостной, искренне радостной, просто радость эта была как будто через толщу чего-то другого проявлена. Чего-то тоскливого, беспокойного и немного эгоистичного. - Здорово, что вы поладили. Теперь осталось только на пары вернуться, да? И жизнь наладится. Сонхо предупредил всех преподавателей, что Чунхён выдерживает траур. А на работе Кима отнеслись с еще большим пониманием, обещая заменить Чунхёна на время. По пути в университет есть кофейня, где и работает Чунхён. Укджин возвращается к учебе медленно, а кисть все еще дрожит в руке, которая его словно не слушается. Путь в университет самого Укджина лежит не мимо кофейни, а через нее. На этом же месте он и обрывается уже который раз. Чунхён сдал все хвосты по учебе и берет больше смен здесь, где они с Укджином безмолвно проводят время вместе. Иногда речь идет о чем-то привычном для них, вроде работ Пикассо, альбомов Death Cab for Cutie и экспериментальных документальных фильмов, а иногда о странностях вроде пуранической литературы индуизма, лунных кратеров и муз того самого Пикассо. Никто из них не разбирается в фотографии, но оба на правах творческих людей считают Дору Маар талантливой и в фотографии, и в изящном искусстве. Чунхён гуглит её картины, а Укджин одобрительно кивает, когда видит их. А когда он только оказался здесь, в этой кофейне, то одобрительно хмыкнул, и вообще — Ким наловчился понимать, когда тому нравится, а когда нет. Промежуточного варианта ответа Укджин не знает, а Чунхён удивляется, как художник может делить мир на черное и белое так строго. - Если черный чуть светлее, то это уже не черный. И если белый чуть темнее, то это уже не белый. Допустим, есть такие цвета, как неро или виспер. Но это уже серый цвет, по сути. В нем и то, и другое. Тогда как ты поймешь, что хорошо, а что плохо, если не будешь четко видеть в словах и поступках эти два цвета? Если все будет серым? Ну а если быть занудой, то черный — ахроматический цвет, и у него нет оттенков. Чунхён тихо засмеялся и себе под нос прошептал, что любит, когда он занудничает. Укджин услышал, но ничего на это не сказал. Помещение под землей пахнет фильтр-кофе с добавлением hennessy vsop, а старые кожаные диваны все еще трещат от использования, когда Укджин на них падает, чтобы обязательно посмотреть в обшарпанный красиво потолок. Кофе бы горчил, но лакрица и мед делают эту горечь слаще. Укджин думает, что Чунхён тоже делает это. От него такое же послевкусие — жареный миндаль, засахаренные фрукты. В его жилах даже течет такого же цвета кровь, каким был коньяк во фляге Укджина. Они оба его пьянят. Но делают это так медленно и красиво; Укджин совсем не чувствует себя пьяным. Он чувствует себя живым и жутко жаждущим рисовать. Через три месяца после конца их с Чунхёном света, Укджин наконец берет в руки карандаш и не чувствует отдачи-дрожи. Рука оставляет на бумаге то, что он видит, чего он хочет — Чунхёна, его портрет наброском на скетчевой бумаге. Чунхён протирает поверхность барной стойки, улыбаясь. Чувствует сам, что его улыбка полна чего-то сладко-горького, не разобрать. Может быть, это копия картины под названием «Счастье». Самой дорогой картины в мире. А, может, и во Вселенной. Микрокосмос внутри Чунхёна не пережил взрыва единственной звезды, но уже сейчас горит от вспышки сверхновой — такое он чувствует, когда Укджин живет, чувствует, хочет и не хочет, без «не знаю» или «наверное». «Наверное» — это что-то серое. Сейчас они оба повинуются своим белым чувствам, когда Укджин вдруг поднимается и стремительно подходит к стойке. Это точно белые чувства, потому что да. Целоваться с Укджином — это да, самое белое да на свете. Они, кажется, что-то да роняют, когда в порыве сближаются друг с другом — Чунхён обходит стойку, а Укджин не сопротивляется, когда его туда подсаживают. Может быть, для этого Ким ее и протирал? Впрочем, не об этом сейчас. - Можешь остаться здесь? - Я и так остаюсь здесь. - Нет, не здесь, - Чунхён смеется в чужую шею. Укджин становится на порядок выше, и он об этом как-то не подумал; поцелуй прерывается и сходит на унисонное дыхание, - а вот здесь. Можешь остаться? Укджина заставляют коснуться пальцами чужой груди, где сердце. И собственное неожиданно заводится, как если в давно забытую машину вставить предназначенный ей ключ, надеясь на чудо. Чудо происходит, и оно не белое, а цвета Чунхёновых волос. Укджин любил пастельно голубой, но всегда видел мир черным и белым. Чунхён привнес в него серые оттенки, неро и виспер. И это не «наверное», а «наверняка», что-то более определенное, и Укджин не сомневается, когда отвечает: - Я останусь. Этой ночью он сжимает его в своих объятиях, чтобы утром проснуться с желанием его же нарисовать. С желанием пронзительным и исступленным. Отчаявшиеся жить однажды порождают самую отчаянную любовь.