Обещал

Геральт полностью оправдывает свое прозвище — смотрит волком, льдистым колким взглядом. Под ним неуютно, пробирает до мурашек и кажется, словно сердце, спотыкаясь, сбивается на рваный ритм. Ведьмак, ершистый клубок шрамов и ран, неясно, заживших ли, в броне из придуманного кодекса и собственной жуткой славы, невозмутимый в презрении и заранее уверенный в дурном. Почти как цветастая вывеска «оставь надежду всяк близ проходящий». Кто в здравом уме осмелится? Скорее сбегут, да так, что три стола вокруг пустыми будут. Кто знает, что толкнуло смешливого барда к угрюмой фигуре в углу, быть может, он и смерти искал, а, может, был пьян, все это не важно, как только стихли первые фразы, а дыхание не прервалось. Чудище из сплетен не лакало кровь поэта, небо над ним не разверзлось и проклятие разить не спешило. Разве сможет кто назвать достойную причину? Суть остается той же. Геральт всегда был особенным, а Лютик привык получать всё самое лучшее. Всё, чего он хотел. Воспоминания, светлые, яркие, мрачные, жуткие, полные звона стали и бессонных ночей рука об руку с ведьмаком, неважно, что на самом деле всегда за широкой спиной. Не предел мечтаний, но их хватает, что сбежать, позорно сбежать из реальности истошных воплей, до звезд зажмурив глаза. Ровно до следующего выдранного ногтя или сломанной кости, давно стало сложно отличить. Они не спрашивают — давно поняли, что он скорее заболтает их до смерти, чем выдаст хоть каплю нужного. Да и зачем теперь спрашивать, если рот всё равно зашит грубыми толстыми нитками, вспарывающими плоть каждый раз, стоит только выдержке отказать ему. Выдержки уже почти не осталось и теплая кровь наполняет рот всё чаще. Горло сорвано, безнадежно, после таких криков связки не восстановятся уже никогда. Сил нет даже мычать, лишь хрипеть, задыхаясь, пережидая пик выворачивающей боли, и вновь в серую дымку. Там все тот же взгляд и привычные жесткие фразы, там всё правильно. Там то, что он защищает своей жалкой никчемной жизнью. Он не сможет больше петь, так зачем жить. Мальчишеская дерзкая мысль бьется в голове набатом, словно в силах отвлечь. Он итак прожил дольше благодаря тому, чье имя больше не сорвется с губ. Отдаленный край сознания подмечает, что осталось совсем недолго. Ему почти плевать. Холод камеры и ноющая боль или резкие острые углы пыточного кресла, надменный хохот стражи, грубые носы сапог под ребра, смутный свет окошка где-то недостижимо далеко вверху. Все смешалось в безумном калейдоскопе и лишь одно неизменно — пронзительный тяжелый взгляд сквозь завесу серой хмари. Держаться. Жар подбирается к ногам, но он едва ли замечает. Пафосные речи рядом сливаются с гулом шумной площади. Мутному взгляду сложно различить что-то, кроме блеклых очертаний, но он смотрит, до слез. Ищет в толпе знакомый серебряный отблеск и ледяной пожар разгневанных глаз. Знает, что не найдет, но всё равно вглядывается сквозь клубящийся дым, закусывая губу, пока последние, черт бы все побрал, его последние вдохи пытаются пробиться судорожно в скрученную обреченной тоской грудь. Сейчас бы закрыть глаза и снова под мерный перестук копыт по пыльной дороге, тяжесть лютни за спиной и мрачный голос с сотней похороненных под пеплом боли чувств. Чтоб солнце обжигало щеки, уютно трещал костерок. И петь. Петь. Для него. Не обращать внимания на неодобрительный взгляд, ведь он ничто, ведь, как только вновь покажется опасность, ведьмак закроет плечом. Неизменно.

— ты должен защищать меня — я и защищаю

Геральт, ты же обещал…