Прекрасный белый замок

      Про старый амбар – бывший боевой полигон, заброшенный еще в девяностые, – знали все. Невозможно было не знать о том, как студенты шляются туда в сумерках, пробираясь по кустам, и о черных мешках, которые оттуда выносят на рассвете, но в академии Эстранео поощрялся естественный отбор. Коменданты патрулировали лениво, попасться мог только полный идиот. Дино вел Саваду из тени в тень, воображая себя сопротивленцем «Гарибальдийской бригады» в тылу нацистского кордона, они будто готовились свергнуть Муссолини, хотя Савада трусил по-страшному и вздрагивал от каждого окрика, от каждого луча прожектора, обрашивающего дорогу.       В амбаре творился ад. Гудели и крошились бетонные перекрытия, звенел металл; ад завлекал и отравлял кровь жестоким азартом, предчувствием гибели и торжеством жизни. Амбар уходил ввысь и вглубь, от пола над подвалом остались только куски бетона, чудом державшиеся на железной арматуре – эта своеобразная трибуна претенциозно звалась «ложей». Внизу велись бои, а наверху делались сумасшедшие ставки. Новички осторожничали, проигрывая завтраки и ужины, но самые отчаянные играли на целые годы добровольного рабства, а самые ушлые – на контрабанду из большого мира. Занзас никогда не ставил ни на своих, ни на чужих. Скуало – только на своих. Зато честь открывать первый тотализатор сейчас принадлежала Луссурии – он умел раззадорить даже мертвеца, а потом щедрой рукой раздавал ставки обратно. Рабство и чужие жизни были ему не нужны.       Занзас, без которого, как еврейская свадьба без семи благословений, не обходился ни один бой, восседал в центральной ложе, окруженный свитой. Возле Скуало отирался высокий японец – Дино никак не мог запомнить его длинное японское имя, да и лицо не очень-то запоминалось, слишком уж правильным оно было, гладким каким-то, как у манекена в магазине спортивной одежды. Луссурия взял под крылышко второго молодого берсерка; тот выглядел поживее, уже азартно за кого-то болел. Дино махнул ему, и берсерк пылко замахал в ответ.       – Ты только не высовывайся, – предупредил Дино, пробираясь вместе с Савадой вдоль трибуны. Тот, натыкаясь на чужие локти, бесконечно извинялся на ломаной смеси японского и итальянского. – Оракулам здесь не очень-то рады. Мешают делать честные ставки, сам понимаешь.       – Нахер ты этого отброса притащил? – рявкнул Занзас, едва завидев их. – Мне припадочные не нужны, убери его!       – Он останется и будет смотреть, – возразил Дино твердо. – Ему полезно. И вообще, лучше подвинься, твоя задница уже за троих расселась.       Некоторое время они буравили друг друга тяжелыми взглядами, пока не вмешался Луссурия:       – Ладно, ей-богу, двум ослам на одном мосту не разойтись, – и не встал, уступая Дино место. Занзас хмыкнул, будто взведенное ружье внутри него дало осечку, но Дино это больше не волновало: он искал Мукуро. Искал взглядом, мыслями, пробираясь по топкому болоту чужого бессознательного, где бурлила смертельная жижа – всеобщей жажды, единого стремления, будто метеоритный дождь из тысячи полыхающих камней, готовых разорвать на куски одну цель; потому что Мукуро не был частью этого сознания, он всегда был песчинкой, вкрапившейся в мягкое брюхо чужого единства, чтобы после гибели моллюска стать жемчужиной. Найти его было нетрудно – конечно, он не толкался вместе со всеми. Мукуро предпочитал балансировать над пропастью, на своем излюбленном месте – ржавой балке, которая уцелела в развалившемся полу и теперь торчала далеко в середину амбара. Бои разворачивались под его ногами – зачем нужна бездна, если не смотреть ей прямо в глаза? Мукуро смотрел, и тонкая белая шея сияла из-под ворота пиджака, как у гейш на старых японских гравюрах. Казалось, задумайся он еще сильнее – и мысли станут такими тяжелыми, что голова оторвется и покатится трофеем в руки победителю.       Пришел все-таки. Не обещал, но пришел. Под грудиной защекотало, сердце вдруг стало угловатым и больно царапнуло кадык. Дино ждал, что Мукуро почувствует его взгляд и тоже посмотрит, но Мукуро отвлекался только на Франа, который топтался возле балки, у самого края трибуны, и наверняка нудел. Внизу кто-то из телекинетиков проломил энергетический щит другого и под треск берцовых костей медленно ставил противника на колени. За ними, расслабленно привалившись к стене, прямо с арены наблюдал Бельфегор – комендант общежития берсерков.       – Скучно, – зевнул Занзас и повысил голос. – Кто следующий? Кто-нибудь повеселее мешка с мусором выйдет сегодня?!       Бельфегор брезгливо ступил в пятна крови от незадачливого гладиатора, которого только что унесли. Ему вообще-то нельзя было сюда: патрульных комендантов на территории проверяли каждый час, и если кого-нибудь не находили – он получал серьезный выговор. Если бы из выговоров и предупреждений, полученных Бельфегором, можно было сплести веревку, может, наконец-то получилось бы сдержать его безумие.       На мгновение возникла заминка, но потом кто-то крикнул:       – Пусть новички выходят!       И по амбару немедленно прокатилось: «Даешь новичков!»       – Точно, новичков! – поддержал Скуало. – Ямамото, пойдешь?       Савада всполошился:       – Им нельзя, Дино-сан! Мы так никогда не сражались!       – Новички, новички! – голосила толпа.       – Это же самоубийство…       – Выходите!       – Смотри, малыш, – Луссурия, как всегда, исчезал вникуда и теперь появился из ниоткуда, опустил на плечо Савады ладонь – настолько же чугунную, насколько мягким был его голос. Савада ощутимо просел. – Кажется, один из твоих друзей все-таки решил себя показать. Какой молодец! Жить в тени других безопасно, но бесполезно. Поставлю на него, он хорошенький.       Внизу действительно нарисовался второй силуэт. Дино мгновенно его узнал: это был тот самый мальчик, который едва не подрался со Скуало еще вчера, на плацу. Он разглядывал Бельфегора с такой же ненавистью, с какой Дино вчера, и молчал. Казалось, эта ненависть питает его энергию, заряжает само дыхание бешеной силой, казалось, вот-вот прорвется паром из кипящего чайника – да это же транс, вдруг сообразил Дино. Раздражение вводит его в боевой транс, делающий берсерков неуязвимым.       – Это Хибари-сан, – сказал Савада упавшим голосом. – Он самый сильный из нас. Вся академия его боялась. Если он убьет господина коменданта…       – Тогда хоть зевать перестанем, – огрызнулся Скуало. – Захлопнись, пацан, дай посмотреть!       Сражения Фран никогда не любил, но таскался за Мукуро на бои, просто потому что сидеть в корпусе в одиночестве было тоскливо и потому что все же приятно, когда бьют не тебя. Не то чтобы Франа когда-то били, но воображение часто рисовало ему сцены, где он обороняется от десятка нападающих. Зачастую они походили на гигантских улиток с глазами на тонких усиках или ожившую школьную форму. Однажды на него и вовсе напало истекающее молочной жижей ризотто. Фран никогда к нему не притрагивался и никак не мог взять в толк, почему оно настроено так мстительно. Главным всегда было защитить от неожиданного противника голову. Если бы правила школы позволяли, Фран непременно ходил бы в мотоциклетном шлеме или с подушкой на голове на случай непредвиденного нападения. Но приходилось оставаться беззащитным.       Фран осторожно попробовал ногой балку. Множество этих торчащих балок нависали прямо над импровизированным амфитеатром, где проходили бои, но никто, кроме Мукуро, не использовал их как партерное кресло. Внизу полным ходом шло сражение. Мукуро выглядел скучающим и болтал ногой, и Фран никак не мог сосредоточиться на арене. Люди на ней казались далекими, а маятник ноги – важным и увлекательным. Чья-то порванная футболка, красная, словно призыв к революции, то и дело мелькала на фоне, развевалась оборванной пленкой. И Фран все думал, что кино совсем плохое и что как-то же Мукуро туда влез, что возможно, если представить себя тяжелой каплей, можно соскользнуть к нему, а если улиткой – то проползти.       – А вы не падаете? – Франу хотелось поддержки, какого-то ободрения. Вечное желание недолюбленных детей.       Внизу что-то случилось, и зал накрыло звуковой волной, так что балка завибрировала под ногой. Фран немедленно отступил на безопасную трибуну.       – Ты вообще не смотришь? – Мукуро повернулся резко, разгоряченным, будто Фран отвлек его от драки. Тут же вернул себе скучающий вид и перестал болтать ногой. Фран удивленно взглянул на арену: красные проиграли. Если только не размножились на несколько маленьких яростных воинов. Нет, для яростных они выглядят слишком спокойными, прямо мертвенно спокойными и разрозненными, так что…       – Красные всегда проигрывают. Потом пол от них оттирать… – Фран пожал плечами и поморщился.       – Не ставь на красное, – Мукуро снова равнодушно уставился на арену.       – А вас не раздражает, что он все время смотрит?       В тусклом электрическом свете голова Дино Каваллоне казалась золотой. Он действительно смотрел, пялился, не переставая, будто вокруг не было ничего интереснее сидящего, как птица на ветке, Мукуро. Каваллоне заметил Франа и улыбнулся. Франу пришлось показать ему язык.       – Меня раздражает, что ты все время болтаешь, – мрачно бросил Мукуро.       – Вы можете внушить ему, будто упали, – задумчиво посоветовал Фран. – Или вы тоже не можете? Я вот не могу. У него интересный щит, да? Такой… зеркальный. Я вижу в нем улитку, и у нее ужасные глаза. У меня же не такие?       – Такие.       – Значит, тоже не можете, – Фран вздохнул, а на арене появился Бельфегор. Встал, поигрывая ножиком, наклонил голову в ожидании, и Фран наконец заинтересовался. – А вы уже целовались?       – Новичков! – закричали с трибун. – Новичков! – рявкнул Скуало так, что уши заложило.       Внизу появилась чья-то черная голова. Фран не успел запомнить всех, кого привезли, и называл их просто «чужие».       От «чужого» исходила нездоровая ненависть, Фран – со слабыми способностями к эмпатии – видел ее клубящимся темным облаком. Чужой молниеносно вынул из воздуха странные палки – Фран не представлял, где он мог держать их до этого – и замер в стойке. Фран отчего-то напрягся и, мимолетно вспомнив об улитке, распластался по балке животом и прополз вперед, чтобы лучше видеть. Но видеть было нечего. Он даже не успел заметить, что произошло. Мгновение – и Бельфегор остался лежать в красном, а чужой вдруг взглянул наверх, прямо на Мукуро.       – Хотите, я в него плюну? – спросил Фран, но Мукуро ничего не ответил.       – Ну вот, теперь и я пойду, – вдруг сказал Ямамото и решительно выпрямился. – Только у меня нет оружия.       Скуало смерил его долгим, зубастым взглядом, а потом веско потянул из ножен свой меч. Студентам не позволялось носить оружие во внеучебное время, но никакие приказы директора и скрижали с заповедями богов не заставили бы Скуало прийти сюда безоружным. И никакие боги не заставили бы Скуало расстаться с мечом – проще было отрубить всю руку, чем разжать пальцы. Чтобы Скуало вот так вручил драгоценный клинок какому-то мальчишке… Луссурия всплеснул руками, явно сомневаясь в здоровье его рассудка:       – Милый, ну сломает же!       – Пусть идет, – Скуало хмурился. – Бери, пацан. Опозоришь мой меч – я тебе им голову снесу, понял?       – Понял, – легко согласился Ямамото и вдруг согнулся в поклоне, принимая оружие по-азиатски церемонно, даже трепетно. – Спасибо, сэнсэй.       Занзас постучал пальцем по виску, но промолчал.       – Ты ему веришь? – тихо спросил Дино, пока Ямамото спускался вниз.       – Да какая разница, – отозвался Скуало с угрюмым, нервозным сомнением в голосе. – Хочу посмотреть, как учат драться самураев.       Ямамото встал посреди арены, задрав руку с обнаженным клинком, как рыцарь перед дуэлью. Занзас издевательски хрюкнул, но Луссурия только покачал головой. Дино все пропустил, он смотрел, как уходит Мукуро, легко балансируя над пропастью, словно акробат на цирковом канате. Сердце упало: они так и не перекинулись ни словом. Мукуро даже взглядом его не удостоил, хотя позавчера намекал, что будет ждать – неужели Дино померещилось? Еще один вечер потерян; времени почему-то оставалось все меньше, господь переворачивал песочные часы вселенной все быстрее, и вот уже они отсчитывали не месяцы, а недели. На трибунах поднялась шумиха: на арену вышел Гокудера. С сигаретой, вызывающе зажатой в зубах, и руками глубоко в карманах.       – Что он умеет? – спросил Цуна. Дино пожал плечами.       – Все понемногу.       Гокудера владел телекинезом, но мог создавать слабое пламя – как раз хватало, чтобы прикурить, – и иногда баловался внушениями. Природа одарила его всем сразу, но блестящих успехов Гокудера так ни в чем и не достиг. Сквозь его ментальные щиты, прозрачные и хрупкие, видно было каждый оголенный нерв в его теле. Ямамото поклонился.       – Окажешь мне честь?       – Чего говоришь? Подпалить тебе шерсть? – Гокудера фыркнул и выплюнул сигарету, вместо нее доставая динамитную шашку. Ямамото вдруг улыбнулся – потерянно и вежливо.       – Прости, я, кажется, не совсем понял…       – Заткнись и защищайся, – оборвал его Гокудера и щелчком пальцев запалил фитиль.       Первую же шашку Ямамото разрубил на лету – а за ней вторую, и третью, и еще несколько. Они закружили по арене, как стервятники вокруг одного трупа; Ямамото двигался легко и плавно, клинок сверкал, разрезая воздух, но почему-то не нападал – только оборонялся. Не нападал и Гокудера. Ему ничего не стоило остановить меч одной только мыслью, скрутить его в бесполезную железяку, а потом свернуть Ямамото шею, ведь это была очень глупая драка – грубая сила против телекинеза, и никто не хотел начинать ее первым. Видно было, что Гокудера злится все больше, даже пламя в его ладонях разгорелось ярче. Наконец пошла ударная волна, но Ямамото с ловкостью обезьяны перекатился в сторону и тут же опять вскочил на ноги.       – Блядство, – сказал Занзас, а потом крикнул: – Эй, отброс! Ты вообще умеешь что-нибудь?! Какой раз на тебя смотрю – опять дерешься, как баба!       Гокудера замер. Его ноздри раздулись, а на щеках вспыхнули неровные красные пятна. Ямамото замер вместе с ним в нелепой позе, с мечом наперевес и удивленно подняв глаза.       – Ты бы лучше за своей бабой последил, – хрипло сказал Гокудера. – Какой раз на тебя смотрю – опять оба на трибуне жопы давите, а на арену выйти ссыте.       Повисла тишина, а потом все случилось очень быстро: никто не успел остановить Занзаса, в долю секунды собравшего в кулаке сгусток пламени, жгучего, как лава в жерле вулкана, – и оно ринулось на Гокудеру военной торпедой. Савада завизжал. Дино схватил его за голову, пытаясь уберечь от чужого гнева; а там внизу Ямамото совершил прыжок, достойный гепарда. Он рухнул на пол вместе с Гокудерой, укрывая его собой, и пламя ударилось о лезвие меча, с ослепительной вспышкой разбивая его на осколки и брызги расплавленного металла.       – Сука! – заорал Скуало.       Гокудера еще мгновение лежал, оглушенный падением, потом завырывался и сбросил с себя Ямамото. В таком бешенстве Дино его еще никогда не видел; хотя это было ерундой по сравнению с бешенством Скуало, который лишился своего меча. Но Ямамото, похоже, было плевать на обоих: он сидел на полу с пустой рукоятью в кулаке, смотрел на Гокудеру и глупо улыбался. Его лицо вдруг перестало походить на манекен.       – Как долбоебы самураи твои дерутся, – подытожил Занзас.       – Он же победил, да? Ямамото, – робко спросил Цуна, когда решился наконец глянуть вниз.       Дино со стоном плюхнулся обратно на пол. Это было полнейшее фиаско.       Мукуро молчал до конца вечера, хотя вопросы у Франа не заканчивались. И заговорил, только когда темная туша корпуса телепатов открыла светящийся рот, и они с Мукуро вошли в него.       – Так вы уже целовались? – снова спросил Фран, глядя в сторону, пока они шли по длинному коридору.       – Не упоминай при мне Дино Каваллоне, – сказал Мукуро зло.       – Я вообще-то про вашу новую любимицу, – мрачнеть дальше было некуда, но Франу удалось добавить в свой тон свежие нотки отчаяния.       – Да какого черта тебя это волнует? – Мукуро вспылил, и толкнул дверь в комнату так, что она с силой ударилась о стену, вызвав резонанс по всему этажу – телепаты чувствительны ко всякому ночному шуму.       – Я просто хочу, чтобы мой первый поцелуй был с вами, – выпалил Фран, садясь на кровать. Свет не включали, и Мукуро опустился на соседнюю кровать неясным черным силуэтом. – Так что, надеюсь, до этого вы наберете достаточно опыта. А то будете стоять, как дурак, и я ничему не научусь.       Даже в темноте было заметно, как это новое знание поразило Мукуро. Он сидел несколько секунд, затем вцепился в переносицу, наконец прикрыл глаза ладонью, выдохнул, и произнес ровно, будто запустил внутренний метроном:       – Хром будет работать с нами. Будь добр, установи с ней контакт. Завтра я хочу видеть вас в связке.