Песни вод

Цепи бывают разные. Бывают – что каждое звено толщиной в кулак, а бывают и тоньше шёлковой ленты. В мире, неуловимом глазу человека, никого не удивит, что вторые – прочнее первых. Чего уж говорить о тех цепях, что неразличимы даже острым ангельским взором? О тех, что куются не на века, но на целые мириады лет самим Господом Богом, делая не только сады и кущи воздушного простора Брии, но и весь обитаемый мир тесным для четверых, чьи жизни останутся связанными до скончания дней Вселенной? Брия и в самом деле тесна для того, чтобы вместить четырёх стихийных ангелов разом. Но Двенадцать Зодиакальных упорно настаивают на том, что их нельзя разделять. Михаэль думает, что рано или поздно Двенадцать об этом пожалеют. Например, если эта несносная девчонка ещё раз… Мысль обрывается плеском воды. - Да прекрати ты уже! Михаэля давно называют Гневом Господним, огненным мечом самого Бога. Гнев и правда владеет его душой чаще, чем это приличествует, но противостоять жаркой необоримой волне выше мальчишеских сил – куда проще покориться ей, последовать её тяжеловесному стремительному бегу. Пламя в гневливых глазах Михаэля не всегда несёт свет. Иногда в расширенных зрачках отражаются чёрные глубины самой жгучей ярости. Маленькая Габриэль смотрит на своего брата в Божественной силе без капли страха. В её глазах вообще, кажется, ничего не отражается – ни боязни, ни негодования, ни злости. Ни даже злорадства – в ином случае Михаэль уже бы давно ударил, не обращая даже внимания на то, что перед ним девчонка. Но у Габриэли в глазах – пустая холодная синева. А в руках, как и прежде, журчит ручеёк. Бешеный огонь внутри у Михаэля жжётся, жжётся так сильно, что кажется, будто он и сам сейчас вспыхнет – от кончиков рыжих волос, торчащих во все стороны языками пламени. Лицо Габриэли – в рамочке бледно-лазурных сизоватых локонов, словно выточенных из тонкого, как кружево, льда – остаётся отрешённо-спокойным. Она знает, что Михаэль не увидит в её взгляде милосердной жалости. Он о ней никогда не слышал. Как не слышал – и не слышит сейчас – тихой баюкающей песни: тысячи духов поют о недостижимых глубинах, пребывающих в незыблемом покое. Царица вод земных и небесных ведает – Михаэль не услышит и не поймёт. А когда ты чего-то не понимаешь – ты злишься. Габриэль продолжает хранить смутную надежду на то, что дивные голоса достигнут слуха повелителя пламени, пусть со стороны она сама будет казаться чудачкой, играющей с родничком. - Мика, прекрати. Сядь лучше. У Рафаэля в голосе – безмятежность и простота. Старшие ангелы говорят, что его дар врачевания – сама Благодать, данная Господом, в которой воплотилась вся Божественная любовь к неразумным детям. Никто даже не удивляется, что Благодать и Гнев ходят об руку друг с другом: Двенадцать сказали, что это Господень Замысел. Рафаэль много умнее друга – ветер о многом нашёптывает своему повелителю, который способен уразуметь, чем именно окончится столкновение двух ангелов, обладающих силой, дарованной им Создателем. Рафаэль уже видел достаточно – он знает, что даже его дар не сможет обратить всех последствий. Порой в его глазах – светлых, хрустально-серых, как небо в ветреный день – отражается неуёмная тревога. У Габриэли глаза тоже светлые, но свет в них совсем иной: всё равно что смотреть на солнце сквозь толщу воды. Такая сила, что даже сердце щемит. Это-то и вселяет в разум Рафаэля тревогу: он знает, что вода рано или поздно гасит неуёмное пламя, и это заставляет его судорожно оглядываться на друга. Разумения Рафаэля хватает на многое, но далеко не на всё. Он тоже видит всего лишь чудачку, льющую едва ли не из пустого в порожнее – неровен час, про себя наречёт её сумасшедшей. Габриэль знает, что даже его чуткого слуха, способного различить тонкий посвист свежего ветерка, не достигают песни о сверкающих брызгах, что дробятся в солнечном свете на мириады маленьких радуг. Рафаэль с тщательно скрываемой тоской слушает голос ветра, который шепчет ему про свободу и простор, но не понимает, что искать всё это нужно внутри, а не вовне. Он не понимает, что именно делает Габриэль. Не понимая чего-то, рано или поздно начнёшь этого опасаться. Уриэлю незачем вмешиваться в ссору, тем более, что и ссоры никакой уже и нет. Ему, Небесному Судье, известно, что воздастся Михаэлю за гнев, а Рафаэлю – за миролюбие. Что до чудачеств Габриэли – то они не касаются его, пока не хулят Господа. У Уриэля сумрачный взор, а лик его тёмен. Бог уготовал ему сложную судьбу – Габриэли об этом пропели капельки влаги, что, проливаясь мимо подставленных чашечками ладоней, спешно бегут сквозь плодородную почву напитать жизненной силой райские кущи Брии. Уриэлю не надобно знать свою судьбу. Он отводит взгляд тут же, как только на глаза попадается бледное лицо Габриэли. Когда ты чего-то не понимаешь, проще сделать вид, что этого нет. Габриэль знай себе забавляется с родничком, чьи воды струйками перетекают из одной маленькой ладошки в другую. Песня вод ласкает ей слух, а то, что понимает эту песню лишь она, даёт ощущение причастности к тайне, которую Бог доверил только ей.