Unicuique secundum opera eius

      Иетсуна. Так его зовут.       Он прикрывает глаза, проводит шершавыми пальцами с характерными мозолями по правой руке, нащупывая еще один свежий шрам, коих по многострадальному тельцу его предшественника было великое множество. Выдыхает, успокаивая Пламя у себя в груди, и резче, чем хотел изначально, открывает шкаф, срывая с плечиков белоснежную рубашку, отработанным движением быстро надевает привычную одежду, застегивая пуговицы. Запонки, галстук. В последний момент откидывает галстук в сторону. Брюки, пиджак, удобные туфли. Старые привычки, вдолбленные заботливым наставником и въевшиеся в суть за многие годы, изжить не просто.       Десятый босс Вонголы своим привычкам не изменял. Пусть это всего лишь школьная форма, а не костюм от лучших кутюрье, стоящий как квартира в центре Токио, но это не значит, что он должен выглядеть как бомж из подворотни. В любой ситуации, в любой день он должен выглядеть так, будто он последний, и в любой момент быть готовым оказаться в гробу из красного дерева. Даже свою смерть он должен встретить при параде и с шиком. Не стоит проявлять неуважение к столь милой леди.       В прошлой жизни он, кажется, был не слишком учтив, столько раз сбегая от нее, отчего она, видимо, обиделась, решив высказать свое «фи», отложив встречу. Воистину так по-женски… жестоко.       На часах пять утра. Полтора часа назад он очнулся в ванне после попытки суицида. К слову сказать, попытка была удачной, и предшественник благополучно отправился на небеса, а вот он, даже словив пулю в лоб, так просто сдохнуть не сумел. Просто открыл глаза и спустя пять минут начал смывать следы преступления, попутно пытаясь уложить все происходящее по полочкам в своей недавно продырявленной башке.       Информация не радовала.       Хотелось курить. Или снова вылакать любимый виски Занзаса, а после просто заорать в надежде, что станет легче. Вот только легче не станет. Он это прекрасно знает. Легче не станет ни после сигарет, ни после бухла, ни после чьего-нибудь убийства, и даже если все вышеперечисленное смешать и приправить хорошим борделем.       Легче не станет. Даже после пули, пущенной снайпером, легче не станет. Только хуже. Как сейчас.       Сигареты ему никто не продаст в столь ранний час, да и возраст этого тела, увы, подкачал. Впрочем, того, кого в прошлой жизни звали Тсунаеши, эти факты волнуют в последнюю очередь. Короткая вспышка Пламени, и камеры на магазинчике больше не способны раскрыть личность преступника, который небрежно наматывает на кулак платок, выбивает стекло в двери, открывает ее и с видом хозяина берет все, что ему нужно, оставляя после себя деньги.       Он всегда платит по счетам, а владелец магазина ни в чем не виноват.       Развалившись на лавке в парке, выкуривая третью сигарету и совсем не удивляясь, что тело к этому действу привычно, парень снова и снова прокручивает ситуацию, в которой он оказался, и так и сяк. Он выдыхает дым в небо, глядя на постепенно исчезающие звезды и зарождающийся рассвет. Первый рассвет в этой новой жизни и новом теле.       — Иетсуна, — тянет свое новое имя и кривит губы в улыбке. Тушит тлеющую сигарету о раскрытую ладонь. Мазохизм, конечно, но привычка — вторая натура, а бедный мальчишка был настолько привычен к боли физической и душевной, что тушил сигареты о себя же, о чем свидетельствуют воспоминания и шрамы, дорожкой точек идущие от плеча. Где-то зажившие, где-то не очень. Теперь уже неважно. Он тушит сигарету в последний раз, отдавая своеобразную дань, даже не морщась. — Unicuique secundum opera eius.*       Встает, откинув край пиджака и засунув руки в карманы отглаженных брюк, с видом бесконечно уставшего человека новый Иетсуна, или просто Тсуна, идет в сторону чужого ему дома, который его предшественник ненавидел всей душой. Было за что.

***

      Тсуна сидит за столом, расстегнув верхние пуговицы рубашки, и холодным взглядом смотрит на эту женщину, которую всегда бесконечно любил. Нана, милая домашняя мама, встречающая и ждущая его в любом виде и в любое время, в этом мире была кем угодно, но только не той женщиной, которую он так преданно любил. Она нервно готовила завтрак, то и дело ежась под его взглядом, но упорно делая вид, что его не существует. И это ранило сильнее.       Эта женщина не была его матерью.       Встав из-за стола, он молча прошел мимо нее и у лестницы столкнулся с тем, кого увидеть не ожидал. Сонный, помятый и заспанный подросток удивленно хлопал глазами, в которых сверкали искорки Пламени. Слабого, безвольного, но при этом манящего мотыльков на свой свет. Рядом с вулканом, что то и дело вспышками сотрясал изнутри самоконтроль Иетсуны, этот невнятный огонек, не способный ни обогреть по-настоящему, ни спалить дотла, он ничего из себя не представлял, поэтому обманчиво ласково Пламя братишки скользнуло на его территорию, собираясь его якобы успокоить. Иетсуна, прекрасно чувствующий это, оскалился и жалеть самоуверенного долбоеба не стал. Только идиот может решить, что, прыгнув в кипящий вулкан, ему ничего не будет.       Тот, кто носил его имя в этом мире, с ужасом шарахнулся в сторону, схватившись за грудь.       — Аккуратней, братишка. Обожжешься.       — Сволочь! — шипит придурок, на что Иетсуна усмехается.       — Взаимно.       Этот мир безумен. Безумен настолько же, насколько безумен он сам. Хранители, что были семьей, — теперь не его Хранители, а жалкие подделки, смотрящие на братца искалеченного мальчишки глазами, полными слепого обожания, почти фанатизма. Наставник, что всегда казался во всех мирах неизменной глыбой нерушимой воли и Пламени, которое могло испепелить в мгновение ока, взирающий на мальчишку, как на любимое дитятко, вызывал отвращение. Реборн его мира своим учеником гордился, даже любил его, наверное, как сына, но это не мешало ему ломать кости на тренировках и раз за разом устраивать марафон на выживание. Реборн всегда подходил к своей работе репетитора со всей душой и ответственностью. Халтура — не его черта, иначе его ученики сдохли бы давно.       В этом ебнутом мире все казалось неправильным, перевернутым, искаженным. Пламя внутри гудело в ярости и негодовании, ведь те, кто был с ним связан в том мире, выбрали другого. И нет, оправдание, что местный Тсунаеши — Истинное Небо, здесь не прокатит. Выбор человек в любом случае делает сам, и Истинное Небо, если ты сам не хочешь восторженно пускать слюни, помехой тебе не станет. Впрочем, Иетсуне было плевать. Маленький мальчик, которому эти Хранители были необходимы, как воздух, уже улетел на небеса, а вот страшный и ужасный Тсуна своих Хранителей похоронил давно и замену им искать не собирался.       Три-ни-сетте, вывернувшая этот мир наизнанку, вместе с его появлением радостно отозвалась звоном интуиции. То ли влюбленная, то ли просто двинутая система в сторону Тсуны выкидывала очередной финт. Непонятная человеку не то сущность, не то разум не собиралась отпускать его в объятья Шинигами, и весь этот бардак был устроен именно ей. Во славу Тсуне!       Доставшееся тело было хорошо сложено для пятнадцатилетки. Пацан физической подготовкой не пренебрегал, как и Пламенем, что кусало всех подряд, охраняя своего хозяина верной псиной, с чисто подростковой задиристостью бросая всем подряд вызов. Тсуна перекатился с пятки на носок, покрутился вокруг зеркала, устало посмотрел на пока еще угловатое подростковое лицо с черными точками и прыщами. Есть над чем работать. И есть ради чего работать. В этот раз он будет великодушен и щедр, спихнув неудобный трон восторженному идиоту. Без сожалений. И с радостью. Раз уж жертва и сама рада лезть в пасть львам, кто он такой, чтобы ее останавливать?       Пока бешеные псы грызутся за трон, он займется своими делами. И первым в списках его дел стоит дорогой отец.       И его игра начнется с того, что он сделает интересный звонок. И натравит собак друг на друга.       — Добрый день, это служба доставки «Вария»? У меня к вам исключительный заказ, — измененный голос, неизвестный номер. Немножко намеков, чуть-чуть информации и якобы слух, что Варию вздумала снова прижать Вонгола. Чудесно. — Ах да, особое пожелание. Венок из асфоделя можете организовать?