Дурная слава

О Геральте из Ривии, Белом Волке и Мяснике из Блавикена, в народе ходило много слухов и легенд. В каких-то из них он представал исчадием ада и порождением зла, а в других был чуть ли не рыцарем в сияющих доспехах. Все эти россказни в дополнение к потрясающей внешности — Геральт прекрасно знал, что он красив, — играли ему на руку: женщин в равной степени привлекала и загадочная сила, и благородство. Проще говоря, бабы на него вешались. За ним бегали, с ним заигрывали, приносили жертвы в его честь и клялись в бесконечной любви — но ровно до первого раза с ним в постели. Любовник из Геральта был неприятный: грубый, слишком сильный, невнимательный, а местами и просто жестокий. Ласки и нежность не возбуждали его ни капли. Ему всегда хотелось жёстко, быстро, глубоко, и чтобы он каждую секунду руководил процессом, имея возможность пресечь любое неповиновение. До кучи ещё и член у него был огромный — не приятно большой, а невозможно огромный, доставляющий только боль, а не удовольствие. Со временем дурная слава дошла даже до борделей. С ведьмаком и так не каждая была готова переспать, а теперь ему вовсе давали только самые прожжённые бляди и требовали платить по двойному тарифу. Ему, впрочем, было плевать. Баба на постоянку ему была не нужна, а некрасивую рожу трактирной девки можно уткнуть в подушку и долбить с особой жестокостью, раз уж за всё уплачено. Но даже деньги не всегда помогали. В тот раз девчонка, увидев его член в возбуждённом состоянии, округлила глаза и прошептала короткое «нет». Спорить или насиловать Геральт не хотел — он прекрасно отдавал себе отчёт, что после него любая будет с трудом ходить ещё пару дней. Он, по обыкновению, хмыкнул, пожал плечами, забрал свои деньги и ушёл. Было, с одной стороны, понятно, почему с ним не спят даже за монеты, а с другой — обидно. Вроде всегда был успешен у женщин, всё при нём, а теперь даже проститутки чуть ли не разбегаются от него врозь. Яйца чуть ли не звенели от желания, а самоудовлетворение надоело до тошноты. Да и не разгуляешься особо, когда рядом чутко спит этот приставучий бард. Геральт вошёл в снятую на ночь комнату и хлопнул дверью, сам того не заметив. Лютик отставил лютню в сторону: — Ты чего? По бабам же собирался. Я думал поиграть внизу и присоединиться. — Да как всегда, — сказал Геральт, садясь на кровать и приваливаясь спиной к стене. Видно было, что Лютику тоже за него обидно. Он, кстати, должен хорошо понимать, что значит быть отвергнутым. Он кивнул Геральту сочувственно и сыграл какой-то грустный аккорд. Член в штанах ведьмака дёрнулся даже от такого проявления сочувствия — никакого, блять, хвалёного контроля над желаниями и эмоциями. Хотелось тупо трахаться. — Сходи внизу поиграй, ты же собирался, — попросил Геральт, мысленно хваля себя за выдержку. Лютика надо было просто выкинуть из комнаты. — Дрочить будешь? — спросил бард с совершенно невинным видом. Геральт не придумал язвительного ответа и наградил Лютика злым взглядом. — Я могу помочь, — вдруг выпалил Лютик. Интонация у него была странная, взволнованная. — Лютик, ты же не баба, — Геральт слышал, как его собственный голос стал ниже. Предложение было неожиданное и заманчивое. В мгновение ока Лютик оказался на коленях у кровати между его раздвинутых ног. Взгляд из-под чёлки насмешливый, заигрывающий. Пахло от него животным возбуждением, немного страхом и почему-то — цветами. От тела чуть отдавало жаром. — А тебе не похуй ли, Геральт? Рот есть рот, дырка есть дырка. Ты хочешь — я помогу. Взамен ничего не попрошу, только взять меня с собой в очередное приключение, а ты это и так сделаешь. Было в этом разумное зерно: рот есть рот, дырка есть дырка. Да и Лютик будет в десятки раз смазливее, чем те бабы, которых ему последнее время подсовывали в борделях. Нежное лицо, горящие глаза, красные губы, крепкое тело, выдерживающее долгие путешествия на ногах и лишения в пути. И вероятность того, что Лютик его специально хочет подставить, невелика. Бард мастер попадать в переделки и подставлять, но исключительно случайно и по глупости. Но самое главное — Лютик его хочет, совершенно искренне и наивно. Вот как ластится, в глаза заглядывает, гладит по колену нежной ладошкой. Ждёт ответ. И всё же жалко будет его разочаровывать, он наверняка уже придумал себе, что ведьмак чувственный и отчаянный любовник. — Ты же знаешь, какая обо мне идёт слава? — Геральт осторожно коснулся его щеки. — Лучше не надо. — Я же не юная девица. Я знаю, на что иду, давно этого хочу. Знаешь, обо мне слагают легенды не только женщины! А ещё тут такой размер, что… — Лютик самоуверенно накрыл его член ладонью и осторожно погладил через ткань штанов. От возбуждения хотелось выть. — Лютик, ты не понимаешь. Ты от меня сбежишь, увидев, что я такое.       Бард только улыбался развратно, уже расстёгивая его ремень длинными пальцами: — Ох, какой ты весь самокритичный, сбегу я, видишь ли! Ты от меня так просто не избавишься, не надейся даже. Ещё и баллады тебе посвящать буду. Тут есть, чему… Когда Лютик, всё ещё стоя на коленях, принялся активно ему дрочить, откровенно заглядываясь на огромный, покрытый венками член, и шепча какую-то похвалу, Геральт решил, что сегодня он просто позволит ему доставить себе удовольствие. Закроет своего внутреннего зверя на замок, чтобы случайно не причинить Лютику боли и не принудить к чему-то, чего тот не захочет. Пусть лучше делает всё сам. Лютик и делал всё на славу. Видно было, что у него много опыта. Дрочил и отсасывал он однозначно лучше девок: не церемонился, смачивал всё слюной, брал глубоко — почти наполовину, что при таких размерах было удивительно, — и, самое главное, не забывал помогать себе руками. Смотрел вверх, ничуть не стесняясь и обжигая взглядом. Рот у него и правда рабочий — и петь, и сосать. Только вот Геральту хотелось буквально чуть-чуть глубже. Хотелось, чтобы Лютик подавился, чтобы на ресницах выступили слёзы, чтобы он стонал и пытался оттолкнуть его руки, чтобы выл от того, как Геральт ебёт его в горло. Дырка есть дырка, но как же охуенно, когда эта дырка стонет и сопротивляется. Геральт не смел. Комкал одеяло под собой, смотрел неотрывно на тёмную макушку и боялся дотронуться. Ему и так перепало бесплатно, нечего наглеть. — Ты чего, ведьмак, неужели испугался? — Лютик оторвался от своего занятия. По подбородку у него текла слюна, губы были красные и воспалённые, а в уголках разорванного уже рта выступила кровь. Он улыбался: — Запомни навсегда, отложи в памяти, как припев песни: тебе всё можно. Он взял ладонь Геральта в свою и положил себе на макушку. Положил свою ладонь сверху, сжал пальцы у себя в волосах и открыл рот выжидающе, высунув язык. Не бард, а само воплощение разврата. Геральт проматерился и натянул его голову на себя, одновременно толкаясь внутрь, как и хотел. С такой помощью Лютик брал почти до конца, задержав дыхание и почти касаясь носом лобка. Горло его издавало страшные булькающие звуки, он стонал, давился, но держался изо всех сил, податливый и покорный. Краем глаза Геральт отметил, что Лютик расстегнул свои штаны и отчаянно себе дрочит. В ту ночь Лютик обслужил его руками и ртом ещё несколько раз. Каждый раз со всё большей усталостью, но всегда с прежней готовностью и восхищением в глазах. Так глубоко и хорошо его член не принимала ни одна женщина. И уж точно никто не отсасывал Геральту больше двух раз за ночь. Лютик же даже не скрывал, что откровенно наслаждается происходящим. Он кончил ещё больше, чем Геральт, каждый раз возбуждаясь, когда ведьмак хватал его за волосы, за шею, за руки. Ближе к утру Геральт настолько осмелел, что позволил себе связать Лютику руки и пару раз ударить его по лицу открытой ладонью. Лютик только прикрыл глаза и блаженно выдохнул. После того первого раза Геральт ходил как в тумане, сомневаясь, правильно ли поступил, что воспользовался предложением Лютика. К утру тот даже осип, и голос у него сдавал под конец каждой баллады вечером, но что-то в этом голосе было таким чарующим и проникновенным, что денег ему накидали почти в два раза больше, чем обычно. Тем же вечером они пили, отмечая наконец-то полный кошелёк Лютика, и тем же вечером, но уже в комнате, Лютик тщательно смазал себя, растянул аж пятью пальцами и просто оседлал Геральта. Пропавший было голос в ту ночь прорезался снова: Лютик стонал и кончал, не касаясь себя, от одного только члена в заднице.       Больше проблем с еблей у Геральта не возникало. Лютик всегда был рядом — развратный, безотказный, позволяющий делать с собой всё, что угодно, и даже чуть больше. Два месяца пролетели как в тумане, в ожидании вечернего ночлега или хотя бы просто укромного места в лесу, вдали от дороги. Тогда можно было зажать Лютика, облапать его всюду, по обыкновению наставив синяков и следов от ногтей. Никаких телячьих нежностей, как с бабой, никаких поцелуев. Быстро раздеть, кинуть на ближайшую горизонтальную поверхность, связать или зафиксировать руками, чтобы сильно не рыпался, смазать хорошенько и выебать. Можно шустро и по-простому, вырывая из Лютика крики и отборный мат, а можно долго и затейливо, не давая кончить, шлёпая рукой или избивая ремнём, и вытягивая мелодичные стоны боли и удовольствия. Со стороны могло показаться, что жуткий ведьмак издевается над своим спутником. Но бард и сам хотел этого не меньше. Не было в его словах и действиях ни отчаяния, ни самопожертвования, только искреннее желание. И если Геральт был болен на голову, то у Лютика оказалась та же болезнь, только вывернутая наизнанку. — Ударь меня. Пожалуйста, — он смотрел снизу вверх невозможно голубыми глазищами, стоя на коленях на сырой земле.       Геральта не надо было просить о таком дважды. Поначалу он сдерживал силу ударов, зная, что рука у него тяжёлая, но со временем перестал бояться. Лютик был крепче, чем могло бы показаться, и даже когда пощёчина разбивала в кровь губу или щеку, он только тихо выстанывал что-то одобряющее и клал ладонь на свой стоящий колом член.       — Трахнешь ты меня, ведьмак, или как? — требовал Лютик, распластавшись под ним на кровати, медленно вставляя в себя и снова вытаскивая какое-то подобие члена, отлитое из прозрачного стекла.       Ведьмак понаблюдал за красными сжимающимися стенками ещё немного, а затем связал руки Лютика у него над головой и взялся пальцами за основание искусственного члена. А сам вошёл только тогда, когда измотанный, растраханный, кончивший несколько раз Лютик прикрыл глаза. Ебать беспомощного и засыпающего барда было по-особенному приятно.       — Геральт, нет, не надо! — он почти визжал под ударами плети. По щекам текли слёзы, и даже член немного опал. Узкая жилистая спина и широкие плечи были разрисованы едва розовыми полосами. Можно намного сильнее и больнее.       — Правда не надо? — переспросил Геральт, чуть опуская руку.       Лютик ещё раз всхлипнул, отдышался, дёрнул за верёвки, опутавшие его руки, а потом с силой отклянчил округлые ягодицы, между которых красовалась новая игрушка:       — Неправда, конечно, ну не сбивай настрой!       Наконец-то Геральт исполнял все свои самые дикие фантазии. Он с каждым разом обращался с Лютиком в постели всё жёстче и жёстче, понимая, что внутри барда стержень намного твёрже, чем у иного воина. Что он не избегает боли, а работает с ней, каким-то загадочным образом преобразуя её в удовольствие. Не трусит, когда принимает в себя то, что другим кажется невероятно огромным, а уверенно тянется и насаживается. И совершенно не боится отдать себя в руки тому, что может запросто его переломить пополам лишь двумя пальцами. Хотя, чёрт, такого попробуй переломи.       Геральт отчаянно искал у Лютика границы и не находил их. Но зато нашёл свои: оказалось, что он совершенно точно не хочет насиловать и калечить, как казалось раньше.       В первый раз он понял это случайно, когда они попали в комнату постоялого двора далеко за полночь, и единственное, что хотелось сделать — это быстро трахнуть Лютика и уснуть. Геральт кинул барда на кровать вместе с лютней, за полминуты раздел догола, смазал себя по всей длине, и, резко выкрутив соски, приставил головку ко входу. Лютик шипел от боли, поддерживая себя под коленки и раздвигая ноги как можно шире. — Ну же, давай, трахни меня, Геральт, я сегодня весь день только об этом и думаю, особенно когда ты убил эту тварь с одного удара… Лютик сбивчиво говорил что-то ещё, но Геральт не слушал. Он касался головкой узкой дырочки и постепенно осознавал, что это первый их раз, когда Лютик не растягивал себя заранее. Что больно будет обоим. Но если Геральт к утру будет в порядке, то его спутник не сможет идти пешком и не удержится на лошади, настолько разъёбанная будет его задница. — Ну выеби меня, ну чёрт тебя дери, я выдержу, — умолял Лютик, трогательно сводя брови и сам выкручивая свои же соски. Геральт не удостоил его ответом. Вместо этого он сел на край кровати и принялся впервые растягивать Лютика сам.       Во второй раз Геральт едва удержался, чтобы всё-таки его не поиметь. За день до этого они попали под дождь со снегом, и Лютик успел набрать в ботинки ледяной воды, прежде чем ведьмак усадил его на Плотву рядом с собой. В очередной пыльной комнате очередного постоялого двора они не успели даже обсохнуть как следует — скинули мокрую одежду и уснули сразу же, измотанные дорогой. Утром Лютик был слишком горячий в его объятиях, сухие губы потрескались, кожа на щеках чуть шелушилась. Голубые глаза блестели больше обычного, и он дышал через рот, как обычно бывало, когда он был сильно возбуждён. Вот только стояка у Лютика не наблюдалось, да и хватался он за Геральта не отчаянно, а как-то слабо, бессильно. Касания были не требовательные, как обычно, а невесомые. Сегодня у него не хватит сил даже легонько толкнуть Геральта в грудь. От этого его хотелось ещё больше, и Геральт прижимал его своим телом к кровати, уже вталкивая колено между раздвинутых ног. — Ну же, возьми меня, — шептал Лютик. Голос тоже осип, глаза полуприкрыты. — Я совсем слабый, как ты любишь, я такой совсем редко бываю. Я почти не болею, знаешь, и обычно полон сил с утра. А ещё мне всегда хотелось, чтобы меня взяли, когда я совсем не возбуждён, просто использовали. Не спрашивай, почему, не знаю, никогда такого со мной не делали… — Ты можешь заткнуться? — перебил его Геральт, вдруг вставая с кровати и принимаясь одеваться. — Тебе не нравится, что я говорю? Мне кажется, твой маленький — ладно, вру, большой, большой, — друг мне говорил совершенно об ином. Да и раньше ты как-то не возражал против моих рассказов, а просил продолжать. Лютик иронизировал, но глаза у него были совсем больные, и в отсутствие Геральта он сразу же закутался в одеяло, чуть подрагивая. — Заткнись, — бросил Геральт, стоя на пороге комнаты. Лютик посмотрел обиженно и как будто съёжился под одеялом ещё сильнее, и пришлось дополнить свою мысль: — Пойду попрошу для тебя ромашкового чая с мёдом.       После непродолжительной простуды Лютика Геральт словно опомнился и пытался наверстать упущенное. Эксперименты продолжались, боли стало больше, а подготовки — меньше. Теперь всё было чётко, прицельно. Геральт наловчился видеть возбуждение Лютика и ловить его запах, слышать нужные ноты в его голосе, чтобы отдача от секса была максимальной. К своему удивлению, он понял, что трахать кого-то, кто и сам в восторге от происходящего, было в разы приятнее, чем просто руководить послушной куклой. Нет, Лютик, несомненно, был похож на послушную куклу: отсасывал и подставлялся в буквальном смысле по первому зову, позволял себя связывать в немыслимых позах, тянуть за волосы, бить, брать жестоко, на грани насилия. Но каждым своим движением и словом Лютик показывал, что ему нравится. Ему нравился даже страх. Геральту тоже нравилось, как Лютик подрагивал в тот раз всем телом, когда остриё ножа касалось обнажённой кожи. В тот вечер красивый до безумия бард стоял перед ним на широко разведённых коленях. Бёдра притянуты верёвками к лодыжкам, руки крепко стянуты и связаны за спиной от запястий до локтей. Голова запрокинута назад, а нежная шея обнажена и беззащитна перед клинком Геральта. Первые капли ярко-красной крови скользнули по ключицам, и Лютик тоненько застонал. От него пахло страхом, болью, кровью, но ничто из этого не могло перебить запах страсти. — Вырежи на мне свою метку. Режь глубоко, чтобы остались шрамы. Вырежи своё имя или, я не знаю, этого своего волка с медальона. Хочу быть твоим, Геральт, только твоим, — кадык нервно дёрнулся. — У меня нет ни одного шрама, даже с детства. Пожалуйста. — Нет, — просто ответил Геральт, откладывая клинок в сторону. Наваждение прошло. Лютик, кажется, был расстроен, и его бы поцеловать, прижать к себе и успокоить, пообещав купить какой-нибудь памятный медальон взамен шрама, но в их отношениях это было не принято. У них всё изначально было построено на чёткой взаимовыгодной ебле, и они оба точно знают, что им нужно в сексе. Да и Лютик не поймёт, наверное. Ещё выдумает себе что-нибудь не то. Разозлившись на самого себя, Геральт резко поднял Лютика с колен, дёргая за связанные руки и укладывая животом на кровать. Ещё чего удумал, мужиков целовать. Пользуйся, пока дают, обеими дырками, и наслаждайся. И хоть Геральт и мог быть жесток, а у Лютика, казалось, не было границ дозволенного, ведьмак чётко уяснил для себя, что он всё же не насильник. От мысли о том, что он сам или кто-то ещё может причинить Лютику настоящую боль, которая ему не понравится, или которая оставит на чистом теле шрамы, внутри всё холодело, и руки сами собой сжимались в кулаки. Однажды такая реакция даже помогла: мразотная кикимора уже почти дотянулась до Лютика, и если бы не резкий выброс адреналина, Геральт мог бы и не успеть вовремя нанести удар. Облитый болотной грязью и кровью монстра Лютик заулыбался и принялся тараторить что-то про новую балладу о битве великого Белого Волка со страшной кикиморой. Черновой вариант песни был готов уже к вечеру, и Лютик опробовал его на публике в ближайшей же таверне. Получилось смешно и задорно: текст был пересыпан матами и описаниями испуга музыканта, и такая самоирония всегда шла на ура у подвыпивших уставших мужиков. Бард расхаживал, покачиваясь в такт музыке, меж столами, притоптывал ногами и так вертел обтянутой красным вельветом задницей, что кто-то даже попытался его за неё ухватить. Остановил того парня только угрожающий взгляд ведьмака, который люди всегда чувствовали даже спиной.       — …Кикимору нагнули, струится кровь её Хуями обложили и эту песнь поём! — закончил Лютик торжественным аккордом.       — Благодарю, дамы и господа, благодарю, вы потрясающая публика! Теплейший приём! Спасибо! Спасибо, миледи, — он поцеловал ручку женщины, давшей ему особо крупную монету. Крутанулся на месте, убирая лютню за спину, и ловко приземлился рядом с Геральтом. На щеках алел румянец, глаза блестели от счастья, и улыбка у Лютика была широкая и самодовольная.       — Сегодня я угощаю. Ты в очередной раз спас мне и жизнь, и карьеру, Геральт, — объявил бард и уверенно поднял руку: — Четыре кружки эля, пожалуйста! Геральт не любил пить, потому что знал, что если вдруг его кто-то спровоцирует, он не сможет правильно отрегулировать силу. Такого на его памяти, конечно, ещё не бывало, но хмель на него точно действовал так же, как и на обычного человека — разве что доза нужна была намного больше. Но чёрт, день был тяжёлый, а Лютик угощал и уговаривал, и Геральт решил, что сможет один день никому не бить морды и просто расслабиться. Он не хотел этого признавать, но болтовня Лютика иногда его расслабляла. Когда он рассказывал, можно было потеряться в истории и представлять всё то, что он рассказывает, в деталях, а можно просто воспринимать это как посторонний шум и думать о своём, изредка кивая — Лютику плевать, он всё равно не сможет заткнуться. Геральт думал как раз о том, что в постели он мог сделать с Лютиком всё, что угодно, но не заткнуть — ну, разве что если он в отключке, но бессознательное тело ебать всё-таки скучно. Лютик в сознании всегда или говорил какие-то пошлости, или стонал развратно, или шептал тихие просьбы, или хотя бы подвывал от боли. Не помогали ни кляпы, ни руки, ни пальцы во рту — какие-то звуки из него всегда рвались, приглушённые или нет. И в начале вечера Лютик был по обыкновению шумный, рассказывал про то, как сочинял песню, потом пел невошедшие строчки — «кикиморе ебучей пизда пришла от нас, пусть знают всё в округе, что я не пидорас!», — а затем рассказывал про свои новые штаны, про то, как он менял струну на лютне, про любовницу-лучницу, а потом уже и про свои любовные похождения… Он шёл от самых недавних к самым старым похождениям, силясь вспомнить имена.       Язык у него заплетался в простых словах, и теперь он хотя бы иногда затыкался, чтобы собраться с мыслями и глотнуть ещё эля. Над губой выступил пот, щёки от розового перешли к красному оттенку, яркие широко открытые глаза смотрели в одну точку. Теперь он думал о чём-то усердно, но не говорил вслух. Геральт насладился видом расслабленно развалившегося на лавке, молчащего Лютика — и пожалел, что не может нагнуть его прямо сейчас. Но уже через минуту молчание стало напрягать. Было уже за полночь, публика в таверне немного рассосалась, и слышно было только какие-то приглушённые шепотки за спиной. Геральт понял, что тоже пьян, потому что обычно он слышал каждый шорох и точно знал, откуда он шёл. Он попытался сфокусироваться, понять, что происходит, и почему Лютик замолк. Слух у ведьмака притупился, зрение размылось, но другие чувства, наоборот, усилились: Геральт вдруг оказался накрыт волной странной, необычной, сильной энергии, исходящей от барда — энергии самой настоящей боли. — Ты чего застыл? Про какую-то графиню рассказывал, — напомнил Геральт. — Да графиня была пять минут назад, я уже с десяток других вспомнил, — Лютик, вопреки ожиданиям, не оттаял, а так и смотрел в одну точку, рукой сжимая ручку кружки. — На рыженькой из Цинтры остановился. Она меня тогда вытащила из… И он снова замолчал, даже румянец спал. Перед Геральтом сидел уже не безбашенный шумный Лютик, а кто-то другой. Кто-то, ужасно напоминающий ведьмаку самого себя. Может, не такие уж они и разные. — До неё был мужчина, — догадался Геральт. Лютик кивнул и уставился взглядом в кружку. Теперь боли в его взгляде было столько, что она отозвалась резким уколом и в груди Геральта. Одновременно поднялось и другое чувство — ядовитая ревность и желание размазать того, другого, по стенке, просто за факт существования. — Что с ним случилось? — Ничего, — Лютик пожал плечами. Глаза у него были сухие, просто какие-то пустые. — Ему можно было всё, и он всё равно сделал худшее, что мог со мной сделать: просто ушёл. Начав говорить, пьяный в стельку Лютик уже не мог остановиться. Каждое его слово ощущалось как удар. Губы у барда обиженно подрагивали, в уголках глаз наконец-то выступили слёзы. — Просто в один день сказал мне, что всё. Что он уходит. К женщине. Сказал мне напоследок, что со мной тяжело! Представляешь, «тяжело»! — голос срывался на писк, с оскорблёнными язвительными нотками. — Со мной тяжело, Геральт! Вот про меня что угодно можно сказать, но не это. Геральт думал только о том, что, хоть Лютик та ещё зараза, ему с ним всегда было легче, чем с кем-либо ещё. Да, иногда он невыносим. Но и Геральт иногда невыносим. Лютик тем временем стёр злые слёзы, чтобы не привлекать к себе внимания, и осушил кружку до дна. — Дай мне имя, — велел Геральт. Ведьмак редко убивал людей, но он мог сделать исключение. Челюсти сжимались сами собой. — Да ладно, — Лютик махнул рукой, ставя кружку на стол с грохотом. Улыбнулся преувеличенно широко и прокричал: — Эй, хозяин! Нам ещё по одной! Геральт и так уже был пьян, но у Лютика в глазах всё ещё читалось отчаяние. Геральт бы сделал всё, что угодно, чтобы стереть его лица эту эмоцию. И уж выпить с бардом в таверне он точно сможет. — Так о чём я. Ах да, та рыженькая из Цинтры. Мы, как я уже сказал, познакомились на балу… К ночи Лютик был настолько пьян, что его речь было почти невозможно разобрать. Геральт, который был лишь немного трезвее, дотащил его до комнат на втором этаже и уложил на кровать. Лютик не отпустил его руку, толкнулся носом в ладонь, как кот, вытягиваясь на кровати: — Ложись со мной. Ты тёплый всегда, а ещё ты почти никогда со мной не спишь, почему ты никогда со мной не спишь… — бубнил он. Геральт присел у его кровати. Глаза у его спутника были полуприкрытые, сонные и пьяные, взгляд блаженный. Пьяный Лютик не был похож на обычных трактирных пьяниц, от которых воротило нос: наоборот, от него ещё сильнее пахло чем-то цветочным, и лицо у него становилось как будто только более миловидным. Он в такие моменты казался ещё более юным и наивным. Вот только уже успел его кто-то… Да и очевидно было, что у Лютика были мужчины до Геральта. Кто-то же его научил так отсасывать и так отдаваться. А вот бояться и отчаиваться он научился сам. — Ну так как, ты ляжешь со мной? — он открыл глаза. В глазах плескались и переливались через край сомнение, опаска, запрятанная глубоко боль. Ведьмак редко спал с Лютиком, чаще он отправлял его на соседнюю кровать. Он никогда не был с ним ласков, максимум осторожен и не слишком жесток. И никогда не целовал его, считая, что в их отношениях этому не место. Но что-то в этом взгляде раненого зверя говорило Геральту, что пора исправлять ситуацию. Он старался целовать своего юного барда так, как целовался первый раз с девушкой — почему-то боялся спугнуть и сделать что-то не так. Губы Лютика были мягкие, чуть отдающие сладостью мёда и горечью хмеля. Лютик отстранился, покачал головой и затараторил: — Геральт, тебе не обязательно меня целовать, если не хочется. Я знаю, тебе такое не по душе, ты же, блин, большой страшный ведьмак, а я лишь бард. И я пойму, если ты скажешь, что мы с тобой не любовники, потому что, ну в самом деле… Договорить ведьмак ему не дал: положил ладонь на затылок — но не схватил за волосы, — и снова притянул к себе. Лютик сначала пытался ещё что-то сказать, а потом — невероятно! — притих и позволил себя целовать. Постанывал в поцелуй, старался перехватить инициативу и задать чуть более быстрый темп, но Геральт продолжал касаться уверенно и неспешно. Ему впервые в жизни по-настоящему хотелось не схватить и не ударить, а погладить тело под ним. Не брать, а осторожно спрашивать языком тела, можно ли. Лютик поначалу ожидал смены настроения и рвался сам стянуть с себя камзол, но Геральт положил свои ладони на его, останавливая, и принялся медленно раздевать его. Лютик вскоре перестал дёргаться и всё-таки расслабился, растаял в его руках. Принимать ласку для него, казалось, было сложнее, чем принимать боль. А Геральту было в новинку то, что гладить и целовать может быть так же приятно, как зажимать и трахать. Лютика хотелось окружить нежностью, потрогать везде, прижать к себе и не отпускать. И не уходить. Наоборот, стереть вот эти все воспоминания о том другом мужчине, и выбить из дурной головы эту глупую мысль о том, что Геральт может поступить с ним так же. Привязать к себе до конца, полностью — и жестокостью, и теплом. И вытащить из него имя того ублюдка как-нибудь потом. Лютик, как и всегда, покорялся ему запросто: распластался под ним, уже обнажённый, гладил по покрытой шрамами спине и уже откровенно стонал в бесконечно долгий поцелуй. Поднимал бёдра, прижимаясь ближе и потираясь своим членом о его. Мысль о том, что Лютика можно целовать не только в губы, посетила Геральта не сразу — только тогда, когда он понял, что ему хочется слышать своего любовника. Он принялся зацеловывать его щёки, плавную линию челюсти, подбородок, а потом нос и лоб. — Боги, да что ты делаешь, выеби меня уже, блять, а то я сочиню что-нибудь этакое про тебя, вот услышишь, и… Лютик потянулся руками к его члену, но Геральт вовремя перехватил его запястья и зафиксировал у него над головой, надавив одной рукой — не больно совсем, ровно столько, чтобы не вырвался и не заставил кончить раньше времени. Не устояв перед искушением, Геральт дотянулся и поцеловал беззащитно раскрытую ладонь. Это была сладкая медленная пытка поцелуями: ладони, руки, лицо, шея, затем грудь — особое внимание соскам — и живот. Руки пришлось отпустить, но Лютик больше и не порывался ускоряться, только запустил длинные пальцы в волосы Геральта и осторожно массировал кожу головы. Низ живота, покрытый жёсткими волосками лобок, узкие крепкие бёдра с выступающими косточками — Лютик даже перестал говорить и задержал дыхание. Молчал и тихо вздыхал, когда Геральт осыпал поцелуями член снизу вверх, от яичек до оголённой головки. Но когда Геральт взял его член в рот — а всё-таки неспроста женщины на него ведутся, есть чем восхититься, — Лютик низко протяжно простонал. Геральту обычно нравились высокие женские стоны, в идеале — от боли, но звуки, которые издавал Лютик, ему нравились в разы больше. Тот будто тренировал голосовые связки: то тянул одну ноту низко, когда ведьмак брал член в горло до самого основания, то часто выдыхал с высокими стонами, когда он проводил языком по головке. Матерился, когда Геральт останавливался, переводя дыхание, и ёрзал по кровати нетерпеливо, ожидая всё-таки, что его сегодня выебут. Но Геральт уже дрочил себе сам, вбирая мускусный запах, солёно-сладкий привкус Лютика и бесконечный аккомпанемент из стонов и вздохов. — Геральт, я не могу, ты же не… Я сейчас… Уже сейчас, не останавливайся, пожалуйста, хочу кончить кончить тебе в рот, пожалуйста, блять, препожалуйста, — подвывал Лютик за секунды до того, как кончить. Даже сперма у него была сладкая на вкус. После оргазма всё ещё пьяный Лютик уже совсем ничего не соображал. Он только жался к груди Геральта, целовал его везде, где мог дотянуться, и обвивал руками. — Ты кончил? Давай я тебе отсосу, — он потянулся вниз, привычный к тому, что обычно ему не позволено кончать раньше, чем Геральт, и что перед сном его почти каждый раз жёстко имеют в рот. Геральт не позволил ему съехать вниз по кровати, лишь сильнее прижал к своей груди. — Не надо. Спи. Рассвет уже. — А ты останешься со мной? — Лютик вскинул на него небесно-голубой взгляд. Поправился: — В смысле, со мной на кровати? — Конечно, — заверил его Геральт, мягко поглаживая по голове: — Я точно останусь с тобой.