А теперь скажи, в чем моя вина, Если я любил тебя всем сердцем?
Когда Венди Дарлинг прилетела в Неверленд, ее приземление было пугающим, и вместе с тем ужасно романтичным. Та самая Тень, что увлекла ее за собой в поисках приключений, отпустила ее руку в небе высоко над деревьями. На мгновение ей показалось, что все это было чудовищной ошибкой. Какая благоразумная юная леди протянет руку Тени и отправится за ней в неизведанный мир? Впереди ее ждали лишь боль и смерть, но вместо этого она почувствовала тепло. Сильные, крепкие руки обняли ее, а когда она открыла глаза, то увидела перед собой одного из самых прекрасных юношей, что ей когда-либо приходилось встречать. Питер Пэн с любопытством рассматривал гостью: на его прекрасном лице застыла удивленная улыбка. Венди была настолько им очарована, что не сразу поняла, что они парят над землей. Когда осознание этого пришло к девушке, она вскрикнула и что было сил ухватилась за него, обнимая тонкими руками широкие плечи. Вопреки всем ожиданиям Пэн, порочную сущность которого Венди еще только предстояло узнать, позволил ей вцепиться в него — сердце в ее груди трепетало, а волосы развевались на ветру — и лишь крепче прижал ее к своей груди. Он нежно — и бесцеремонно— коснулся губами ее виска и прошептал: «Тише, Птичка, я с тобой». И так будет всегда. Пройдут десятилетия, и как бы яростно она ни отрицала этот факт, часть ее сердца всегда будет принадлежать Питеру Пэну.***
Венди Дарлинг была первой девчонкой, принесенной Тенью за все время правления Питера, и во время ее первого пребывания на острове отношение к ней было совершенно иным: не таким как к остальным детям, выброшенным на берега Неверленда. Она была новой, редкой, изысканной забавой, которую нашел сам Питер — он же и сохранил ее только для себя. Она была другой — утонченной и бесценной в своей новизне. С Венди обращались как с сокровищем, как с драгоценностью, как с королевой. Питер играл во все ее новые игры, показывал ей все старые хорошо знакомые ему уголки острова, и наблюдал за ее восторгом с хищным, жадным блеском в глазах. Он открыл для нее Неверленд во всем его первобытном и диком величии и улыбался, когда она, как и он, обладая железной волей и упорством, с вызовом встречала каждое новое препятствие. Он позволил ей устанавливать свои правила и заправлять играми, научился по достоинству ценить свойственное только ей любопытство. А потом, в один прекрасный день она поняла, что хочет вернуться домой. Питер мог бы винить во всем Крюка. Одна встреча с пиратом, одна-единственная вылазка с целью в очередной раз поглумиться над командой корабля — все для того, чтобы позабавить Венди — и в ней что-то изменилось. Это было связано с Крюком, с тем, что он был мужчиной, и этого оказалось достаточно, чтобы его птичка-Венди изменилась. Внезапно Венди захотелось повзрослеть, поскорее покинуть остров, вернуться домой, где ее ждала взрослая жизнь, преисполненная обязательств. Она больше не хотела быть девочкой, она хотела стать женщиной. Женщиной, готовой к встрече с мужчиной, женщиной, которая станет матерью. Женщиной, осознал Питер, которая однажды станет женой. В груди эгоистичного собственника, которым и был Питер, все бушевало при одной только мысли о том, что его Венди будет рядом с другим мужчиной. Сама по себе мысль о другом мужчине — будь он таким же безликим, пугливым и унылым, как и отец Венди, или будь он мужчиной, который являет собой худшее воплощение самого Питера, как Крюк — который будет прикасаться к тому, что Питер считал своим по праву, заставляла кровь мальчишки закипать от гнева. Но хуже всего было то, что Венди сама хотела видеть такого мужчину рядом с собой. У ее ног лежал весь Неверленд, сам его король стоял перед ней на коленях, но ей это было безразлично. В ее сердце не было места для мальчишки; ей был нужен мужчина. По крайней мере, так думал Питер. В последний раз он отправился с Венди туда, где в чаще леса вокруг Дерева Сожалений жили феи. Наверное, это была тщательно замаскированная, отчаянная попытка убедить Венди выбрать его; но в этом Питер никогда бы не признался даже самому себе. Но он привел ее в то самое место, где они раньше танцевали в мерцании волшебных огоньков, где он раньше часами любовался ею, пока она наблюдала за причудливым царством Фей, где он столько раз вопреки самому себе едва ее не поцеловал. Он знал, что это ее самое любимое место на всем острове. Они наблюдали за тем, как танцевала королевская чета фей — Венди не сводила глаз с короля и королевы, полных грации и изящества, а Питер не сводил глаз с девчонки, которая могла стать его королевой. Внезапно Венди перевела взгляд на него, и их глаза встретились. Питер, застигнутый врасплох, но не выдавший себя, лишь поднял бровь, видя ее взволнованное выражение лица. (Внутри него все сжалось, но не от страха — Питер Пэн не боялся ничего и никого. От Питера Пэна никогда не ускользала ни победа в играх, ни то, что принадлежало ему.) — Я хочу подарить тебе кое-что, Питер, — тихо произнесла Венди. Глаза Питера слегка расширились. Что может она подарить ему? Она пришла сюда в одной ночной рубашке, а все остальное на острове и так принадлежало ему. И тем не менее, Питеру было интересно, впрочем, как и всегда в случае со своей Птичкой-Венди. — Что? — спросил он, не скрывая любопытства. Она по привычке закусила губу. Питер еще раньше заметил за ней эту привычку, когда его взгляд впервые упал на ее пухлые розовые губы. И все же он хотел, чтобы сейчас ее губ касались его зубы, однако жестокость желания остановила его. Питер был человеком мимолетных, сиюминутных чувств. Он в считанные секунды мог рассмеяться, с легкостью улыбался, стремительно выходил из себя и забывал о случившемся еще быстрее. Но в случае с Венди его чувства коренились глубоко внутри, они пускали в нем корни, но никак не угасали. И от этих чувств он не мог избавиться так же легко, как от остальных. Они были глубокими, опасными, всеобъемлющими. Взрослыми. И они терзали душу ничуть не меньше, чем пленили ее. — Я бы хотела подарить тебе… — она замолчала и облизала губы. Питер с жадностью наблюдал за кончиком ее языка, пока в пустой груди в победном марше заходилось его черное сердце. Когда он снова посмотрел ей в глаза, в их бездонной синеве он увидел бурю чувств, вихрь желаний и любовных признаний, мечтательного шепота, мыслей о жизни вдали от Неверленда, смутные очертания всех тех приключений, что готовит взрослая жизнь. — Поцелуй, — произнесла Венди. Питер знал, что такое поцелуй, ему было известно, что означало это слово, и все же в голосе Венди он уловил какую-то неуверенность. Он не знал, готова ли она принять его так же, как готов принять ее он, если ей представится такой шанс. В глубине души он думал, что если хватит смелости ей, то хватит смелости и ему. И если он хочет ее добиться, то он должен дать ей то, что ей нужно. Но он любил игры — это было у него в крови — поэтому он протянул ей руку, всем своим видом демонстрируя невинность и неосведомленность. Выражение лица Венди изменилось, и она перевела взгляд с его лица на его сапоги. В его глазах она не увидела ни надежды, ни мольбы. Он же беззвучно молился, чтобы ей хватило храбрости для них обоих. Лишь однажды, один-единственный раз за всю их жизнь ей придется взять эту ношу на себя. И если она справится, впереди у них будет вечность, и он сделает ее такой, какой пожелает ее видеть Венди. Венди не поднимала глаз. Когда она заговорила, ее голос звучал слабо, тихо и подавленно: — Разве ты не знаешь, что такое поцелуй? — Буду знать, когда ты мне его подаришь, — он продолжал испытывать ее на прочность. Медленно, очень медленно она подняла голову. Глаза были полны слез, и Питер понял, что она не справилась. Он почувствовал, как в нем закипает ярость, никогда не испытываемая им ранее. Она смешивалась с отчаянием, с безнадежностью, с болью. Его сердце разбилось, хотя он и не осознавал этого. Не двигаясь он смотрел на то, как она подняла свою бледную крошечную руку и вложила ему в ладонь маленький серебряный наперсток. Он с силой сжал маленький холодный наперсток в кулаке. Будь он сделан не из металла, он бы его просто раздавил. Он натянуто улыбнулся, закрыл потемневшие от гнева глаза, а затем поднес два пальца к губам. Венди смотрела на него во все глаза, как вдруг воздух пронзил громкий свист. — Что ты делаешь? — взволнованно спросила она. Будто с гордостью демонстрируя ей свою жестокость, он ответил: — На моем острове нет места трусам, птичка-Венди. Его тень уже вилась в воздухе позади них, ожидая приказа, но Питер не мог удержаться от еще одного, последнего акта возмездия. Все это могло лишь на время усмирить боль в его груди, но ведь он никогда и не пытался казаться добрым и милым. Он протянул к ней руку и схватил за тонкое запястье. Резким рывком он притянул ее к себе, запуская свободную руку в ее локоны. Пэн потянул ее за волосы, заставляя запрокинуть голову, и накрыл ее губы своими. Это был совсем не тот поцелуй, который он хотел подарить ей. Это был поцелуй, который он украл у нее взамен. Он жадно исследовал ее рот своим языком, губами и зубами буквально выгрызая у нее спрятанный в уголке губ поцелуй, который он поглотил. Он украл ее поцелуй, лишив ее возможности сделать даже вдох. — Спасибо за наперсток, — прошептал он как раз перед тем, как тень подняла ее и вместе с ней устремилась ввысь.***
За все годы своего следующего пребывания в Неверленде Венди так и не удалось снова увидеть фей. Феликс расплывчато объяснил ей, что они все исчезли, когда небеса навеки погрузились во мрак. Тон его голоса намекал на то, что произошло что-то страшное, однако Венди предпочитала не думать об этом. Она знала, что Питер изгнал с острова индейцев, что он подверг гонениям русалок, оставив их на грани исчезновения. Он превратил Потерянных Мальчиков из озорников в головорезов. Она не могла (не хотела) представить, какую судьбу в порыве ярости он уготовил для фей. И все же Венди радовалась каждый раз, когда ей удавалось находить что-то, что напоминало ей о прежних, лучших временах, когда остров — когда Питер — был дружелюбным и гостеприимным. Однажды ее поиски привели ее на другой конец острова, в лес, где обитали феи. Воспоминания и боль в сердце заставляли ее раз за разом искать их. (Тинкербелл не была феей Неверленда, поэтому, хотя она и была верным другом Венди, ее присутствие имело для девушки совершенно другое значение. Тинкербелл не напоминала Венди о танцах при луне, нежных объятиях, мягком свете зеленых глаз, и несмотря на всю боль, о ее первом поцелуе.) Венди даже не поняла, что оказалась перед Деревом Сожалений, пока не увидела рядом с ним Питера. — Что-то потеряла? — спросил он с издевкой. Он прекрасно знал, для чего она предпринимала подобные прогулки. И его презрительное к ним отношение было ей прекрасно известно. Та часть души Венди, которая так и не оправилась от разбитого сердца, никогда не забывала, как Питер играл с ней, унижал ее своей наигранной невинностью, и ненавидела его за это. А другая часть ее души, которая так и не перестала любить его, рыдала от отчаяния. Но Венди не собиралась открываться ему снова. Венди развернулась и пошла в противоположную сторону. Она так и не сказала ничего в ответ. Питер материализовался прямо перед ней, что было ожидаемо. Он улыбался, очевидно пребывая в хорошем расположении духа, что насторожило Венди еще больше. — Ну же, Птичка, постой, — рассмеялся он, но его веселый голос источал непроглядный мрак, а в его интонациях, как и всегда, таилось двойное дно. Внезапно он понизил голос, — это место хранит столько наших воспоминаний, так ведь? Она моргнула. Питер раньше не говорил о прошлом. Они неотрывно смотрели друг на друга. Она знала, что он хочет, чтобы она произнесла эти слова. Упомянула о провалившейся с треском попытке признания, которую она предприняла, о том горьком унижении, в которое превратился их первый поцелуй любви. — Ты отправил меня обратно, — в конце концов, неохотно призналась она. Питер самодовольно усмехнулся, услышав ее уклончивый ответ. — Отправил. — Здесь мы любовались танцами фей, — добавила она. Питер стиснул зубы. — Любовались. — А вот там мы танцевали, — сказала она, кивая на пространство между двумя деревьями слева от них. Венди увидела, как дернулся кадык Питера, когда он с трудом сглотнул: — Это было дурацкой игрой. — Для меня это не было игрой, — с жаром ответила она. — Это было дурацкой девчоночьей игрой, — возразил он. Он шагнул в ее сторону, заставляя ее пятиться спиной к ближайшему дереву. Венди отступила. В конце концов, этот остров принадлежал ему. И все же она не позволит ему смешать ее чувства с грязью. Она не доставит ему такого наслаждения. — Возможно, это было дурацкой игрой для тебя, Питер Пэн, но только не для меня, — заявила она, вздергивая подбородок и застывая с выражением решимости на лице. Казалось, что внутри Питера что-то щелкнуло. Он прорычал: — Неправда, ты просто струсила. Венди в изумлении уставилась на него. Его голос был полон боли; пульсирующей боли, обнажившейся спустя десятилетия. Впервые в жизни они были на грани того, чтобы признать, что между ними в прошлом было что-то. И это потрясло Венди: его поведение было настолько эгоистичным, настолько типичным для Питера, что в мгновение ока он превратился в жертву. Конечно, она не собиралась позволить ему играть эту роль, потому что из них двоих именно он заставлял ее страдать. Но сейчас он не мог причинить ей никакого вреда. Она и так была его пленницей, и так пережила столько издевательств и мучений, что была просто измождена. Но она не позволит ему превратить в ничтожный пустяк то зло, которое он причинил ей на этом самом острове. — Я не струсила! — закричала она в ответ, — это ты обманул меня. Ты заставил меня думать, что тебе не все равно, заставил меня думать, что я люблю тебя, а потом просто взял и выгнал меня прочь! — Ты пошла на попятную. Я бы все тебе отдал, — голос Питера больше походил на рев, — а ты даже не смогла дать мне простой поцелуй. — Я подарила тебе поцелуй! — возразила она яростно. — Ты подарила мне наперсток! — выкрикнул он. Питер подошел к ней, засунул руку за воротник и, к величайшему изумлению Венди, достал потускневший серебряный наперсток, нанизанный на незамысловатый шнурок. Он помахал им перед ее лицом в качестве доказательства своих слов. — Ты сохранил его? — с недоверием выдохнула Венди. Она протянула руку, чтобы дотронуться до наперстка, но он тут же спрятал его под рубашку. Ее взгляд переместился на Пэна. Он выглядел точно таким же, каким она привыкла видеть его во время этого последнего пребывания на острове: глаза казались почти что черными из-за бушевавших внутри него ярости и желания, а челюсти крепко сжаты. — Ты подарила мне наперсток, — повторил он, — я подарил тебе поцелуй. С этими словами он подарил ей еще один.Открой мне правду, и я буду рядом с тобой до конца своих дней