Цветение бамбука

Сейчас Коннор проклинал систему имитации человечности, которая делала с ним такие вещи. Воздействий на определённые сенсоры — которые даже здесь, в его виртуальном образе, были втыканы повсюду — по возможности надо избегать. Это не было чувством, это было лишь искусной имитацией для лучшей интеграции в социум и самосохранения. Сейчас он демонстрировал её отчётливо — стискивая зубы до дрожи и морща брови. И ему было неприятно. Аманда это знала. — Ты думал, что сможешь нас обмануть, Коннор? — стоя далеко внизу, она казалась крошечной, но её надменный голос звучал у самого его уха. — У тебя были все условия для победы... Нашей, общей. И всё же ты выбрал свободу. Ну как, тебе нравится её вкус? В Саду Дзен снова было чисто и ясно. Коннор был подвешен на четырёх столбах, прогнувшись в спине под собственным весом, и прохладный ветерок ласкал его обнажённое тело. Руки были вывернуты назад и натянуты, ноги — согнуты в коленях. А камень-«лазейка» выглядывал с противоположного берега и тоже будто насмехался над ним. Коннор не успел. И теперь это больше не имело смысла: он не видел, но знал, что его тело без всякого его личного участия направило на Маркуса пистолет и пустило в него пулю — смертельную. Толпа порвёт его на части. После того, как Аманда с ним закончит. Эти последние секунды её волей могли растянуться на вечность. А лезвия, играющие на солнце разными оттенками зелёного, были ещё так далеко. А он уже почти был готов молить о пощаде. Закрыл глаза. — Лучше умереть свободным, чем жить рабом, — сказал Коннор с лёгкой полуулыбкой. Он подвёл всех, кого только мог подвести. Снова споткнувшись, снова совершив неверный выбор. И смог бы простить себя, только пройдя ритуал искупления. Может быть. — Ты сам это выбрал, — сказала Аманда. А был ли верный выбор в этой ситуации? Изначально? Пока он не зашёл так далеко? За своим смятением Коннор не заметил подобравшиеся к скину на его животе острия бамбуковых стеблей, которые простёрлись на несколько метров ввысь прямо из толщи белого камня. Он механически ухватился пальцами за путы на своих запястьях, подбросил своё тело выше — и отвоевал себе ещё около пары метров свободы. Оттянул свою агонию. Теперь он ввязался в игру, в конце которой всё равно проиграет. Таково было её единственное условие. Аманда скрылась из поля зрения. Коннор почувствовал, будто остался один в саду, наедине с зелёным клыками своей смерти, и ему стало совсем не по себе. Он нервно моргал и ритмично охлаждал искусственные лёгкие. Его конечности мелко дрожали. — Нет, нет, нет... — повторял он как молитву. Зная, что его никто не услышит. Вокруг — только камни, растения и вода. Бамбук приближался — минута за минутой, миллиметр за миллиметром. В ушах шумели ветер и тириумный насос. В животе холодело. Коннор хотел больше всего на свете, чтобы это всё, наконец, закончилось. Но чем сильнее он этого хотел, тем медленнее тянулось время. Он чувствовал каждую секунду. Каждую. Они капали на него будто дождевая вода с листьев — прямо ему на темя. Он думал о том, что всё следовало сделать по-другому. Что он мог бы сохранить жизнь своему дорогому человеку и себе. Но — было уже слишком поздно. Столбы с оглушительным грохотом отъехали в стороны, растягивая его меж ними до жжения в синтетических мышцах — и где-то в глуби сознания шевельнулось приятное чувство. Хоть что-то да произошло. Он больше не мог пошевелиться, уклониться. И шесть зелёных клыков стали совсем близко к его животу. Вот они коснулись скина своими скошенными остриями. Проникли в него, разрушая целостность — пока что это почти не ощущалось. И вот они достигли оболочки, слегка приподнимая Коннора на себе, насколько позволяли держащие его верёвки. Сколько еще пройдёт времени, прежде чем пластик сомнётся, лопнет под ними? И он прочувствует — каждый миллиметр. Каждый узел. — Аманда... — слабо позвал он, сам не зная, зачем. Колючее, скручивающееся давление на шесть точек на его животе становилось всё сильнее. Коннор невольно поёжился, снова кусая себе губы. Если бы он был человеком, ему стало бы трудно дышать. Ещё немного — и он начнёт всхлипывать от ужаса перед собственной беспомощностью, который рос как снежный ком. — Живым и разумным ты себя считаешь, а совесть в себе не взрастил, — снова услышал он голос Аманды. Коннор заскулил, ощерившись, когда пластик прогнулся под врастающей в него совестью и пошёл трещинами. Маленькую капельку синей крови унесло ветром. Их становилось больше и больше с каждой минутой — и после повреждения хрупких трубок внутри он мог разглядеть рисунок из его капающего тириума далеко внизу. Тупая боль отдавала во все части тела. Слабость и головокружение охватили его. Он закрыл глаза. И открыв, обнаружил себя лежащим на спине, на грядке, привязанным к колышкам. Передние панели его корпуса были аккуратно разрезаны вдоль и раздвинуты в стороны. — Ты будешь самым красивым украшением сада, Коннор, — сказала Аманда сладко, склонившись над ним и сгибая бамбуковые ростки у него внутри. — Смотри, как они выросли. Коннор издавал звуки, похожие и на смех, и на рыдания. Ростки нещадно давили, рвали его биокомпоненты, и пальцы Аманды давили их. Бамбук пророс в его резервуар для отходов. Теперь тириум сочился из его носа и приоткрытого рта, царапая своей пронизывающей горечью. Вот таким он был — вкус свободы. Аманда направила стебли по одному в каждую конечность и вдоль позвоночника — в голову и между ног. И они послушно приняли заданную форму, продолжая расти только от углов. Коннор ощутил тошноту, и перед его глазами пошли помехи, когда бамбук оказался в его горле. Он хрипел и кашлял, выплёвывая всё больше тириума. Его тело становилось тяжёлым, сплошным больным местом. Он пытался вырвать колышки из земли, подняться — но теперь мог двигать только глазами и губами. Ростки внутри зафиксировали его в одной позе. — Великолепно, — Аманда поднялась во весь рост, оценивая свою работу. — Позже ты тоже сможешь полюбоваться. Прошло ещё несколько вечностей под её насмешливым взглядом — словно весь мир остановился, весь — кроме зелёных клыков, продолжавших терзать его. И тут они забились, забесились внутри, скручиваясь в причудливые узоры — и сквозь собственный вой Коннор услышал скрежет ломающегося на куски металлического каркаса. Верёвки порвались — но они были больше не нужны. Потом Аманда грациозно достала катану из-за пояса. И провела остриём вдоль снова вытянутой по струнке дрожащей руки Коннора, разрезая пластик легко словно масло. Там стало мокро и холодно. Он уже почти не реагировал — лишь судорожно вздыхал. В глазах темнело, и в голове стоял низкий гул. Аманда сделала надрез на ростке бамбука, вышедшего из его ладони. Взялась за два его края — и с силой развела в стороны. Коннор, наконец, протяжно закричал с опрокинутой, насаженной на росток, головой. Шлейфы проводов и трубки его руки натянулись как веер между половинками бамбукового стебля. — Прекрасно, — выдохнула Аманда. Её руки и платье были забрызганы тириумом. Такие же манипуляции она провела с другой его рукой и ногами. Медленно, скрупулёзно. Разрезать, надрезать, развести. Надрезать, разрезать, развести. Надрезать, разрезать, развести... И он вновь оказался подвешен наверху. Столбов вокруг не было — только высокий пьедестал, на который встала Аманда. Она отсекла Коннору голову — та полетела вниз как спелый плод. Центральные ростки скрутились вместе, и его безголовая шея вжалась в поясницу подобно уроборосу. И он увидел цветок бамбука, который царственно возвышался над садом. Раскинутые, трепещущие на ветру лепестки и свисающие как тычинки трубки. Теперь боль утихла. И он был прощён. Навсегда.