Hiс et nunc

Слышишь, я хочу успеть В эту полночь защиты от холода внешних миров Отделить и отдалить хотя б на время смерть От того, что неведомо мне и зовется Любовь. Дай мне ладонь, скажи мне, что я здесь — Прикоснись, скажи мне, что я есть. Ближе, обвей мои плечи рукой И держи меня крепче, так надо — не дай мне уйти. Ночь защиты, Оргия праведников

Сентябрь в этом году был теплым, но по вечерам его мягкость неизменно сменялась пронизывающими порывами. Ночь светила звездами, шелестела ветром — и Фабиан, греющий руки о жестяную кружку со стремительно остывающим чаем, украдкой поглядывал на замершую напротив Доркас. Ей тоже было холодно. Укутавшись в плед так, что снаружи осталась только голова, она сидела, смотря прямо перед собой, и на ее смуглом лице причудливо играли блики, выхватывающие из темноты профиль. В полусотне футов от них, в стороне от небольшой рощи, темнел дом. В безлунную ночь даже провалы окон различались с трудом, и весь он — небольшой, скромный, зажатый — представлял собой воплощение одиночества. Дом скучал. Фабиан никогда не видел его наполненным жизнью, но мог представить себе те годы по рассказам Кас и от этого ощущал потерянность фермы куда сильнее, чем мог бы. Время с недавних пор приобрело продолжительность — Фабиана это пугало и настораживало. Он мог закрыть глаза и представить, как Кас — такая же, как и сейчас, как и всегда — скачет на лошади среди подернутых золотом полей Девоншира, несется к дому, слетает на землю и кидается в объятья Вихо. Тот смеется, легко, как пушинку, подхватывая сестру на руки, и кружит ее, пока их мать, так не похожая на собственных детей аристократичной белизной, смеется через окно и вытирает руки выцветшим кухонным полотенцем. Но со времени, когда это было возможно, прошли долгие годы. Опустела конюшня, опустели поля, опустел дом — и сами они, кажется, тоже порядком опустели. Мысли Фабиана незаметно перескочили на давний разговор с Доркас. Тогда они были едва знакомы и сидели так же, как и сейчас, у костра. Пили чай. Вокруг была изрезанная скалами пустыня — и Медоуз, противореча фамилии, была в ней своей. Не такой, как в Англии. Фабиан был ей очарован. Очарован и совершенно, по-влюбленному туп, потому что иначе никогда не завел бы настолько глупый разговор о войне. — Ты ведь чистокровная, — сказал он ей тогда, изо всех сил смотря в огонь, а не во внимательные глаза. — Зачем тебе бояться войны? Она глухо рассмеялась. Этот звук от девушки с поразительно звонким голосом был настолько неожиданным, что Фабиан тут же проиграл сам себе. Он поднял глаза, и блики огня — совсем как сейчас — выхватили из ночи смуглое лицо, измененное неясной эмоцией. Лицо, принадлежащее своими темными чуть раскосыми глазами и прямым носом секвойям Калифорнии или пустыне Алжира, но никак не Девону. — У чистоты крови слишком много условий, — тихо ответила Доркас. Может, тоже немного стеснялась, а может, слишком устала, поэтому и не стала язвить. — Боюсь не пройти фейс-контроль, — она усмехнулась собственной шутке, совершенно не смешной по своей сути. — Ты ведь тоже полезешь в войну — по тебе видно. Однако Прюэтты чистокровные. И с лицом у вас никаких проблем, как я вижу. Так в чем дело? Фабиану хотелось ответить что-то храброе. Что-то о том, что не в его правилах оставаться в стороне, пока убивают невинных, что-то о магической чести, однако простой вопрос будто бы выпустил из легких весь воздух — а с воздухом ушла и бравада. — Муж моей сестры питает некоторую слабость к магглам. Она совсем молодая, у нее двое детей... Мы с братом сделаем все, чтобы ее защитить. — Интерес к магглам никогда не был под запретом, — возразила девушка. — Мы бы без них не выжили, это понимает даже этот новоявленный лорд. — Там все сложнее, — поморщился Фабиан. — Дамблдор... А еще этот муж перешел дорогу Лестрейнджам. Молли — моя сестра — была обручена с одним из них, пока не вышла замуж за Артура. Ты, может, слышала. Скандал был громкий, — он скривился. — Конечно, слышала. Я пыталась убедить Артура договориться с вашими родителями. Жаль, что он меня не послушал, — неопределенно повела плечом Доркас. Фабиан вскинул на нее удивленный взгляд. — Я училась на одном курсе с ними обоими. И вас с Гидеоном тоже помню со школьных времен, надо сказать. Неловкость окончательно завладела Фабианом. Он совсем не помнил свою собеседницу, даже не предполагал, что та училась с ними вместе. Память тут же услужливо подкинула смутно похожего на Доркас когтевранца, учившегося на курс старше, должно быть, ее брата. Неловко свернув разговор, он тогда извинился, пожелал девушке хорошей ночи и поспешил уйти. Уже достаточно удалившись от костра, почти у палатки, Прюэтт оглянулся — и увидел, что Медоуз сидит, грея руки о жестяные стенки кружки, и смотрит в пустыню, а ветер заботливо шевелит черные волосы. Вынырнув из воспоминаний так же резко, как оказался в них, Фабиан растерянно опустил взгляд на собственные пальцы, сжимавшие постепенно остывающий металл. Тот разговор был в семьдесят третьем — или четвертом? — году. Они с Доркас встретились в лагере среди останцов плато Тассилин-Адджер: он охранял британскую экспедицию, занимавшуюся поисками следов древних сахарских магов, а ее с еще несколькими работниками Румынского заповедника пригласили посмотреть на обнаруженную в пещерах драконью кладку. Она тогда страшно ругалась, а потом вышла к дракону в качестве приманки, чтобы остальные драконологи могли спеленать самку Большого Песчаного. Доркас сухо закашлялась, плотнее кутаясь в плед. Этот звук возвратил Фабиана в реальность окончательно, заставил того поднять взгляд от собственных рук и посмотреть в лицо девушке. Сейчас она меньше всего напоминала сурового укротителя драконов, походя скорее на мышку. — Совсем замерзла? — спросил он ее. Доркас отрицательно качнула головой, отставив кружку и приподнимаясь, чтобы устроиться поудобнее. В неверном свете костра было видно, как с трудом двигаются закоченевшие пальцы. — Иди сюда. Медоуз взглянула настороженно, увеличивая сходство с маленьким зверьком. Прекрасно зная недоверчивую натуру девушки, Фабиан чуть приподнял полу мантии, в которую кутался наподобие пледа, и расслабился, когда Кас присела рядом. Почувствовав себя увереннее, Прюэтт накинул ей на плечи мантию и почувствовал, как сама Кас шевелится, пытаясь поделиться с ним пледом. На лице невольно появилась улыбка. — О чем ты думал? — спросила Медоуз, прижимаясь к его боку и пряча нос в руках — от этого ее голос прозвучал приглушенно. — Вспоминал Алжир. Как дела у того дракона, кстати? — У нее все прекрасно. Мы назвали ее Песчинкой. Самый послушный дракон в заповеднике. Дракончики уже подросли, но у меня есть несколько колдофото, где они еще совсем маленькие. — Почему ты с такой теплотой отзываешься о драконе, который чуть тебя не убил? — Она была испугана, — повела плечом Доркас, улыбнувшись — она почти всегда улыбалась, говоря о животных. — На самом деле Песчинка очень добрая. Даже позволила на ней полетать. — Фабиан, сделавший перед этим особенно большой глоток чая, чуть не поперхнулся и малодушно порадовался, что не видел этого. — Эти колдофото у меня, кстати, тоже есть. Я покажу. — Не надо, у меня достаточно живая фантазия, — тут же отказался Прюэтт, прекрасно понимая, что стоит ему увидеть колдофото — и он сделает все, чтобы Доркас больше не приближалась к драконам. Это желание разобьется о ее негодование, они поссорятся... В общем, лучше ему их не видеть. — Ты знаешь, что Чарли уже мечтает заниматься драконами? — Разумеется, — самодовольно хмыкнула Доркас. Фабиан тут же понял, что ей доставляет ни с чем не сравнимое удовольствие рассказывать ему о своей работе, которой он сам не без причины опасался. — Со мной в роли крестной странно ожидать другого. Он еще передумает, не переживай. — А если не передумает? — нужно было признать, что фанатичный блеск в глазах шестилетнего ребенка был плохим способом предсказывать судьбу, но Фабиану казалось, что эту любовь к драконам, привитую рассказами Доркас, уже ничем нельзя было перебить. — То я его всему научу. — Молли будет против. — Это его жизнь, а не жизнь Молли. — Мне всегда казалось, что Молли страшнее дракона. По крайней мере между разговором с Песчинкой и сестрой я вполне осознанно выбрал бы Песчинку. Доркас негромко рассмеялась, и возникшее было напряжение опало, не успев окрепнуть. Девушка прижалась к Фабиану боком, заставляя того снова расплыться в улыбке. Ее волосы щекотали его шею. Он как раз хотел зарыться в них носом, — вольность, которую еще никогда себе не позволял, — когда смех перешел в сухой кашель. Доркас поспешила отстраниться, отворачиваясь и разрушая всю магию момента. — И все-таки замерзла, — констатировал Фабиан, с волнением глядя на напряженную спину. Подождав, пока приступ кашля сойдет на нет, он снова привлек девушку к себе. Та не стала сопротивляться. — Нужно будет влить в тебя бодроперцовое, когда вернемся. Почему ты не хочешь использовать согревающие чары? Ответ на вопрос был очевидным — чтобы в случае нападения магический резерв был полон. Именно поэтому сам Фабиан никогда не использовал чары, которые нужно было поддерживать. В мирное время это не было проблемой, но сейчас, когда они, члены Ордена, находятся на защищенной только парой заклинаний территории, а вокруг идет война... Это было нелепо. Только если ты не замерзаешь до состояния, после которого неизменно заболеваешь. — Мне нравится чувствовать ветер, холод ночи, мир вокруг, — ответила Доркас, прекрасно зная, что в этих словах почти нет правды. Ей и в самом деле нравилось ощущать все это, но согревающие чары совсем бы не помешали. — А бодроперцового наварено столько, что его уже девать некуда. Лили недавно передала целый ящик. Лучше бы варила что-нибудь посложнее, не с гриппом воюем. — Она набивает руку, — возразил Фабиан, тем не менее, полностью согласный с Медоуз. Его тоже сбивала с толку суетливая активность Поттер, решившей наварить зелья на десятилетия вперед. Правда, надо отдать ей должное, недостатка в кроветворных теперь никогда не было, а бодроперцовое с удовольствием забирала Молли, сыновья которой простужались один за другим. Доркас не ответила. Она замерла, греясь о мужской бок, и смотрела на пляшущие языки костра. Продолжать разговор, хотя бы косвенно затрагивающий войну, не хотелось, а говорить о чем-то другом было слишком сложно. Фабиан аккуратно ее приобнял, опасаясь, что девушка отстранится, и все-таки зарылся в темные волосы носом. Они пахли чем-то сладким — может, мимозой — но четко определить не выходило, а спрашивать казалось неуместным. Время исчезло. Они сидели в роще около медленно умирающего костра и смотрели на него, не желая поддержать в огне жизнь. Доркас еще несколько раз начинала кашлять. Поначалу Фабиан отстранялся, но скоро перестал — и теперь только крепче прижимал к себе хрупкое тело. Медоуз никогда не была тактильной. Обычно она тактично уходила от прикосновений, не нарушала личное пространство первой и нервно дергалась, когда это делал кто-то другой. Этот факт всегда страшно смущал Фабиана, не привыкшего к такому поведению, а теперь знание об этом было сметено радостным удивлением: она сидела здесь, рядом с ним, и совсем не возражала, когда его руки сжимали ее в объятиях. Увлеченный собственным счастьем, Прюэтт не заметил, как Доркас уснула. Ее тихое сопение смешивалось с шуршанием сухих листьев и потрескиванием догорающих веток. Какое-то время он сидел неподвижно, боясь разбудить девушку. Только спустя долгие минуты, когда костер окончательно догорел, он аккуратно высвободил левую руку из-под мантии, вытащил из кармана палочку и, направив ее на обуглившиеся ветки, вызвал струю воды. Колдовать левой рукой было неудобно, почти противоестественно, поэтому на чары ушло больше времени, чем хотелось бы — неприятно пахнущий пар уже успел расползтись по полянке. Доркас зашевелилась во сне, пытаясь спрятаться от клубов. Аккуратно подхватив ее на руки, Фабиан поднялся на ноги и аппарировал. Они появились посреди небольшой гостиной, испугав спящего в кресле кота. Тот вскочил на лапы, выгнув спину, и зашипел на гостей, медленно поднимая густую лоснящуюся шерсть. — Это я, все хорошо, — пробормотала Доркас, пытаясь выбраться из рук Фабиана и встать на ноги. Тот, впрочем, совершенно не собирался ее отпускать, с чем девушке пришлось смириться. Кот расслабился, снова свернувшись в кресле. Теперь только большие глаза, отражающие редкий свет, внимательно следили за движениями незнакомого мужчины. — Отпусти меня, я могу сама добраться до кровати. — Можешь, — не стал отрицать Фабиан. — Но у тебя есть потрясающая возможность не ходить самой, а просто ткнуть пальцем в нужную сторону. — И в самом деле. Туда, — Доркас вытянула руку, показывая на неприметную дверь в углу гостиной. Преодолев комнату за несколько шагов, Фабиан толкнул плечом потрескавшееся от старости дерево и оказался в небольшой спальне, в которой помещались только сама кровать и шкаф для одежды. Половину стены занимало окно. На его широком подоконнике громоздились книги, когда-то, наверное, представлявшие из себя аккуратные стопки, но поехавшие под собственным весом и теперь явно составляющие весьма хрупкую конструкцию. Люстра под потолком отсутствовала — ее роль выполняла одинокая лампочка. — Кинь меня куда-нибудь, пожалуйста, — пробормотала снова начавшая засыпать Доркас. Тут же оторвавшись от рассматривания комнаты (в ней Фабиан, в отличие от гостиной, еще ни разу не был), Прюэтт аккуратно опустил Медоуз на кровать. Та, еще не совсем потерянная для реальности, ленивым движением стащила с себя ботинки, скинула кардиган и, оставшись в майке и джинсах, перекатилась к стенке, увлекая за собой одеяло. — Я тебя люблю, ты лучший, — раздалось из подушки, которую девушка тоже успела сгрести по пути. Фабиан вздрогнул. Прекрасно понимая, что ничего, что ему хотелось бы, Медоуз не имела в виду, он теперь с трудом мог взять себя в руки. Прошла пара секунд, прежде чем Прюэтт, тихо выдохнув, натянуто улыбнулся в темноту: — Хорошей ночи, Кас. Очертания фигурки, зарывшейся в одеяло, ответили молчанием. Фабиан еще немного постоял, борясь с желанием добавить что-нибудь, и двинулся к двери. Уже выйдя в гостиную и готовясь исчезнуть с негромким хлопком, он услышал негромкие слова, показавшиеся сначала наваждением: — Не хочешь остаться? Он вернулся назад, снова прикрыв за собой тихо скрипнувшую дверь. Глаза Доркас, и не подумавшей выпутаться из одеяла, чуть блестели в темноте. — С тобой теплее, — пояснила она, и Фабиан буквально почувствовал исходящую от девушки неловкость. Тоже стащив обувь и положив куда-то на пол мантию, Прюэтт вытянулся рядом с Доркас. Та перекатилась к нему поближе, лениво выпуталась из одеяла, чтобы накинуть на обоих, и тут же тихо хмыкнула. — Что? — шепотом поинтересовался Фабиан, все еще боясь разрушить момент. — Ты наверняка наследил, пока ходил в ботинках по гостиной и спальне. Вот будет, кому убрать с утра, — и Доркас прижалась к нему, посапывая.