Странные существа

       Я принимал его заботу с благодарностью, но без угрызений совести: всё же наша Связь позволяла отслеживать его эмоции. Он ухаживал за мной с наслаждением, с упоением, и моя беспомощность, кажется, даже доставляла ему удовольствие: наконец-то я был слабым, послушным и зависимым от него. Мне думалось, что он и в Ехо мечтал о том, чтобы я вот так поступил в его полное распоряжение и он получил безраздельную власть над моей тушкой.              Плохо было только то, что он всё равно чувствовал свою вину в том, что произошло. Как-никак, а я же из-за него остался здесь. Я ему напомнил тогда слова одного из самых любимых им авторов в здешнем Мире: «Тот, кто любит, должен разделить участь того, кого любит». Шурф ответил его же словами о том, что человек смертен и более того – внезапно смертен. Помня об этом, трудно жить по-прежнему: ведь рискуешь теперь не только собой.       Хоть он и обещал мне никогда не терзаться угрызениями совести, но, во-первых, я тогда почти шантажом вынудил его пообещать это: мог убрать в первый раз ласкающую его распалённую плоть руку. А, во-вторых, обещать не чувствовать – это всё же опрометчиво. Как же не чувствовать, если чувствуется? Поэтому я давал ему возможность оттягиваться по полной: неусыпно следить за тем, чтобы я всенепременно делал то, что должен, и ни в коем случае не делал того, чего не должен. В его глазах это в какой-то мере искупало его мнимую вину. Во всяком случае, для него это было так. Смущала меня только его знахарская скрупулёзность. Он почему-то решил, что должен самолично контролировать все физиологические процессы, происходящие в моём ослабленном, отвыкшем от самостоятельного функционирования организме. Поняв, что я мнусь не потому, что что-то не так, а потому что просто стесняюсь, Лонли-Локли по-настоящему обозлился на меня и в первый раз назвал дураком. Он стоял передо мной лохматый после ванны, в домашних джинсах, голый по пояс и кричал почему-то обиженно: - Не знал, что ты такой дурак! Шурф был невозможно трогательный, тёплый, свой, и я со смехом полез к нему целоваться. Он даже отстранил меня в сердцах, но потом опомнился, прижал к себе, начал что-то объяснять, а потом и вовсе отвлёкся. В первую ночь после моего возвращения домой Шурф даже начал лепетать, что секс может утомить меня и нам надо, пока я не окрепну, спать отдельно, но я тут же убедил его в том, что вполне себе окреп, да ещё как окреп, и пренебрегать этим вредно. Справедливости ради надо сказать, что лепетал он недолго. Минуты полторы. По утрам, проводив Шурфа на работу, я снова заваливался на диван, с блаженной улыбкой пялился в потолок, вспоминая его торопливые, а от того ещё более жгучие утренние ласки. В особо сладких и бесстыдных местах меня непроизвольно выгибало в пояснице, я обхватывал его подушку, вдыхал запах его волос, а потом иногда задрёмывал, но чаще вставал, пил кофе и садился за ноутбук.       Мы уже решили, что приблизить наше возвращение в Ехо вполне может описание наших приключений после Шамхума. Надо, чтобы Вершители этого Мира продолжали воспринимать нас с Шурфом как могущественных магов, продолжающих жить и колдовать в Ехо. Нам показалось самым удачным написать о сновидениях и сновидцах Ехо. После того, как Нумминорих вывернул наизнанку эту чёртову шапку Датчуха Вахурмаха, зыбкость сновидений проникла в реальность Ехо и стала расшатывать её. На сто лет Джуффин поставил меня хранителем «настоящести» Ехо, наверное, потому что мне больше других надо было в ней самому убедиться. Утверждать её снова и снова.       В голове у меня уже всплывали самые яркие эпизоды работы со сновидцами, их были десятки, но я прикидывал, в которых из них действовали именно мы вместе с Шурфом. Кроме того, я хотел, чтобы в сознание читателей хоть подспудно вторглась мысль о нашей любви, о нашем единстве, о нашей невероятной удаче. Мы сблизились по-настоящему, когда писали стихи на небе. Тогда я если не понял, то почувствовал, что Шурф – самое ценное, самое лучшее, что есть в моей жизни, а вот такие минуты полного единения – и есть, собственно, счастье. Которого, оказывается, раньше у меня и вовсе не было. Или я принимал за счастье что-то другое. И я начал писать новый цикл с книги «Мастер ветров и закатов». *** Я засел за ноутбук вскоре после возвращения из больницы. Мы с Шурфом редко вспоминали Ехо, чтобы не травить лишний раз душу. Но сейчас, как это всегда бывает при воспоминании, столица Соединённого Королевства казалась мне самым полным воплощением всех немыслимых красот и чудес. И мне хотелось, чтобы это увидели и почувствовали все, кто прочитает про Анну, сделавшую Ехо небесным городом, стоящим на радугах. Я писал о том, как мы с Джуффином считали закаты у окна его кабинета, как дивный город вновь и вновь освещался косыми закатными лучами, как вырастали и опять подбирались тени от остроконечных крыш и башенок, как то выныривали из сумрака, то погружались в него мосты, как благоухали не успевающие закрыться цветы, как горожане, мои дорогие горожане, все до одного волшебники, смотрели на небо и улыбались. В тот первый по возвращении день я по больничной привычке завалился спать после обеда. Но, полежав немного с открытыми глазами, тревожно подумал: а с чего это я решил, что моя писанина здесь кому-то зачем-то сдалась? Не забыли меня за время моего отсутствия? И я стал искать сведения о себе, любимом. К моему изумлению, меня не только не забыли, но, соскучившись по продолжению историй о моих приключениях в Ехо, стали сами сочинять их. Я просмотрел несколько и, что называется, выпал в осадок. Мои любезные Вершители сосватали нас с Шурфом задолго до того, как это произошло на самом деле! Значит, почувствовали, что между нами есть та самая Связь, которую я сам не мог полностью осознать. Оторвавшись от многочисленных историй о нашей любви, я стал вспоминать свои тексты. А и вправду, похоже, один я не мог сообразить, что мы с Шурфом предназначены друг другу! И я углубился в чтение. Тексты были самые разные. Была откровенная похабщина, неумело состряпанная и неаппетитная, в основном связанная с больно царапающимся и кусающимся Безумным Рыбником. Были коротенькие невнятные сценки, написанные с ошибками, явно какими-то школьницами. Но встречалось и такое … Я зачитался историей, в которой Шурф пришёл ко мне в Мир Паука, теряя магическую силу, остался со мной, а потом мы встретились с Лойсо в Багдаде. Текст был такой красоты, что я с завистью понял: мне ведь, пожалуй, самому такое слабо написать! Финал с запиской Шурфа о смысле жизни так разволновал меня, что я встал, сварил кофе, закурил и только потом продолжил листать страницы.* Дальше – больше. Меня спаривали с Мелифаро, Джуффином, Нумминорихом, Гуригом, Лойсо … Грешные Магистры! Прочитав, как меня насилует сэр Кофа, я представил такую картину в реале и долго не мог проржаться. А потом вдруг поймал себя на ревнивой мысли: Шурф-то с Нумминорихом вон какое удовольствие получает, а меня, пьяного, в это время нахлеставшийся грёма Кофа уестествляет! Поняв, какая дичь пришла мне в голову, я развеселился ещё больше. Подумал немного, прочитал ещё и сиквел, и до меня дошло, почему я воспринял этот невозможный ход событий, как самую настоящую реальность: текст был очень талантливым.*** Прочитав длинную историю о змеях из Болота Гнева, о том, как я отдал умирающему Шурфу своё сердце, я заёрзал на диванчике и нетерпеливо поглядел на часы: скоро ли он вернётся? Сил нет такое читать в одиночестве! ** И тут мне попалась целая повесть о том, как Шурф умер в Мире Стержня и появился в каком-то другом, молодом Мире, где не было магии, и там он был женат на Хельне, преподавал стиховедение в университете и был вполне счастлив. А я вернул его в Ехо, к его настоящей жизни.**** Вот это была находка! Совсем как наша теперешняя ситуация. Надо соответствовать! И я засел за собственный текст о сновидице Анне. Опомнился я, когда услышал, как в дверном замке поворачивается ключ. Я кинулся в прихожую. Мне нужно было одновременно поцеловать Шурфа, по которому я безумно соскучился с утра, рассказать ему обо всём, что прочитал, написал, узнал и передумал за день и забрать у него тяжёлые сумки. Одновременно не получалось, и я сосредоточился на поцелуе. Шурф так стремительно заграбастал меня, так крепко прижал к себе, так тягуче и сладко завладел моими губами, что я бросил на пол сумку, медленно обхватил его руками за шею и так и повис на нём, отключив сознание. Он повернул меня лицом к двери и торопливо обнажил нужные части тела. Я чувствительно приложился лбом о стальную обшивку и краем сознания начал воспринимать происходящее.       Мы оба страшно торопились. Я провоцировал Шурфа откровенными телодвижениями и требованиями: «Ну, давай, ну, хватит уже, ну, давай скорей!». Он не успел меня как следует подготовить и мне было таки порядочно больно, но удовольствие, разлившееся по телу, оказалось гораздо сильнее и отвлекало на себя. Я застонал, не обращая внимания на шипение сверху: «Тише, соседи услышат!».       Шурф совершенно не владел собой, и я за ним не успел. Не дав себе отдышаться, он развернул меня спиной к двери и опустился передо мной на колени. Теперь я был впечатан голой задницей в холодную дверь, которую только что звучно бодал в такт мощным толчкам Шурфа. Мне понадобилось совсем немного времени, всего несколько его движений. Слышно меня было, наверное, не только через стенку в прихожей у соседей, но на лестнице и, возможно, в лифте. Шурф торопливо зажал мне рот ладонью, потёрся щекой о мой живот, быстро, легко целуя, куда попало. Остыв, я опустил глаза и заржал ещё громче, чем только что кричал: более непристойной картины я в жизни не видел! Мы оба были в спущенных до колена брюках, а Шурф ещё и в кроссовках; рядом валялись сумки, вывалившиеся из них пакеты и откуда-то взявшийся букет цветов, который я сразу не заметил. Мой друг, видимо, тоже мгновенно оценил всю эту красоту, привёл себя в порядок и слегка шлёпнул меня раскрытой ладонью по голой ягодице: - Прикройся, бесстыдник! Я возмутился: - Я же ещё и бесстыдник! Вот возьму сейчас, разденусь догола и буду так ходить весь вечер! - Сомневаюсь, что при таком раскладе ты будешь именно ходить, - хладнокровно парировал Шурф, подобрал сумки и прошествовал на кухню. А потом было так по-семейному, так счастливо и упоительно! Мой друг быстро принял душ, переоделся, торжественно нацепил свой фартук с принтом британского флага и принялся священнодействовать. Я помогал ему, научившись кое-чему за годы, проведённые с ним в этом Мире. Он обычно старался не подпускать меня к готовке, объясняя это тем, что ему не просто не трудно, но и приятно этим заниматься, но иногда не получалось управляться со всем самому: всё же он много работал. Я выполнял обязанности кухонного мальчика: чистил овощи, мыл посуду, выполнял его мелкие поручения. Он сразу же объяснил мне назначение многих странных кухонных приспособлений, презрительно отозвался о бумажных салфетках, сказав, что подавать их к столу – всё равно, что сервировать его одноразовой посудой и обрывками туалетной бумаги. Шурф купил комплект льняных салфеток, конечно, снежно-белых, и активно использовал их в ежедневной, будничной сервировке. Сначала я протестовал, потом любовался нарядным видом, который приобретал наш старый стол, а потом просто привык и уже не представлял, как можно есть за голым столом. Времена, когда я завтракал чипсами или варёной колбасой с куском, отломанным от багета, давно прошли. Сейчас я чистил и разделывал принесённую Шурфом форель, а он смешивал кляр для свежих морепродуктов. Я рассказывал ему о фантазиях наших Вершителей, он слушал с таким изумлённым видом, что я приходил во всё больший энтузиазм и подробно пересказывал ему целые эротические сцены. Иногда Шурф останавливался, поворачивался ко мне и ошарашено переспрашивал: «Так и написано?!». Я видел, что тема захватила его полностью и торжествовал. Пересказав всё, что успел прочесть, я задумался.       - Знаешь, Шурф, мне кажется, что Вершители дали мне ещё одну жизнь, которую я до этого не помнил. Я же рассказывал тебе, что стал вспоминать то Рагнарёк, то Хугайду, то отель. … Всё это было со мной, просто я не помнил как следует. А вот эта жизнь, в которой осуществилась наша с тобой любовь – ещё одна, которая проявилась, как изображение на фотоплёнке, и она тоже моя. - И моя, - серьёзно кивнул мой друг. А потом мы ели запечённую форель, изумительно сочную и нежную, и морепродукты в кляре, для которого Шурф так подобрал специи, что я метал их с блюда, как семечки, и не мог представить, что смогу когда-нибудь остановиться. Шурф принёс с собой целый пакет клубники, которую он любил в этом Мире больше всего, наверное, и часто готовил из неё разные диковинные блюда. Но сейчас мы ели «просто клубнику», то есть, «землянику садовую», как, оказывается, правильно её называть, и вспоминали историю об Анне. Мне надо было узнать у Шурфа, как он воспринял моё нелепое появление в Иафахе под видом старухи, потому что в Ехо мы к этой теме никогда не возвращались. - Ты помнишь это? - Конечно, Макс. Я помню всё, что связано с тобой, до малейших подробностей. Если бы ты знал, сколько раз я вспоминал, проигрывал снова, обдумывал и смаковал каждую нашу встречу, каждый разговор, каждый твой взгляд и улыбку! А тот момент. … Когда послушник сказал мне про старую леди, просившую передать весть о гибели Кеттари, я сразу, разумеется, понял, что это как-то связано с тобой. Но я и не подумал даже, что это ты заявился самолично! И когда увидел тебя, то не просто сразу же узнал, это само собой, а понял самое главное. - Что - главное? - То, что ты побоялся приходить ко мне в своём виде. Ты уже всё понимал, ну… про нас, подсознательно чувствовал, но не принимал, не мог. Потому что если бы я увидел там, в пустой приёмной, тебя, Макс, я не смог бы сдержаться. А это тебе тогда было ни к чему. Ты был с Меламори, и, кроме того, был выбит из колеи, напуган, ты устал и растерялся, и вот такие осложнения в виде моей любви просто не вместились бы в твоё сознание. Ты подсознательно обезопасил себя, рассчитав, что на старуху я вряд ли наброшусь с нежностями. Ты как будто показал – я всё знаю, но пока не надо. И ещё я понимал, что именно тебе от меня прежде всего требуется: уверенность в себе и во всём, что тебя окружает, поэтому ты и предложил привычное распределение ролей: раздолбай-ученик и строгий наставник. В Шамхуме же было всё по-другому. А ты хотел вернуться именно в свой, в прежний Мир. Потом я много думал об этом, гадал – а почему именно старуха? Ты ведь мог принять любой неаппетитный облик, правда? Я искал объяснения в каких-то мифах, снах, приметах. … Ну, единственное, что мне показалось более или менее подходящим – это то, что Судьба во многих мифологических сводах здешнего Мира персонифицируется именно в виде старой женщины. Но вряд ли ты намеренно принял вид Парки. Или Мойры. - Да, уж об этом я не думал тогда, точно. Хотя, может, подсознание именно так и сплясало. А то, что я испугался просто прийти – это да, всё так. Я как представил, как вхожу к тебе и ты там … такой … Я бы кинулся к тебе, а потом … ну, я тогда не мог и подумать, что именно было бы потом. - Я тебе напомню разговор во всех деталях, Макс, а там уж выбирай, что оставлять, а о чём умолчать. Те стихи, что мы с тобой тогда читали, я помню, конечно, и достаточно будет обратить внимание на их внутреннее и даже формальное сходство, чтобы понять степень близости между нами. После прогулки и неизбежных медицинских процедур мы завалились на диванчик, и голый Шурф начал церемонно извиняться за то, что в прихожей вёл себя «недопустимым образом, позволил себе забыться, был груб, как подвыпивший подмастерье, причинил мне боль, а соседям – беспокойство». Всё это было чересчур даже для него; я навис над ним, вгляделся внимательнее и понял, к чему он клонит: вот в такой форме он предлагал мне взять инициативу на себя, ну, якобы для того, чтобы дать мне возможность отплатить ему той же монетой. Я с удовольствием принял пас: состроил из себя свирепого самца, хищно набрасывающегося на трепещущую жертву. Сэр Лонли-Локли в роли трепещущей жертвы был настолько неподражаем, что угомонились мы не скоро. *** Шурф обычно звонил в половине второго, спрашивал, как я себя чувствую, всё ли у меня в порядке, строго осведомлялся, не забыл ли я принять лекарство и пообедал ли. Я восторженно блеял о том, что вот, мол, работаю, творю, а он настоятельно рекомендовал мне сделать перерыв для необходимых лечебно-профилактических мероприятий.       «Мастер Ветров и Закатов» продвигался вперёд заданными бодрыми темпами. Переговоры с издательством прошли на удивление легко и мне были предоставлены вполне нормальные условия и сроки. Я садился за клавиатуру, не делая над собой никаких усилий. Сцена за сценой вливалась в уже достаточно объёмный текст и занимала там своё место, как деталь паззла. Я оттягивал только самое сложное и самое дорогое для меня – сцену со стихами. Про свой приход в Иафах я уже написал, расставив акценты так, как мы и обговорили. Вечером Шурф, прочитав эту сцену, удовлетворённо кивнул: - То, что надо. Не прямо сказано, но ясно, что между нами много чего происходит. И потом ты тогда был с Меламори, это же именно она вытащила тебя отсюда в Шамхум, и ты был ей благодарен… - Знаешь, Шурф, - ответил я. – Ты уже читал Тургенева, не всё, но достаточно. Я дождался его уважительного кивка и продолжил: - У него есть такие странные короткие зарисовки, которые он называл «стихотворения в прозе». Так вот, одно из них – о том, из чего рождается любовь. Оно короткое и, собственно, всё состоит из перечисления чувств, способных породить любовь. Это и ненависть, и привычка, и страсть, и забота, и жалость, и сострадание. Там много чего. А в конце сказано, что есть только одно чувство, из которого никогда не рождается любовь. Это благодарность. Шурф задумался. - А ведь, пожалуй, Тургенев и прав. Впрочем, Макс, тебе нет необходимости оправдываться передо мной за леди Блимм. У меня тоже была целая жизнь до тебя. И Хельна была, «и девиц без числа». И мужчин тоже. Но если бы ты знал, насколько всё это не имеет значения для меня сейчас! Да, честно сказать, и никогда не имело. Мы вместе вспоминали сцену написания стихов на небе. Он, мечтательно уставившись в потолок, читал стихи леди Утары Маи, вспоминал Хименеса, вплывал сам и вводил меня в то дивное состояние нашего полного душевного слияния, когда мы совершенно забыли о том, что в мире существует кто-то и что-то, кроме нас. Шурф весь светился от счастья и восторга, в потом твёрдо произнёс: - Только акцентируй обязательно эти строки: И все, чем смерть жива И жизнь сложна, приобретает новый, Прозрачный, очевидный, как стекло, Внезапный смысл. Я кивнул: - Да, это – самое главное, самый центр. Потому что в тот момент всё, чего мы о себе или не понимали, или прятали, или боялись, «приобрело прозрачный, очевидный, как стекло, внезапный смысл». *** «Мастер Ветров и Закатов» разошёлся так быстро, что пришлось делать допечатку. Я уже начал следующую книгу, которую потом в издательстве назвали «Слишком много кошмаров». Я уловил в этом названии какой-то негатив и было запротестовал, но мне твёрдо ответили, что каждый должен заниматься своим делом: я – писать, а они – продавать. И ведь не возразишь! Жизнь наша снова вошла в прежнюю колею, только я не ходил на работу, писал дома. Лонли-Локли всё свободное от забот обо мне и хлопот по хозяйству время посвящал чтению. Он записался в библиотеку и стал там, я подозреваю, самым активным читателем. У него уже был свой ноутбук, но по старой памяти мой друг всё же решительно предпочитал бумажные книги. Сначала он проглотил почти всю русскую классику, потом взялся за бескрайние моря европейской поэзии и прозы. Его восторгу не было предела! Он цитировал стихи страницами, тормоша меня и заставляя ахать и удивляться вместе с ним. Проза неожиданно захватила его не меньше. Шурф даже пересказывал мне сюжеты Достоевского и Джека Лондона, на некоторое время ставшего его кумиром.       Увидев, что всё это мне давно известно гораздо лучше, чем ему, мой друг, кажется, удивился. Он привык к тому, что в Мире Стержня я был, мягко говоря, не самым большим любителем чтения и перенёс ситуацию и на этот Мир. А я, оказывается, давно знал то, что он сейчас только открывал для себя! Поняв, какая культура сформировала меня, Шурф стал относиться ко мне немного по-другому. Он всегда любил мою магию, а сейчас, без неё, я вроде бы должен был стать в его глазах простым обывателем. Ан хрен: мощная литература здешнего Мира вполне заменила магию. Я замечал, что иногда он, на секунду оторвавшись от книги, искоса уважительно и удивлённо смотрел на меня: вот, оказывается, ЧТО я всегда в себе носил!       Я не вмешивался в его выбор книг, потому что был уверен: уж кто-кто, а Шурф сумеет отделить зёрна от плевел. Так оно и было: в квартире появлялись исключительно стОящие издания, и художественные, и научные. Как-то вечером, устав от напряжённой работы, я решил встретить Шурфа и прогуляться до какого-нибудь уютного ресторанчика. Увлёкшись движением сюжета, я не успел ничего приготовить на ужин. Утешаясь тем, что зато перевыполнил дневную норму в восемь листов, я позвонил Шурфу. Он был недоступен – видимо, на каком-нибудь совещании. Ну, ладно, времени до конца рабочего дня оставалось всего ничего, и я, переодевшись в условно приличную одежду, резво устремился к служебному выходу.       Вскоре служилый народ повалил на улицу, и я издалека увидел Шурфа. На галантно подставленным локотке у него висела завитая, как баран, девица с ярко-красной помадой на губах и малиновым маникюром. Заметив меня, она победно усмехнулась и жарко прижалась к боку Шурфа крутым бедром. Он проследил за её взглядом, издалека кивнул мне, что-то вежливо сказал девице, осторожно высвободил руку от её захвата и направился ко мне.       Я молча стоял посередине тротуара и смотрел на него. Даже не берусь судить, какое у меня было выражение лица. Должно быть, ничего хорошего, потому что Шурф молча схватил меня за руку и потащил куда-то в сторону от потока его сослуживцев. Что я тогда чувствовал? Не знаю. Растерянность, очевидно. Наверное, было ещё что-то, потому что Шурф, дотащив меня до какой-то скамейки, силой усадил на неё и взял за плечи. - Макс, ты что, ревнуешь, что ли? – прямо спросил он, пристально глядя мне в глаза. Я задумался. Ревную? Да нет, не то. И отрицательно помотал головой. -Ну, хвала Магистрам! Я отметил про себя, что он вернулся к еховской форме благодарности высшим силам, хотя в последние месяцы перешёл к общеупотребительному здесь «слава Богу!». - Тогда что, Макс? Что с тобой? Что-то случилось?       Шурф тревожно расспрашивал меня, а я не мог разжать челюсти, которые как будто судорогой свело. - Так, я вижу, эта девица всё же тебя расстроила. Макс, ну, ты что, серьёзно, что ли? Я уверен, что она поспорила у себя в бухгалтерии, что уложит меня, такого голубого, в свою постель, и даже сроки оговорила с «девчатами». Она вдруг активизировалась три дня назад и прохода мне не даёт. Я не хотел грубить, просто подумал, что она сама поймёт всю бессмысленность своих усилий и отстанет. Я ведь ей, в сущности, не нужен. Макс, ну, пожалуйста, перестань уже! Макс!!! Лицо Шурфа и окружающее его небо вдруг стали чёрно-белыми, стремительно подступила тошнота, потом исчезли и белые краски. Я думаю, обморок длился не больше двух секунд, потому что я не успел упасть, а Шурф не сразу подхватил меня, видимо, потому, что почувствовал такую же дурноту. Опомнившись, мы молча задышали на счёт, сидя рядом и не глядя друг на друга. Шурф пришёл в себя первым: - Макс, прекрати немедленно! Тебе нельзя нервничать, ты видишь, что с нами происходит? Ну, это же глупо, в конце концов! Макс, давай поговорим! - Шурф, - выговорил я на выдохе. – Да Магистры с ней, с этой овцой! Причём тут она? Ты мне вот прямо сейчас скажи что-нибудь ужасно банальное, как в дурацком сериале, что-нибудь о том, что ты любишь только меня и тебе никто, кроме меня, не нужен. - Макс, - ответил мой друг, глядя мне прямо в лицо. – Я люблю тебя и мне никто, кроме тебя, не нужен. Я улыбнулся, вспомнив анекдот: «Если банальные слова из дурацкой песенки начинают казаться тебе полными глубокого смысла, значит, это – любовь». Всё-таки Шурф ждал продолжения, и я попробовал понять и словесно оформить то, что почувствовал: - Твоя бухгалтерша тут не причём. В конце концов, кроме неё вокруг тебя наверняка полно девушек, умеющих к лицу причёсываться и наносить нормальный макияж. И некоторые из них прекрасно разбираются в поэзии и любят Бродского и Хименеса, так что у них есть все шансы завладеть твоим вниманием. Я бы почувствовал, если бы наша Связь ослабела или прервалась. Нет, между нами всё по-прежнему. Просто, знаешь, нам, наверное, стОит как-то разнообразить свою жизнь, что ли. Заметив протестующий жест Шурфа, я быстро продолжил: - Нет, мне с тобой не скучно, и знаю, что тебе со мной – тоже. Но ведь Бич Магов может нас покинуть в любой момент, правда? Это же внезапно происходит, без всякого внешнего толчка. Или наша очередная жертва Миру Паука будет принята и вера Вершителей вернёт нам магию. Давай возьмём от нашего теперешнего положения всё, что оно нам может дать. Ну, поездим, что ли? Шурф внимательно посмотрел мне в глаза, как будто надеясь увидеть там что-то, что не вместилось в слова, и кивнул: - Хорошо, Макс, как скажешь. Я совсем не против такой перспективы, ты же меня знаешь. Я уже имел возможность убедиться в том, что этот Мир весьма богат и интересен, в какой-то степени даже не менее, чем Ехо. Я буду счастлив путешествовать вместе с тобой, хотя не могу сказать, что сейчас мне скучно или что моё время тратится даром. Я очень много узнаЮ и мне захватывающе интересно здесь. К тому же я с тобой, а этого мне для счастья вполне достаточно в любом Мире. Но ты просто устал, Макс. Тебе необходимо отвлечься, тем более что ты работал с опережением и небольшой запас времени у тебя есть. Я должен был сам об этом подумать, но я так счастлив, так упиваюсь каждым мгновением с тобой, что как-то … успокоился на твой счёт. Я попрошу предоставить мне отпуск на две недели раньше намеченного, и мы с тобой съездим, наконец, куда ты захочешь. А теперь пойдём домой, ты ещё немного бледен и … - Нетушки, Шурф, я домой не хочу, я хочу в ресторанчик! - Ну, хорошо, пусть будет ресторанчик. И мы купили тур в Скандинавию. Европейский Север произвёл на Шурфа неизгладимое впечатление. Особенно Норвегия. Мы с ним поднимались на какие-то страшные, висящие над морем голые скалы, катались на лодках по фьёрдам, залезали под водопады. Шурф таскал меня к памятнику викингам – три меча, воткнутых в скалу, и всё, а впечатление на всю жизнь; отыскивал какие-то живописные ущелья, лабиринты, кормил оленей, даже минут пять собирал морошку и чернику. Правда, на вкус ему не понравилось.       На обратной дороге мы заглянули на Соловки. И здесь для меня открылось в Шурфе что-то новое. Он полностью гармонировал со здешней природой. Невыносимо прекрасно и страшно. И потусторонне как-то. Однажды я загляделся на Шурфа, стоящего у огромного валуна на самом берегу моря. Чеканный неподвижный профиль на фоне белёсого неба и точно такого же моря. Открыто, холодно, пусто. Я как-то внутренне притих и с неизвестно откуда взявшимся страхом подумал: «Великий Инквизитор!». Вообще мы как-то вырвались за пределы нашего квартирного мирка, в котором всё равно были счастливы. Много ездили, да и в Москве находилось, что посмотреть. Сначала мы освоили самые стандартные туристические маршруты: Египет, Турция-Греция, Золотое Кольцо. Живописные развалины не произвели на Шурфа ни малейшего впечатления, он сказал, что в своё время и в Ехо насмотрелся на такие красоты по самое не хочу. Да и что такое какой-нибудь Парфенон для коренного угуландца? Новьё. Переезжая из города в город в средней России, Шурф вежливо выполнял всю обязательную программу, а потом как-то вечером показал мне одно место в разговорнике. Господам иностранцам в качестве наиболее вероятно получавшей актуальность фразы наряду с «Где здесь туалет?» предлагалась такая: «Мы насмотрелись церквей». И я стал следовать за Шурфом. Он не отказывался от осмотра расхожих достопримечательностей, но его больше занимал местный колорит, который он улавливал в бытовых мелочах, а не в сувенирных киосках. Удивительный он всё же человек! И торговался на Египетском базаре в Стамбуле, как коренной ташкентец. В общем, никогда в жизни в этом Мире мне не было так интересно. *** Моя следующая книга продвигалась неожиданно трудно, но после одного разговора с Шурфом всё изменилось. Как-то он пришёл с работы в особо игривом настроении. Крепко и надолго зажал меня уже в прихожей, потом хвостом ходил следом и лапал за разные места, тёрся низом живота о мою задницу, поминутно лез целоваться и в конце концов повалил меня на диван лицом вниз. - Что, прямо сразу вот так? – уточнил я, как будто Шурф недостаточно ясно обозначил свои намерения. - Секс бывает банальный, а бывает анальный, - назидательно ответил он, раздеваясь у меня за спиной. «Опосля всего», как написал однажды наш «Буревестник революции», мы курили, лёжа на диване, а Шурф продолжал ласкаться, признаваться в любви, называть меня чуть ли не котиком, так что я даже заподозрил, что ему что-нибудь нужно от меня или он что-то натворил. Я спросил прямо, но Шурф даже не сразу понял, о чём это я говорю, а потом рассмеялся. Всё такой же расслабленный и счастливый, мой друг был невозможно трогательным, я начал его тормошить, он подмял меня, как медведь. … Мы возились, как подростки, потом голыми же пошли на кухню пить чай с принесённым Шурфом осетинским пирогом. Он расспрашивал, как продвигается работа, и я признался, что не могу поймать чего-то главного, какой-то связующей идеи, которая бы объединила происходящие чудеса.       Посерьёзнев, мой друг, любовник и критик стал разбираться в ситуации. Сначала он принял душ, оделся, привёл в порядок причёску, и только потом прочитал написанное. Как всегда, он легко ухватил суть и вправил мне мозги, но его поправки оказались во многом неожиданными: - Ты пишешь о Малдо Йозе, вводишь в повествование (в целом) ещё одну незаурядную личность, близкую тебе по духу, но мельче, чем ты, по масштабу. Ты – Вершитель, а Малдо – созидатель. Ты приказываешь Мирам, просишь их о чём-то, сотрудничаешь с ними, а он, запертый в нашем Мире, изменяет его. Он придаёт мечте форму. Пока что это формы исключительно нашего Мира. Но постепенно колдовство на пределе его возможностей отменяет границы и он вырывается туда, куда ему раньше не было хода. Я тут недавно прочитал книгу сэра Артура Кларка и меня просто поразили выведенные им три Закона Технологии. Первый: «Когда уважаемый пожилой учёный утверждает, что что-то возможно, то он почти наверняка прав. Когда он утверждает, что что-то невозможно, — он, скорее всего, ошибается». Второй: «Единственный способ обнаружения пределов возможного состоит в том, чтобы отважиться сделать шаг за его границы, в невозможное». И третий: «Любая достаточно развитая технология неотличима от магии».       Это как раз про Малдо Йоза. Он находит способ выйти за пределы возможного: просто работать, действовать так, как будто этих пределов не существует. Потому что их и правда не существует, Макс, ни в каком из Миров не существует. Просто если что-то кажется невозможным, то оно ПОКА невозможно. Сэр Артур, хоть и писатель-фантаст, но он и учёный, и свои законы выводит не для какого-то другого Мира, а для технологий будущего. Здешних, земных технологий. В схеме ситуация Малдо – это же наш с тобой случай. Нам надо вырваться за пределы возможного, ну, или того, что таким здесь считается. И то, что ты делал своими книгами, когда жил здесь после Тихого Города, и то, что делаешь сейчас – и есть этот выход. И даже вопрос о форме очень похож. Когда Малдо строил дом Мелифаро, он сделал то, что в принципе сделать нельзя. Но он сделал! И твои книги … их здесь воспринимают, как фантастику, а ведь ты пишешь чистую правду. Всё это было на самом деле, это случилось с нами, это самая что ни на есть реальность! В твоих книгах правды больше, чем у Льва Толстого или тем более у Горького. Они исходили из идеи, из своих вымыслов о том, какой должна быть жизнь, а ты исходишь из того, какова жизнь на самом деле! Пусть это сейчас и воспринимают, как фантастику. Помнишь первый Закон Технологии? Если кто-то говорит, что это невозможно, то он, скорее всего, неправ. Ты помнишь, Макс, что в этом случае, с Малдо Йозом, ты ведь почти ничего не делал. Ты просто помогал ему одним своим присутствием, был всегда перед ним как пример человека, для которого нет невозможного. И здесь сейчас всё так же. Ты перестал быть магом, но не перестал быть Вершителем. Шурф замолчал, и я вспомнил, что надо дышать. Вот оно, то, что и нужно было сказать, а не просто передать интересный случай из нашей еховской сыскной практики! В моей бедной голове сложилась целая картинка, я почувствовал, что делаю следующий шаг к нашему с Шурфом освобождению, логический, естественный шаг. И тут он неожиданно продолжил: - И ещё, Макс … Можно написать так, как будто мы уже тогда любили друг друга, как будто всё уже для себя поняли? Я-то понимал. … Я знал о нашей Связи, но я так долго сдерживал себя, так долго доказывал себе, что физическая близость – это вовсе не обязательно, что мы и так близки. В прошлой книге нас повязали стихи, а вот здесь уже. … Как же я любил тебя тогда, Макс, как хотел! Когда я увидел, что ты спишь на Тёмной Стороне, я в первый момент до обморока испугался за тебя, и за себя тоже, потому что без тебя мне уже нельзя было жить. А потом … вот хорошо, что со мной тогда были эти послушники, а то я не сдержался бы, точно! Ты лежал такой открытый, беззащитный, щёки разрумянились во сне, скаба задралась выше острой коленки. … Какой же ты был сладкий, тёплый, желанный! И такой бессовестно беспечный! А если бы с тобой что-то случилось? Я мог бы лишиться этого сокровища, этого невозможного счастья – тебя! Я уже ведь знал, что у нас всё будет и стал страшным эгоистом, собственником, не мог позволить никому отобрать тебя, даже тебе самому. Мне стыдно признаться, но я боялся за твою жизнь ненамногим больше, чем за своё будущее наслаждение и счастье. Помнишь, я сказал тебе тогда: «Счастье для многих становится тяжёлым испытанием: вдруг появилось, что терять!». Маааакс, ну, пусть как-нибудь так будет, пусть все поймут всё! Подложи эти мысли, что ли, пусть Вершители сами додумают то, что ты не мог договорить, чтобы твои недоговорённости стали прозрачными!       Я сгрёб Шурфа так, что он охнул, потом немного отстранился и, глядя ему в лицо, процитировал старый фильм: - И что это я в тебя такой влюблённый?! *** Когда я закончил книгу о кошмарах, Шурф внимательно прочитал её и сказал: - Ты продолжаешь подтверждать свою репутацию Мастера Перегибающего Палку. - И какую же это палку я здесь перегнул, скажи на милость? - Макс, ты нехорошо обошёлся с леди Блимм. -??? - Вы же с ней тогда ещё были близки. Правда, невооружённым взглядом было уже заметно, что ваши отношения длятся исключительно по инерции. Но всё же напрасно ты так открыто демонстрируешь своё охлаждение. Она появляется здесь в большинстве случаев в виде чудовищ, который тебе физически отвратительны, но и в своём обычном виде леди тебя безмерно раздражает. Ты не написал о ней ни одного доброго слова. Вот посмотри, здесь ты перечисляешь то, чем занимался в течение двух дюжин дней. Перечисление занимает почти страницу. Здесь и наши с тобой встречи, причём получается, что они происходят исключительно по твоей инициативе, и океан камры, который ты выпил за это время, и прогулки с Базилио, и купание в море, и игра в карты, и чего тут только нет. Но Меламори даже не упоминается! Ты свободен, абсолютно счастлив, ты считаешь свою жизнь наполненной радостью до такой степени, что готов целоваться с каждым фонарным столбом, но девушки у тебя как будто нет. Ты не встречаешься с ней, её просто нет в твоей жизни. Она только мешает, отвлекает своими дурацкими выходками. Ты терпишь её, не более того. Ну, вот посмотри, я специально сделал закладки. «Выиграть у неё пари и не зачахнуть под гнётом вечного проклятия – редкая удача» «Удивляться тому, что Меламори в очередной раз превратилась в эту пакость, было бы, мягко говоря, странно». «- Ты что, в чудовище превратилась? И пришла нас всех напугать? - Только тебя. - За каким дремучим хреном ты вломилась в эту комнату?». А вот как она разговаривает: «- Цыц! – рявкнула Меламори» « - Целых три скандала можно было тебе устроить! – мечтательно сказала Меламори. – Но Магистры с ними, со скандалами, поколочу тебя немножко, и всё. И действительно легонько стукнула кулаком в плечо. То есть, по её меркам – легонько. Синяк-то останется – будь здоров». - Я всё понимаю про твою ироническую манеру изложения, но это всё же слишком. За этой иронией скрывается не любовь, а раздражение. - Ну, Шурф, на тебя не угодишь! - Ещё как угодишь! Ты не представляешь, как ты мне здесь угодил! Мог бы – взлетел бы сейчас к потолку. Но всё же это показалось мне как-то … слишком, что ли. Ты ведь любил её, не правда ли? - Ну, да, и что же? Ты разве не знаешь, что у нас считается лучшим лекарством от любви? - Другая любовь, - кивнул Шурф. - Правильно. Меламори нисколько не изменилась, она осталась прежней, но меня со всех сторон обложил такой прекрасный ты. - Да, вот про себя, такого любящего и любимого, я тоже много чего заметил. Особенно контрастно это выглядит на фоне бесящей тебя леди Блимм. Ну, вот смотри, что я говорю: «Я слишком дорожу нашей дружбой». «Неиссякаемый источник бесполезных знаний в моём лице всегда будет в твоём распоряжении». Ты отвечаешь: -Из всех имеющихся в моём распоряжении поводов для оптимизма этот – самый веский. При условии, что я правильно понимаю слово «всегда». Вот ты шутишь: «Ты сидишь в тёмной-тёмной комнате, за окном стонут огненнозадые демоны, и тут, в придачу к остальным бедам, появляюсь ужасный я. И отдаю тебе последнюю рубашку. В смысле скабу». Я отвечаю: - Если при этом будут присутствовать демоны, тогда ещё ничего. Главное наедине с тобой в этот момент не оказаться». А когда ты разговариваешь с Меламори, ты постоянно делаешь над собой усилие, чтобы не послать её подальше.       Ну, что тут скажешь? В общем-то, он был прав. Я пересмотрел свой текст. А и правда. Вот Шурф рассказывает, как пришёл в мою квартиру на улице Старых Монеток, когда я застрял в Тихом Городе. Сам не мог объяснить, зачем. А что тут объяснять? ТАК тоскуют не по другу – по возлюбленному. Он уточняет: "Словно кто-то заметает следы твоего пребывания в Мире. Или твоего существования вообще? Это открытие было гораздо страшнее, чем само по себе твоё отсутствие … Я не хочу ещё раз пережить этот опыт. Хватит с меня». Вот я говорю, что могу обойтись без всего Мира и всех Миров, но прошу: «Только Шурфа мне оставьте. Без него я засохну». И всё дальше и дальше друг от друга мы с Меламори … *** В третьей книге «Сновидений», «Вся правда о нас», я постарался помнить о словах Шурфа. Если с Малдо я был просто стимулом, то здесь выступил в роли великого мага. И с Меламори стал милостивее. Даже тянул по возможности с тем, чтобы отправить её в Арварох. Делал немногочисленные намёки на то, что мы по-прежнему близки, то есть один раз написал, что мы вместе завтракаем, что должно было означать - мы и спали вместе (кстати, так оно, вообще-то, и было), а один раз прозрачно намекнул на страстное продолжение разговора на крыше Мохнатого Дома. Ну, и хватит. Шурф мало вмешивался в написание этой книги, потому что не любил истории с лисом. У меня создалось такое впечатление, что он чего-то стыдится. На мои расспросы он неохотно ответил, что вёл себя истерично и непоследовательно. Дескать, когда я подвергал себя опасности ради кого-то другого, он приходил в ярость и всячески старался не допускать этого, а как коснулось его лично – так сам спровоцировал. Ведь знал же прекрасно, что я не допущу его смерти, и всё равно рассказал. Я растерялся. Вышло как-то неправильно: Шурф, значит, истерики закатывает, друга подставляет, а я весь из себя такой героический спасаю его от проклятия и смерти, как будто это мне – как два пальца! И я, пыхтя, засел за частичную переделку уже написанного текста. Во-первых, я сделал себя непоследовательным и трусливым фанфароном. Заявляюсь я, такой фартовый фраерок, к умирающему другу и делаю из страшной ситуации карточный расклад. «Стань козырным тузом у меня в колоде, я тебя не сдам». Самому читать противно, но зато героический пафос сильно сдулся.       Потом отодвинул спасение Шурфа, который был, вообще-то, центром моей жизни, в самый конец. Как будто я такой трус, что оттягиваю рисковый поход в прошлое до последнего. Да и вообще, оказывается, существовал вполне реальный риск, что я и вовсе забуду про это дело, ну, отвлекусь на что-нибудь, камры попить захочу, с Кофой пожрать, да и запамятую, что любимый человек умирает. Точнее, смирюсь с этим. Дескать, все там будем, что поделаешь, а ему вполне хватит воли на то, чтобы стать призраком. Меня это вполне устроит. Шурф серьёзно разозлился, когда прочитал такой вариант. Он кричал: «Все бы так друзей предавали, как ты! Ты мне больше, чем жизнь спас, твоя жизнь была в большей опасности, чем моя, ты невозможное сделал, зачем ты пижона-то из себя строишь?!». Но я был твёрд и в конце концов убедил его, что это вполне в моей манере – приземлять свои действия, придавать им немного комический колорит. Сначала он настаивал, чтобы я сделал это как-то по-иному, но потом смирился. И задумался. Чтобы отвлечь его, я пристал с расспросами. Притянув меня к себе на диван и умостив мою голову у себя на груди, Шурф рассказал то, о чём я никогда не догадывался: - Когда ты пришёл тогда с лисом, это было совершенно неожиданно для меня. Я подозревал, конечно, что ты что-нибудь придумаешь, и в глубине души надеялся на это, но не знал, когда именно. Думал, ещё успею поговорить с тобой. А тут ты идёшь и чиффу несёшь. Мне стало так легко! А потом мы напились, помнишь? Я помотал головой. То есть, то, что мы пили, я прекрасно помнил, конечно, а вот как и что там было – не знаю. Не пожалели мы тогда Осского Аша. - А я всё помню, хотя протрезвляющих заклинаний не использовал. Мы пили, смеялись, ты рассказывал, какой у меня бардак в комнате, дразнился, а я ничего не пытался осознать, проанализировать, я просто был счастлив, и всё. Это такой восторг был! А потом мы целовались. - Что??? – взревел я. - Мы по-дружески целовались, Макс, ничего такого! Просто радовались друг другу. А я был так пьян и счастлив, что даже и не помышлял ни о чём более интимном. Просто было приятно быть ближе к тебе. Мы поцеловались три раза, и это было как выражение приязни, нормальное такое, естественное. Между друзьями бывает. А потом ты уснул. И только тут я протрезвил себя. Спать не хотелось, я пошёл в Орден, отнёс чиффу, договорился о текущих делах и вернулся. Ты крепко спал. Ужасно трогательный был. И вот тут на меня накатило. До меня дошло, ЧТО ты сделал, и что теперь жизнь моя из-за тебя в очередной раз изменится. Ты её сначала изменил одним своим появлением, потом избавил меня от мёртвых Магистров, от необходимости быть ничего не чувствующим существом. И я стал чувствовать. Ещё как! А потом узнал, что мы – пара. Это случилось, когда мы были в графстве Хотта. Я увидел твою ногу, когда ты слетел из башни в стог сена. И мне стало иногда казаться, что лучше мне было совсем ничего не чувствовать, чем терпеть такое мучительное влечение к тебе, которое только моей тренированной волей и было возможно обуздать. А когда ты пришёл ко мне ночью, под дождём, чтобы рассказать об этой грешной библиотеке, я понял, что всё равно буду с тобой, рано или поздно, так и иначе. Я фыркнул в ответ на такую модификацию надоевшей мантры. Он кивнул: - Да, я именно так и подумал тогда, «так и иначе». Игриво, но ничего не поделаешь, уж такой вот я кейифай. Я смотрел, как ты спишь, крепко так …. Шурф уткнулся в мою макушку и забормотал неразборчиво, но я понял, что он тогда плакал. – Я и помыслить не мог, что буду когда-нибудь плакать от счастья. Но сдержаться я не мог. А потом я подошёл к тебе, опустился на колени перед твоим диваном и целовал тебя. Уже не по-братски, совсем-совсем не по-дружески. Трогал твои губы и глаза губами и таял от счастья. Ты был здесь, со мной рядом, живой, тёплый, и я не мог остановиться, оторваться от тебя, это был такой восторг, такая нежность, что даже больно стало. Ты начал просыпаться, я быстро метнулся обратно в кресло и взял книгу. Уткнулся в неё и не оторвался даже тогда, когда ты сказал: «А свой Орден ты закрыл на переучёт?». Успокоился, привёл себя в порядок и только тогда поднял на тебя глаза.       Вот после этого я совсем измучился от желания. И во сне, и наяву. Одна мысль была, одно тянущее чувство. Джуффин всё понял, конечно. Он и раньше, разумеется, знал о моей любви к тебе, но я как-то справлялся. А тут у меня внутри начался беспрерывный голодный вой. Вида сэр Халли не подавал, но пару раз сочувственно поглядел. Искоса. Я злился, но ничего не мог поделать. Но тут вскоре со мной приключился Бич Магов. И теперь ты вот лежишь щекой у меня на сердце … Счастье моё. Какое же ты невозможное счастье! *** Подошли новогодние и Рождественские каникулы, и мы с Шурфом поехали в Петербург. Мы там и раньше бывали, оба любили этот город. Шурф сначала выполнял все туристические обязаловки, но продержался недолго. Эрмитаж ему не понравился пафосностью и небогатой живописной коллекцией, пригороды сначала удивили, а потом утомили бесконечными очередями и причёсанностью, и он начал таскать меня по городу без всякой системы. Мы бродили под дождём по Фонтанке, по Мойке, сидели на гранитных ступенях у Невы. Шурфу неожиданно понравилась Лавра. Мы заходили в проходные дворы-колодцы, стояли на всех встречающихся мостах, заходили в небольшие церкви. Однажды, когда мы сидели на скамеечке около Литераторских Мостков, он неожиданно сказал: - Знаешь, Макс, у меня к этому городу такое отношение. … Я думаю, как у леди лет сорока с небольшим (ну, здесь это уже не молодость) к юному любовнику. Она его любит, а он вроде бы вот и рядом, и открывается во всей своей красе, а всё равно ускользает. Я ужасно удивился. Потом подумал и понял, что он имел в виду. И ответил: - А у меня наоборот. Мне кажется, что Петербург без меня не существует. Я уезжаю, и здесь всё останавливается, замирает, а отмирает, только когда я возвращаюсь. - Понимаю, - кивнул Шурф. – Как будто это только твоя грёза. Мой друг, кстати сказать, здесь увлёкся фотографией. Купил себе дорогущую камеру и никогда с ней не расставался. С его чувством времени он умел ловить такие кадры, что впору выставку открывать. И в Петербурге он фотографировал воду, камни, решётки, капли дождя на реках, мокрые тумбы. А потом вдруг начал делать парадные фотографии: Зимний, Стрелку, Адмиралтейство, Исаакий и всякое такое. Я удивился, а он немного смущённо ответил: - Ребятам покажу. Ох, и замерло же у меня тогда сердце! В этот раз, зимой, мы шатались по литературным музеям, любовались рождественскими красотами, ёлками, гирляндами, светящимися сферами, Дедами Морозами, фейерверками, забрели даже на балетный спектакль. В Ехо совсем не было балета, а оперу Шурф, как и я, не жаловал. В Мариинском мы посмотрели «Спартака» и Шурфу неожиданно понравилось. Он попытался расспросить меня, но я оказался абсолютно чистым листом, он замолчал, но весь вечер торчал в Сети: я понимал – человек открыл для себя целый мир. Как-то вечером мы с Шурфом, тихонько повозившись на гостиничной кровати, предались ещё одному удовольствию: задушевным разговорам. Шурф лежал на спине, а я принял обычную позу говорящего в постели – лёг на бок и оперся на согнутую в локте руку. И спросил то, что давно хотел спросить: - Слушай, Шурфище, а помнишь, я всё приступал к вам, могущественным колдунам, с вопросом: а на самом ли деле со мной происходит то, что происходит? Реальность это или только игра моего сознания? И вы все, и Джуффин, и Сотофа, и ты, мне в один голос отвечали: существует только одна реальность – та, что в твоём сознании. Кроме сознания вообще ничего нет. - Так и есть, - кивнул Шурф. – А ты это к чему? - А к тому, что неувязочка у вас выходит, господа злые колдуны. Вот я этот Мир, ну, Паука, то есть, очень хорошо помню, а вы мне говорили, что это просто иллюзия. - Никогда мы такого не говорили! – удивился Шурф. - Ну, то есть, я неправильно сформулировал, как всегда. Не Мир – иллюзия, а моя жизнь в нём. Джуффин мне тысячу раз говорил, что просто внедрил в моё сознание целую жизнь здесь, а «на самом деле» я здесь и вовсе не был никогда. Но если то, что существует в моём сознании – реальность, то почему только моя доеховская жизнь здесь – исключение? Остальное было, а она – нет? Я же всё помню, и города, и людей, и события, и книги, и музыку, и вообще всё. Я провёл пальцем по голому животу Шурфа, он перехватил мою руку, поцеловал в раскрытую ладонь и положил её снова себе на живот. И заинтересованно посмотрел на меня – дескать, продолжай. Ну, я и продолжил. В смысле, разговор. – Я здесь жил, правда, на самом деле! Я же такой типаж – таких здесь ого сколько! Раздолбай-филолог, который запоем читает Джойса и Кафку, а в университете норовит выдать «Поэтику» Аристотеля за собственную курсовую. И никогда вовремя зачёты не сдаёт, особенно по старославянскому языку или исторической грамматике. И больше всего на свете ценит свою и чужую свободу. Этакий весёлый ветер. Но таким здесь плохо, здесь народ практичный. Джуффин ведь знал, куда меня забрасывать. В этом Мире не только на любовь ограничения. Здесь на всё норовят хомут надеть. Я и рванул в Ехо. А когда увидел вас, тайных сыщиков, в первый раз, то просто обалдел. Все вы выглядели, как либо известные мне живые люди из моего Мира, либо как персонажи какие-то, либо типажи, либо архетипы. Ты тоже почти в такую же ситуацию здесь попал. - Ну, не совсем. Я знал, куда иду, и со мной был ты. А тебя занесло во сне, и ты тогда далеко не был уверен, что то, что с тобой происходит, не является продолжением сна. Ты всё же в большинстве случаев выуживал ассоциации и параллели из своего сознания, потому что тебе надо было адаптироваться, чтобы не сойти с ума. Вот тебе и казалось, что ты находишься, в общем-то, в пространстве своей культуры, заселял свою новую реальность привычными образами. А я-то понимал, что Мир Паука – это вполне реально и независимо от меня. Я его под себя не адаптировал. - Ага, а всё же сколько общего между двумя Мирами ты здесь находил? Сам находил, замечал вокруг, не выдумывал. Помнишь, как ты ржал, когда узнал, кто такой здесь Коба? А Светлый Токлиан? А Абилат Парас – Айболит Парацельс? - Да, всё же связи между Мирами гораздо прочнее и сложнее, чем мы себе это представляем, - протянул Шурф. – Интереснейшая тема для исследований, но, к сожалению, у меня не хватает материала. - Что, в парочке-троечке Миров ещё пожить хочется? – иронично спросил я. - Хочется, - серьёзно ответил Шурф. – Ничего, мы с тобой ещё напутешествуемся, вот увидишь. - Увижу, - невесело кивнул я. – Но вот если вернуться к разговору об Ехо, то эти мои ассоциации со своим прошлым Миром недолго продержались. Я за них цеплялся, чтобы не свихнуться, а вы-то на самом деле совсем другие оказались. Никто из вас, буквально ни один, не есть тот, кем кажется. И вообще не тот, в более широком смысле. Когда мне это стало приоткрываться, я по инерции ещё лепил к вашим открывшимся сторонам привычные ярлыки. Красавица оказалась чудовищем, палач – учёным-стиховедом, мудрый наставник – киллером и шулером, растяпа – проницательнейшим из людей, добрый дядюшка вообще менял личности по нескольку раз на дню. Но и это ведь не вся правда о вас. - О нас, - поправил Шурф. – Магистр Хонна всё расставил по местам. Самые большие подарки от него всё-таки получили мы с тобой. Ты теперь точно знаешь, что после всего, что с тобой было, ты стал самым настоящим сэром Максом из Ехо. А я окончательно освободился от всего, что ещё мешало мне быть самим собой. Теперь тебе никакие типажи и архетипы не понадобится вспоминать, чтобы кого-то идентифицировать. Я – вот он, перед тобой, как есть – Шурф, и всё. И я люблю тебя. *** Мы с Шурфом тщательно обдумывали последовательность выхода книг. Ну, в смысле, выхода из под моей клавиатуры. Нам надо было строить единый текст, по нарастающей. Чтобы и могущество наше росло, и любовь крепла. Но то, что следующей в очереди стала книга о победе над смертью, получилось без плана. Как-то Шурф пришёл с работы поздно и очень усталый. Случился очередной аврал. Я выскочил ему навстречу, кинулся целоваться – так уж у нас было заведено. Он ответил со всей радостной готовностью, как всегда. Но потом я взял у него пакет и заглянул туда, как ребёнок, дескать – а что ты мне принёс? Шурф принёс бараньи рёбрышки и большую дыню, я шумно обрадовался, а потом поднял на него глаза. И застыл от ужаса: спина! Его спина не была больше безупречно прямой. Он стоял, устало ссутулившись, и смотрел на меня как-то обречённо. Неужели началось?! Когда я настоял на том, чтобы остаться вместе с ним в этом Мире, я, конечно, знал, что срок жизни здесь у нас будет совершенно другим. Если Бич Магов не оставит нас, то мы могли рассчитывать максимум на три дюжины лет. Сколько мне уже исполнилось по меркам этого Мира? Хорошо за сорок. Я, конечно, в Ехо не старел, но меня здорово подкосил Лабиринт Мёнина. А здесь мы прожили четыре года. Что же я из себя сейчас представляю? А Шурф? Ему ведь было под триста, когда мы сюда переселились. Конечно, здесь работал биологический возраст, так что он был если и старше меня, то не больше, чем лет на восемь. Хотя я вот так говорю, руководствуясь чисто собственными ощущениями. Средний возраст в Ехо – триста лет. Но он могущественный колдун, для него время идёт не так, как для обычных людей. А как? Да и в том-то Мире никто не мог сказать этого точно. Магия у каждого своя, да и путешествия между Мирами всё путали, там везде своё время. Но в этом Мире чёртова Паука время для нас пошло по своим, здешним законам. А вот этого я не мог допустить! С меня и так было достаточно. Наша Связь позволяла мне чувствовать то же самое, что и Шурф, и я понимал, что он со мной счастлив. Но иногда мне было просто невыносимо. Шурф, привыкший к нашему календарю, по субботам устраивал генеральные уборки. И вот тут-то я чувствовал СВОЮ вину за то, что он здесь. Конечно, Бич Магов я не мог предотвратить, и никто не может, его природа неизвестна. Но всё равно, всё равно: я не уберёг, я не помог! И теперь вот Великий Магистр, могущественный колдун, надев силиконовые перчатки, драит наш совмещённый санузел, чистит газовую плиту, моет пол в затоптанной прихожей. Ужас от сознания того, что происходит, жалость и нежность рвали меня изнутри. Что я мог сделать для него? Да, разделить его участь, но что это за чёртова участь! И пока я делал, что мог: мухой нёсся выносить мусор, не дожидаясь его просьбы, таскал из магазина картошку, мыл посуду, пылесосил, драил сковородки. Все эти бытовые мелочи сами по себе могли изрядно испортить жизнь любому, даже привычному человеку, а Шурф-то уж никак не заслуживал такого! Чем я, Вершитель, мог помочь? Следить, чтобы кофе на плиту не выплёскивался? Маловато будет! Надо его вытаскивать отсюда, скорее, скорее, во что бы то ни стало! Я не смогу увидеть, как Шурф постареет и умрёт. Вот не смогу, и всё. Бывает что-то, превышающее любые возможности. Если электроприбор включить в сеть с бОльшим напряжением, чем то, на которое он рассчитан, то он просто перегорит. Может, это и хороший прибор, просто он был так устроен. А я здесь не всемогущий, и нигде не всемогущий, как оказалось. Я могу пережить всё, кроме потери Шурфа. Надо спешить, надо написать о том, что смерть нам не страшна! Вот так я и засел за роман «Я иду искать». Работал я, как проклятый. Хотя слов таких и здесь предпочитал не употреблять. Всё-таки Вершитель есть Вершитель, да и магия может вернуться в любой момент, кто знает, что у неё на уме. Шурф в этот раз мало вмешивался в мою работу, потому что лично почти не участвовал в событиях, предшествовавших мощному финалу. И я оттянулся, как мог: строчил длинные диалоги, не продвигающие события, но заполняющие пространство оговорённого листажа, например, сложносочинённой интриги Кекки могло и не быть вовсе, это бы никак не повлияло на сюжет. Я описывал музыку, городские пейзажи, вводил новых персонажей. Получалось что-то непривычное. Джуффин вообще исчез и не появлялся до самого конца, Кофа в основном курил, Мелифаро метался, как заяц, добывал для меня факты, но почти ничего не понимал в происходящем, Нумминорих быстро вышел из строя. Зато на первый план выбились удивительно талантливые ребята, которые занимались самым главным: музыкой, сохранением древней магии кейифайев, изучением смерти и преодолением её. Никто из них не был идеальным, все совершали ошибки, путались, пугались, делали глупости, то есть были живыми людьми. И никто из них не походил ни на голливудского актёра, ни на знаменитого барабанщика, ни на персонажа комедии дель арте. Ехо уже давно был для меня населён настоящими живыми людьми, а не существующими в моём испуганном воображении «типичными образами». Я уже не скромничал и ни на что не оглядывался. Да Магистры с ними, со всеми иными соображениями! Вот я, такой весь из себя, провожу параллели между собой и Древними и занимаю интересную позицию. С одной стороны – восторженная глупость и неопытность могущественных новичков, наворотивших страшных дел чисто по незнанию, из-за юношеского эгоизма. Хотели как лучше, это да. А с другой – мудрая усталость корифеев, спокойное равнодушие Сотофы – люди умирают, таков порядок вещей, с этим не поспоришь. Смерть как таковая – лишь другая сторона жизни. А я всегда старался встать именно на сторону чувства, любого, даже самого глупого. Совершенно нерационально, это точно. Но вот переполненный глупой любовью рациональный Шурф бросается спасать меня, не дать ввязаться в драку со смертью, но ввязывается сам и спасает именно этим. И говорит мне: «Я с тобой». А я отвечаю: «Естественно, ты со мной. А как иначе?». Мы с Шурфом вместе вспоминали эпизод победы над смертью. Хорошая компания собралась тогда у пятилистника: мы с Шурфом, старый кейифай и две ведьмы. Меламори, как всегда, бранилась, грозилась и негодовала: я в очередной раз забыл о ней и хотел без неё обойтись! Ну, в общем-то, так оно и было, если честно. И забыл, и хотел. Но вмешалась она, как часто с ней бывает, в самый подходящий момент. Надо отдать ей должное: без неё обойтись не удалось. А в крошечной Айсе вон, оказывается, какая громадина таилась! Я не стал спрашивать Шурфа, что он чувствовал, когда пришёл ко мне в самый решительный момент, чтобы «не пустить умирать». И так ведь ясно. Я бы тоже на его месте так сделал: сначала повис гирей на шее, панически вереща и мешая двигаться, а потом задышал на счёт, выслушал и присоединился. *** Почему-то особые надежды я возлагал на роман «Отдай моё сердце». В центре мегасюжета о наших отношениях с Шурфом здесь должно быть откровение Гэйшери о друге, которого он убил, чтобы спасти Мир. Тысячелетия прошли, а он всё помнил, что это было главной ошибкой его в жизни: неправильно расставленные приоритеты. Гори они Синим Пламенем, все Миры, если для их спасения нужно пожертвовать другом! Вот такой вот ответ Джуффину, который сделал всё, чтобы лишить меня любви. С обычным нежным томлением я бы запросто справился, не вопрос, а вот судьбоносная любовь… Я бы скорее все Миры в топку бросил, тут он был прав. Цена нашей любви была бы неизмеримо выше, сейчас-то я только свою жизнь отдал. Ну, что ж, значит, если понадобится - отдам больше, считаться не стану. Я торопился. Надо было срочно выбираться отсюда. Мир Паука, в котором мы были так счастливы, убивал нас. Я уже держал в памяти остальные сюжеты, которые по нарастающей сближали нас с Шурфом и увеличивали нашу силу. Всё меньше места оставалось для остальных сыщиков, всё больше места занимали мы. - Простите меня, ребята, - бормотал я, наяривая по клавиатуре. – Прости, Мелифаро, я потом напишу про тебя, про то, какой ты замечательный, какой необыкновенный и незаменимый, честное слово, напишу, но сейчас нам надо спасаться. Магистр Гэйшери занимал все мои мысли, но один спор с Шурфом заставил меня переакцентроваться. Как-то он пожаловался на очередную абсурдную ситуацию, возникшую на работе. Я мстительно протянул: - Ага, понял и прочувствовал, наконец, почему я отсюда удрал? Шурф пожал плечами: –Да я давно понял. Но ты чрезмерно строг. Любой Мир прекрасен по-своему и ужасен по-своему. В Ехо тоже не всегда было замечательно, даже ты со своим школьным знанием истории это понимаешь. Ты туда попал в спокойные времена, вот тебе и показалось, что лучше места просто не найти. –Я, между прочим, был не первым Вершителем, с которым Джуффин проводил такие эксперименты. И никто Ехо не полюбил так, как я. Это потому, что там всё по-другому. - Да неужели? – иронично возразил Шурф. – Давай разбираться. В Мире Стержня что, нет войны? Или придворных интриг, или подлостей, алчности, глупости, тупого сословного чванства, детей – нищих сирот, рабства? Так вот уверяю тебя – есть, и в избытке. - Зато там магия! – возразил я. - А у вас – технология! – парировал Шурф. – Электричество – чем не магия? Ведь что такое Сердце Мира? Просто источник энергии, а она нейтральна в нравственном отношении, как и электричество. Её можно использовать по-разному, и для добрых дел и во зло. У нас на Сердце Мира вон вообще тюрьма стоит. А раньше была и Королевская резиденция, и Университет. Стержню всё равно. - Зато мне не всё равно! – горячо возразил я. И я перевёл стрелки. Теперь на пути у весёлых чудес встали сами люди, просто глупые и чванливые люди. Самая весёлая магия стала в их руках абсолютным злом. Благословение обернулось проклятием. И все мои старания оказались направленными не на уничтожение последствия их злой глупости, а на самих людей. Гэйшери всё исправил, это да, люди – они ведь только люди, как всегда. И вовсе не все они плохие. Вон как за магию заступались! И Гэйшери понравился дух нового Ехо, он даже извиниться решил перед людьми, о которых плохо подумал, да как-то перестарался. И не позволил никому страдать, даже действительно виновным. Так что мы с Весёлым Магистром, чьё сердце я с первого взгляда похитил, оказались чудными напарниками: я действовал, а он подстраховывал. Ну, и заодно объяснил мне, что к чему. Сердце – единственное, что достойно внимания. А Миры – это уж потом. Я сдал роман в печать, настояв на названии «Отдай моё сердце». Следующим объектом приложения моих сил после человеческого фактора должны были стать природные стихии – Безумные Ветры Пустой земли Йохлимы. Потом – само небытие, а потом – всё же технологии здешнего паучьего Мира. В конце концов, поезд в нашей литературе традиционно был воплощением тупой давящей механистичности. В дурных руках – мерзкая вещь. *** Выход пятого романа мы с Шурфом отпраздновали дома, устроив романтический ужин. Мне с утра было как-то тревожно. И грустно, несмотря ни на что. Я весь день пребывал в каком-то плывущем состоянии. Медленно двигался, не мог ни на чём сосредоточиться. Мы пили вино, ели разные приготовленные Шурфом вкусности и разговаривали. Про Ехо и не только. Шурф вернулся к своей любимой мысли про тонкие и сложные связи между Мирами. Он сказал, что нужна целая армия учёных, чтобы понять, как эти связи действуют. Я покачал головой: - Нет, учёные тут не справятся. В принципе не смогут, по определению. - Почему? - Потому, что учёные. Помнишь, Шурф, ты читал Платонова? Мой друг кивнул. Давно, в первые годы своего пребывания в этом Мире, он прочитал по моей рекомендации «Чевенгур», а на мой вопрос о впечатлении вежливо ответил, что здесь слишком много местных реалий и он пока не готов к их адекватному восприятию. Книгу он отложил и больше к творчеству Платонова не возвращался. - Так вот, у него есть ранняя фантастическая повесть – «Эфирный тракт». Там герой, великий учёный, сделал гениальное открытие: он доказал, что электроны – разумные существа. Оказалось к тому же, что электроны не только мыслят, но и чувствуют. В «Эфирном тракте» этот учёный, Егор Кирпичников, видит сон: большую книгу, в которой читает: «Умирающий электрон, ища в эфире труп своей невесты, может стянуть к себе весь космос, сплотить его в камень чудовищного удельного веса, а сам погибнет в его каменном центре от отчаяния, масштаб которого равен расстоянию от Земли до Млечного Пути. Пусть тогда догадается учёный о тайне небесного мёртвого камня! Пусть родится мозг, могущий вместить чудовищную сложность и страшную красоту Вселенной!». Ты же знаешь, что такое эти «камни чудовищного удельного веса»? «Чёрные дыры», открытые много позже того, как Платонов написал эту повесть. Считается, что они находятся в центре галактик. Понимаешь, Шурф? Платонов понял, что организующий центр Мира - любовь, поэтому наука здесь бессильна. «Любовь … движет Солнце и светила». Это твой любимый Данте сказал, но ему, видимо, тоже это открылось. То, что любовь – центр всего, это не метафора, не поэтическая вольность, это физический закон мироздания. Миры строятся вокруг любви, как же тут разберутся учёные? У них методика не та. - Это другое дело, - кивнул Шурф. – Тогда и вправду учёным не понять. Ну, что же, в таком случае, будем только смотреть и любоваться. И любить. Потом мы легли в постель и не могли остановиться. Вставали, допивали вино, ели наспех приготовленные Шурфом бутерброды, снова ложились и начинали всё сначала. Нежность рвала душу, не давала заснуть и отвести друг от друга глаза. Под утро выпал первый снег. Я подошёл к окну и отдёрнул занавеску. От снега в комнате стало светлее. Я стоял и смотрел на белую улицу, на кружащиеся под конусами фонарного света снежинки. Шурф подошёл сзади, прижался, обнял через грудь, согревая, и упёрся подбородком мне в макушку. Так мы и стояли вдвоём в тишине, в рассеянном снежном свете. Пространство вокруг наполнилось едва различимым гулом, свернулось в спираль, воздух дрогнул, очертания предметов исказились, как будто мы смотрели сквозь нагретый колеблющийся жар. Онемели кончики пальцев. От тела Шурфа исходили ровные тёплые волны. - Ты чувствуешь? – тихонько спросил я. - Чувствую, - прошептал Шурф, легко оттолкнулся ногами от пола и мы медленно поднялись к потолку. *** - Что с собой возьмём? – спросил я. – Ой, а подарки?! Как мы заявимся в Дом у Моста без подарков? - Ты прав, Макс. Нас двоих будет, пожалуй, маловато. Собираемся? И мы снарядились для похода за подарками. Сейчас, когда нас уже здесь ничто не держало, всё осталось позади, нам не то чтобы стало жалко Мира Паука. Хотя ... Просто мы очень захотели поделиться с теми, кто нас ждал в Ехо, хоть чем-нибудь из Мира, в котором несмотря ни на что были счастливы. Пусть для нас Мир Паука был ссылкой, мы жили здесь во всю свою любовь. Пусть и у них что-то отсюда будет, не как сувенир, а как отзвук, что ли, этой любви. О том, что подарить Джуффину и Кофе, думать было не надо – трубки. Мы выбрали самые дорогие, и в придачу попросили положить трубочного табака разных сортов, от классических до ароматизированных. Получились неожиданно объёмистые пакеты. Мы бодро двинулись дальше. Так, Нумминорих тоже особых проблем нам не доставил: книги по кораблестроению, медицине, криминалистике; его детям – и того проще. Томов сорок ярких книжек мы выбрали сразу. Надо сказать, что Шурф здесь давно прочитал то же, что и я в детстве. В Мире Стержня не существовало детской литературы по определению, даже стихов. Только сказки, но такие, что лучше уж никаких не надо: легко догадаться, кто там выступал в роли Кощея Бессмертного и Змея Горыныча в одном флаконе. О том, что же подарить Мелифаро, и думать было не надо: мы сразу направились за одеждой. Нам несказанно повезло: на нашем пути раскинулась огромная выставка товаров из Индии. Уже на подходе хотелось зажмуриться от непереносимой пестроты. Мы купили ему зелёный шервани, такой длинный-предлинный пиджак, а потом призадумались было, но тут же дружно ахнули: перед нами самодовольно и самодостаточно сиял тюрбан из золотой парчи. Сколотый впереди фианитом мелкой огранки. Поглядев на цену, мы решили, что это вполне может быть бриллиант, но мелочиться не стали. - Давай купим для Кекки сари? – предложил Шурф. Вот где было раздолье! Мы долго выбирали, но потом остановились на ультрамариновом с обильным серебряным шитьём. К серым-то глазам! Пришлось купить и нижнюю юбку, и блузку, и пару браслетов, и бусы – сари без украшений носят только вдовы. Вдруг мне в голову пришла шальная мысль. - Слушай, Шурф, а давай купим ей эротическое бельё? Шурф с недоумением уставился на меня: - Я чего-то не знаю, Макс? Дарить бельё можно только женщине, с которой состоишь в близких отношениях. - Но ведь она-то этого не знает! В Ехо белья не носят. - А давай! – развеселился Шурф. Мы купили комплект рабочего кружевного белья чёрного цвета. Я впервые покупал женское бельё и был просто обескуражен: за что берут такие деньги?! Оно же практически не существует! А Шурф продолжал веселиться: - Нам придётся объяснять леди Туотли, что это такое и для чего предназначено. Пикантный может выйти разговор! А что, никто не носит, а она будет носить, да ещё и моду такую введёт среди придворных дам. Им-то взять всё это будет неоткуда, так что Кекки сможет сколотить себе целое состояние, позволяя столичным портным копировать фасон. Вот развлечение будет для Мелифаро – гадать, есть бельё на встречных леди, или нет! Для Базилио и леди Тайяры мы накупили книг и цветных шарфиков, парео и саронгов, и тут только в один голос воскликнули: - Куруш! Три коробки грильяжа в шоколаде, сухофрукты, смеси орехов с сухофруктами … - Эх, сейчас бы на Египетский базар в Стамбуле! – мечтательно протянул Шурф. - Ладно, здесь тоже ничего, - утешил его я. – В Ехо ведь нет абрикосов, например, значит, и кураги нету. И фиников тоже. Для собак я купил нарядные ошейники с медалями и жетонами. Шурф, правда, выразил сомнение в том, что им захочется носить ошейники, но я решил сказать им, что это такие украшения и знаки отличия. Шурф купил много клубники. Сказал, что в сезон мы обязательно ещё придём сюда и купим рассады. Семейство Мелифаро несказанно разбогатеет. Бахба – он практичный. Вообще хотелось купить много чего, но Шурф сказал, что мы будем сюда приходить, когда захотим, так что не надо жадничать. Домой мы вернулись такие весёлые, такие полные нетерпения, что даже есть не стали. Свалили подарки на серебристом, купленном Шурфом ковре, выпили кофе. Потом замолчали и притихли. Наверное, минуту сидели молча. А потом Шурф встал, подошёл к шкафу и медленно достал наши лоохи. Хумгат принял нас сразу же, стёр, превратил в световые линии с нулевым сечением и бесконечной длиной, и они рванулись к светящейся оранжевой двери. Я не чувствовал себя, но чувствовал обнимающую руку Шурфа и его губы, прижавшиеся к моему виску. *** Стояла гробовая тишина. Сквозь плотно сомкнутые веки я ощущал, что темнота Хумгата отступила и вокруг светло. Но почему так тихо? Где мы? И тут я почувствовал запах … Камры!!! Тогда только я решился открыть глаза. Мы с Шурфом стояли в обнимку посреди Зала Общей Работы, полного наших ребят. Они неподвижно сидели вокруг овального стола, заставленного снедью из "Обжоры Бунбы" и молча таращились на нас. - Камры налейте! – прохрипел я. И тут раздался неимоверной силы вопль: - Отпусти его, Лонки-Ломки! Видишь, человек камры хочет! Не нацеловался за столько времени?! - Хороший день, господа! – церемонно проговорил Шурф, опуская руки. И вот тут началось! Как мы и живы-то остались! Нас обнимали, целовали, хлопали по спинам и плечам, тормошили, кричали, висли на шеях. А когда напор слегка ослабел, Шурф неожиданно метнулся к Мелифаро, схватил его в охапку, поднял и закружил по огромному залу. Перед моими глазами мелькали то его вытаращенные глаза, то полы василькового лоохи. Бедняга даже попытки не делал вырваться из стального захвата. А Лонли-Локли осторожно поставил его на пол и чинно сказал: -Прошу прощения, сэр Мелифаро! Как же я рад вас видеть! - А меня?! – раздался мощный хор. - Всех покружить? – флегматично осведомился Шурф. Ну, и все заговорили разом! От нас требовали немедленных рассказов, нам наливали камры, подставляли блюда с душистыми пирогами, раскрасневшаяся Кекки намазывала для нас булочки паштетом, Нумминорих с воплями бегал по потолку. - Сколько тут времени прошло? – спросил я у Джуффина. - Меньше двух лет, - ответил он успокоительно. - Хорошо! А там – гораздо больше! Мы сели за стол, отхлебнули камры из знакомых фирменных кружек. … Как мы оба не заплакали в том момент – я не знаю. Не успели. - А подарки? – вспомнил Шурф. Гора ярких разноцветных пакетов и коробок, вытряхнутая из наших рук, произвела едва ли не такое же мощное впечатление, как мы сами. Кофа и Джуффин вцепились в свои трубки, сунули носы в мешки с табаком и более в веселье не участвовали. Они переговаривались, нюхали, обсуждали, качали головами, пробовали, дружно дымили и уже не обращали на нас внимания. Нумминорих, увидев книги, даже ногами засучил от нетерпения. Он не убежал домой только потому, наверное, что рассчитывал услышать наш рассказ, и разрывался между любопытством и нетерпением. Шурф о чём-то шептался с Кекки, потом взял самопишущую табличку, приложил к ней руку и вручил ей. Она пробежала глазами написанное, раскраснелась ещё больше, подхватила пакеты и умчалась вниз по лестнице – примерять. Я понял, что Шурф просто постеснялся вслух объяснять леди назначение некоторых предметов туалета. Мелифаро напялил шервани прямо на короткую, видимо, по теперешней моде, скабу, и направился к зеркалу примерять тюрбан. Когда он повернулся к нам, наступила такая же тишина, как при нашем появлении. Я судорожно сглотнул. Молодой калиф величаво и милостиво смотрел на нас из-под сияющей золотой короны. Вся роскошь и нега Востока, все его тысячелетние тайны воплотились в стройной фигуре и тёмных кудрях моего весёлого друга. Только через минуту, не меньше, мы смогли дружно и шумно выдохнуть. - Ну, ты даёшь, чудовище! – пролепетал непривычно смущённый Мелифаро. – Лонки-Ломки, ты … спасибо тебе. Вам. Мы не успели ничего ответить, потому что в Зал вошла Кекки. Точнее, махарани. Это было настолько блистательно, что мы с каким-то трепетом опустили глаза. Её красота сияла сама по себе, и это было невозможно. Это была, конечно, не та Кекки, своя в доску девчонка, с которой мы курили, шатались по трактирам, пили вино и камру, гонялись за преступниками и перешучивались; не эта богиня пьяная садилась мимо кресла, стеснялась зайти на нашу половину Дома у Моста и признаться в любви старому Кофе. Ей можно было только поклоняться, не смея поднять лицо. Насладившись эффектом, Кекки так посмотрела в сторону Шурфа, что я понял – наши самые смелые предположения были просто жалким лепетом по сравнению с зародившимся в её голове бизнес-планом. Донельзя довольные, мы с Шурфом уписывали офигительную стряпню мадам Жижинды, и только тут я вспомнил о васильковом лоохи Мелифаро. - Слушай, душа моя, - обратился я к нему. – А ты чего это в синем? Тебе что, Правдивый Пророк больше не указ? - Правдивый Пророк – просто гений! – мстительно ответил Мелифаро. – Это ты, чудовище, ввёл в меня в заблуждение, злокозненный ты и завистливый тип! Он имел в виду вовсе не одежду! Какое ему дело до цвета моей скабы, подумал бы сам! Пока ты там прохлаждался, у меня родился сын! И у него золотистые волосы и зелёные глаза! - Мелифаро … - выдохнул я. – Как я рад, дружище! - Поздравляю вас, сэр Мелифаро, - церемонно проговорил Шурф. – Как вы назвали мальчика? - Грингольд! – с торжеством ответил тот. Мы с Шурфом только переглянулись: ну, и какое ещё нужно доказательство нашим мыслям о тонкой связи между Мирами?! - Как Кенлех? – спросил я. - Леди Мелифаро в полном порядке, - ответил мне уже намолчавшийся Джуффин. – Это произошло больше года назад. Малыш действительно очаровательный, да и чего было ожидать при таких родителях? Да уж, чего ещё можно было ожидать от черноволосых родителей? Только золотоволосого ребёнка! Впрочем, в Мире, настолько пронизанном магией, законы генетики должны быть совершенно иными, чем в нашем прямолинейном Мире Паука. - Где вас всё-таки вурдалаки носили так долго? – поинтересовался Кофа, окружённый ароматным вишнёвым дымом. Шурф не дал мне открыть рот: - Макс добровольно остался со мной в том Мире, хотя знал, что неизбежно заразится и потеряет магию, потому что он любит меня. О моих глубоких чувствах к нему, вы, господа, без сомнения, знаете много лет. Он продолжил писать книги, рассказывая о наших приключениях после его возвращения из Шамхума, чтобы утвердить в сознании своих читателей мысль о нашем магическом могуществе и о том, что мы по-прежнему находимся в Ехо. Проверенный приём сработал снова. Сэр Макс сумел вернуть нас к нашей настоящей жизни, чем заслужил моё бесконечное восхищение и вечную благодарность. Подробности он, без сомнения, передаст вам лучше, чем я, поскольку я, как известно, скверный рассказчик. Ко мне повернулись серьёзные лица. И я точно не ошибаюсь – в глазах у Джуффина были грусть и зависть. - Как дела в Ордене, сэр Халли? – наконец-то поинтересовался Шурф. - Да в общем и целом терпимо, - ответил Джуффин, с наслаждением выпуская облачко мятного дыма. – Два заместителя худо-бедно справлялись с половиной твоей работы. В основном тянула леди Сотофа. Но ты же её любимчик, так что она не роптала. Почти. - Я был безмерно счастлив вас видеть, господа, - церемонно обратился Шурф к присутствующим, вставая из-за стола, - но надеюсь, вы поймёте меня, если я отправлюсь в Иафах немедленно. При малейшей возможности постараюсь навещать вас. Макс, - повернулся он ко мне, - вечером созвонимся. И исчез. Ушёл Тёмным Путём. - Чего-чего это вы сделаете вечером? – с недоумением переспросил Мелифаро. – Впрочем, не объясняй, чудовище. Наверняка что-нибудь непристойное. Я открыл было рот, чтобы ответить, что именно постоянно на уме «у бедной куме», но не успел. - Вкусные конфеты, - раздался голос с небес, то есть, с верхней полки стеллажа, где Куруш приканчивал коробку с грильяжем. – Почему вы их раньше не приносили? - Они же из другого Мира, - оправдательно залепетал я, - это было невозможно! - Но сейчас же принесли? – резонно возразил Куруш. – Вы, люди, странные существа: вечно делаете невозможное. Fin * "Когда ты вернёшься" Хельгрин awards.ruslash.net/works/5341 ** "Бессмертие" Ахум https://ficbook.net/readfic/5350364 *** "Не те" https://ficbook.net/readfic/6552983 https://ficbook.net/readfic/6582654 и сиквел к нему "Принятие" **** "Рубеж" Дашти https://ficbook.net/readfic/3108755