Конец охоты

Дитрих стоял, уткнувшись влажным лбом в деревянную дверцу шкафчика в раздевалке, и пытался выровнять дыхание. В который раз он, словно желая проверить самого себя на крепость самоконтроля, неминуемо слабеющего в присутствии Вайса, оказывался на грани срыва. Но он не сдавался — Вайс порой казался ему чем-то вроде загадочной инфекции, которую не повезло подхватить Дитриху: заболевание протекало в целом довольно вяло, и ему даже иногда казалось, что он исцелился, но порой оно давало такие обострения, что теперь, наверное, можно было бы заключить со всей определенностью — этот недуг неизлечим. Началось все довольно давно, а если точнее — в уже далеком сорок первом, когда они со своим с заклятым другом майором Штейнглицем выехали на позиции в какую-то глушь. Тихоня Вайс, служивший тогда шофером у Штейнглица, как и положено прислуге, обеспечивал им комфорт в полевых условиях. И не то, чтобы до этого Дитрих не обращал на него внимания — обращал, чувствуя в этом пронырливом хуторянине какую-то нотку диссонанса, легкое несоответствие его социальному статусу, настолько неуловимое, что найти ему четкое определение он не мог. Да, впрочем, и повода приглядеться попристальнее Вайс ему не давал. Был исполнителен, услужлив, сообразителен ровно настолько, чтобы не вызывать раздражения, и до идиотизма предан Акселю, что делало нелепой любую мысль о том, что его можно было бы использовать не только по прямому назначению. Но та чертова командировка непоправимо все изменила. Дитрих и сейчас мог бы во всех подробностях воспроизвести в памяти тот вечер, включая странную картину, вдруг представшую перед его мысленным взором, воспоминание, которое безотказно вызывало у него эрекцию, чем он, кстати, не раз беззастенчиво пользовался, когда ситуация того требовала, а состояние крайней усталости блокировало все иные стимулы возбуждения. Они с Акселем довольно удобно расположились в палатке, где Вайс даже в такой убогой обстановке ухитрился устроить им вполне сносные условия. И хотя Дитрих по привычке брюзжал то о комарах, то о неподобающем для офицера его ранга уровне комфорта, он не мог не отметить расторопность и сноровку Вайса, на чьи плечи и легли все хлопоты по их размещению. Разморенный теплом и сытным ужином, а пуще того качественной трофейной выпивкой, Дитрих лениво наблюдал за Вайсом, вынужденным встать на колени, чтобы прислуживать им под низким сводом палатки. Пляшущие тени от огонька импровизированного светильника в какой-то момент как-то по особому легли на лицо Вайса, и Дитрих с изумлением обнаружил, как дьявольски, неодолимо чарующе тот красив. Высокий чистый лоб, тонкая спинка прямого носа и четко очерченный рот — он вроде бы видел это лицо много раз, но почему-то раньше не отдавал себе отчета, что все это великолепие сошлось в привычном до истертости облике штейнглицева шофера. Вайс, как раз подливавший Дитриху французского коньяку в серебряную походную рюмку, поднял на него глаза из-под ровной щеточки темных ресниц, и в этот миг Дитриха как взрывной волной накрыло почти насильственное возбуждение. Он вдруг представил себе, как эти строго очерченные губы растягиваются вокруг его члена, как судорожно вздрагивает эта тонкая белая шея, пока Вайс давится, не в силах отстраниться, потому что пальцы Дитриха крепко вплетены в волосы на его затылке, а в глубине этих невозможных зеркальных глаз бьется немая мольба. Дитрих так явственно увидел эту картину, что вынужден был проморгаться, чтобы согнать наваждение и убедиться, что Вайс уже повернулся к Штейнглицу, видимо, ничего странного в поведении Дитриха не заметив. Дитрих неловко поерзал, надеясь, что сумрак палатки оставил незамеченным также и его каменный стояк, позаботиться о котором в этих скотских условиях не было никакой возможности. В тот вечер он безобразно напился, что, однако, не помешало ему, притворившись, что он спутал Вайса с его хозяином, якобы по-дружески облапить его и бормотать какую-то подходящую для такой легенды чушь. Правда была в том, что Дитриху нестерпимо было нужно убедиться, что Вайс не фантом, привидевшийся ему от чертова можжевелового дыма, а человек из плоти и крови; что под его мешковатой формой скрывается тонкое гибкое тело, исследовать которое подробнее он определил для себя на потом. Чего, увы, так и не случилось, «спасибо» сначала солдафону Акселю, не способному разглядеть попавшее в его руки сокровище и, соответственно не представляющему его настоящую ценность, ну а потом — благодаря немыслимой, адской везучести Вайса, который играючи обходил все ловушки, расставленные ему Дитрихом. До сегодняшнего дня. А сегодня маятник, наконец, качнулся в другую сторону. Дитрих почти с нежностью погладил рукой китель Вайса, сквозь ткань чувствуя холодную тяжесть портсигара. Сегодня особенный день. Он шел к нему долго. После той памятной поездки с глаз его словно спала пелена, и он не спускал больше с Вайса пытливого, изучающего взгляда. Химическая реакция, запущенная в душе и теле Дитриха не подозревающим о том Вайсом, стремительно набирала силу, грозя увенчаться взрывом. Сам же Вайс выступал в роли катализатора, постоянное присутствие которого делало все только хуже. Дитрих даже делал несколько попыток «прощупать» Вайса на тему, можно ли с ним найти общий язык полюбовно, но то ли этот выскочка был до отвращения туп во всем, что не касалось его службы, то ли изощренно хитер, и на любой осторожный сигнал Дитриха ответ был всегда один и тот же — незамутненная пустота, делающая абсурдной любую попытку надавить посильнее или обнажить свои намерения более откровенно. Казалось, Вайс попросту не понимает, что происходит, или же талантливо прикидывается. Не способствовал успеху этого не вполне чистого интереса и Аксель. С солдафонским простодушием, которое, тем не менее, не помешало ему уловить суть дела, он как-то в одну из их еженедельных попоек, хохотнув, отпустил простонародную шутку, смысл которой сводился к совету «копать брюкву в своем огороде», а потом с совсем уж грубоватой прямотой присовокупил к ней пожелание не лезть к его шоферу и довольствоваться своей прислугой. И Дитрих довольствовался. «Курты» сменялись «гансами», обеспечивая ему чисто гигиенический уровень удовлетворения телесных потребностей, но все это было не то. Все равно, что каждый день питаться овсянкой — безусловно сытной и даже полезной — в то время как рядом накрыт богатый стол с самыми изысканными блюдами, попировать за которым — вот досада! — его не пригласили. И пусть голодным он не оставался, но и вкуса никакого не чувствовал. Но эта хроническая неудовлетворенность, вина за которую целиком и полностью лежала на ясноглазом шофере-недотроге, слишком чистом для всего этого дерьма, по уши в котором находились они все, все-таки принесла некоторые плоды. Дитрих, наблюдая за Вайсом, открывал для себя в нем новые грани. И они вызывали уже далеко не смутное беспокойство — как будто из-под белоснежного, под стать фамилии Вайса, руна невинного агнца вдруг проблескивала белизна кинжально-острого волчьего оскала. От Вайса веяло какой-то окончательной и судьбоносной опасностью. Такой вызов Дитрих не принять попросту не мог, уже как контрразведчик. И дело было вовсе не в том, что ему буквально до звона в яйцах хотелось Вайса выебать. Шло время. Дитрих делал в своем мысленном досье пометку за пометкой, скрупулезно фиксируя каждый случай, когда благообразная до тошноты личина простака Вайса давала трещину, являя миру изощреннейшее коварство, недюжинный аналитический ум и сверхъестественную прозорливость. Если бы не сентиментальный дурак Штейнглиц, Дитрих вывел бы его уже бывшего на тот момент шофера на чистую воду куда раньше. Но даже заступничество майора не помешало Дитриху организовать заброску Вайса в фальшивый тыл русских. Помимо основной цели акции — спровоцировать Вайса на готовность к предательству или хотя бы демонстрацию трусости — Дитрих не был бы самим собой, если бы не предусмотрел для себя лично маленькую сладкую компенсацию за все прежние разочарования и унижения. Расположившись в комнате, смежной с той, где был оборудован импровизированный советский штаб, и обеспечив себе возможность хорошего обзора и слышимости через замаскированную щель в дощатой стене, Дитрих приготовился получить сатисфакцию. Чтобы не выдавать своих намерений перед нижестоящими, он настоял на том, чтобы всех пойманных диверсантов подвергли порке, как прекрасному способу давления. Дитриху плевать было на весь остальной сброд — ему хотелось стать свидетелем унижения одного конкретного человека, не говоря уже о том, что, как ни печально, на тот момент это была единственная возможность увидеть Вайса без штанов. И все вроде бы шло как по нотам. Вначале за реализацию коварного плана Дитриха пришлось отдуваться Хакке. И хотя Дитриху не было никакого интереса смотреть, как отвешивают удары ремнем по вислому заду этого болвана, он подогревал себя звуками хлестких шлепков, как хорошим аперитивом в ожидании главного блюда. Убаюканный ритмичными звуками, доносящимися из-за стены, он, налив себе выпить, даже позволил немного пофантазировать. Хорошо бы, когда Вайс будет уже как следует разогрет, приказать завязать ему глаза и привести сюда, в эту комнату для «дальнейшего дознания». Он взял бы его прямо на этом покрытом войлочным солдатским одеялом топчане, лицом к лицу, чтобы видеть, как он будет кусать свою нижнюю губу, которую, когда хочет казаться строже и значительнее, так смешно оттопыривает; как его голова будет мотаться из стороны в сторону; как напрягутся мышцы его почти анатомически поджарого живота, пока Дитрих будет безжалостно вбиваться в его тугое жаркое нутро. И никто, ни одна сволочь, ни о чем не узнает! Ни одна свинья и слова не посмеет сказать! Потому что сам Вайс вряд ли осмелится рассказать кому-либо о том, как с ним обошлись в советском плену. А Дитрих… При чем тут Дитрих?.. Вайс ни за что не усомнится в том, что это сделал с ним кто-то из советских офицеров. Среди этих полуживотных наверняка и не такое принято. Жаль, конечно, что здесь и сейчас провернуть такое абсолютно нереально, но кто может помешать Дитриху немного помечтать?.. Из этих приятных фантазий его выдернул знакомый голос, послышавшийся из соседней комнаты. На допрос привели Вайса, и Дитрих припал к смотровой щели. Что все пошло не по плану, он понял еще до того, как случилось непоправимое. Неладное он почувствовал, когда на предложение ряженого советского офицера дать показания, Вайс, не утратив и сотой доли своего хладнокровия, попросил развязать ему руки, чтобы изложить все на бумаге. Дитрих едва подавил желание крикнуть, чтобы подставной офицер этого не делал, и тут все завертелось, как на ускоренной кинопленке. Потасовка, стрельба, побег — хорошо еще, что Дитрих успел упасть на пол, как только начали летать пули. Итог этой авантюры ему до сих пор неприятно было вспоминать. Помимо четырех убитых солдат фюрера, результатом «блестящей операции контрразведки» стал позор, которым Дитрих покрыл себя в узком кругу посвященных в эту операцию лиц. А длинный счет Вайсу пополнился еще одной строчкой, и утешало Дитриха только одно — когда-нибудь он предъявит этот счет к оплате. А потом ему как-то стало не до Вайса. Он уже понял, что каждая его попытка атаковать наглого выскочку оборачивается для него проигрышем, а для Вайса — очередной ступенькой вверх по карьерной лестнице. К тому же, на жизненном пути Вайса появился герр Лансдорф, которому Штейнглиц, по-видимому, доверял куда больше, чем Дитриху, так как не только не препятствовал переходу своего подчиненного под его начало, но даже порекомендовал его в качестве денщика, дав возможность Лансдорфу присмотреться и оценить Вайса по достоинству. Дитрих бы поспорил насчет того, чем назначение к такому патрону обернется для невинности Вайса, учитывая характер обязанностей, возложенных на него стариканом. Впрочем, возраст старой моли обеспечивал определенное алиби на этот счет. А вот Дитрих бы точно не растерялся, получи он в прислугу для спальни этого выскочку. Он даже имел глупость позволить себе скабрезную шуточку на этот счет в присутствии Штейнглица, в чем сразу же пришлось раскаяться. Так как Аксель, вмиг протрезвев, абсолютно серьезным тоном отчетливо посоветовал «не портить ему пацана». И Дитрих в который раз отступил, на время затаившись. Ибо уяснил себе четко — копая теперь под Вайса, он автоматически делал подкоп и под Лансдорфа со Штейнглицем. А этого он себе позволить не мог. После этого Дитрих надолго успокоился, решив, что Вайс не стоит его усилий, что он попросту холодная ледышка, девственник или вовсе импотент, тратить на которого время нет никакого смысла. К этому выводу он пришел, проанализировав отношения Вайса с женщинами и в итоге решив, что с Вайсом что-то серьезно не так. Какое-то время он задавался этим вопросом, но ответ, как всегда, пришел неожиданно, откуда не ждали, вместе с Генрихом Шварцкопфом, свалившимся им на голову из Берлина. Тогда-то все разом встало на свои законные места, всколыхнув в нем попутно такую злобу, что Дитрих испытывал от ее приступов почти физическую боль. Потому что всякому, у кого имелись глаза и хотя бы зачатки наблюдательности, становилось ясно как день, что связывает провинциального недотрогу Вайса и породистого любимчика фюрера Шварцкопфа-младшего. Злость сладким ядом разливалась у Дитриха по венам, когда он думал о такой немыслимой степени лицемерия со стороны жалкого шоферишки-репатрианта, сумевшего обвести всех и — главное! — его самого вокруг пальца. Такого плевка в лицо Дитрих не мог простить, даже если бы и приказал себе проявить смирение. И дело было вовсе не в ревности, хотя, наверное, и в ней тоже. Представлять, как эти двое кувыркаются в постели, наверняка издеваясь над простофилей Дитрихом, было невыносимо. Эти картины жгли Дитриха огнем, и он не придумал ничего умнее, чем организовать на Шварцкопфа покушение, изменив собственному же правилу не приближаться к Вайсу ближе, чем это необходимо для взаимодействия по работе. Ничего удивительного, что колесо фортуны вновь выкинуло ему «зеро»: Генрих Шварцкопф увез свою проблядь в Берлин навстречу новым высотам и перспективам, а Дитриху осталось лишь глотать пыль на провинциальных дорогах, фигурально выражаясь. И это он еще легко отделался, надо признать. Но зато теперь цель Дитриха — загнать Вайса, как дичь, — обрела окончательные очертания, из забавного потакания своей мимолетной слабости превратившись в дело чести. И настойчивость его все-таки была вознаграждена. Дитрих наконец отошел к своему шкафчику и, неторопливо одеваясь в почти ледяном спокойствии, обдумывал, как следует ему распорядиться доказательством предательства Вайса, так беспечно оставленным им в кармане своего кителя. Дитрих не ожидал обнаружить этот чертов портсигар, он, собственно, преследовал совершенно иную цель, когда, прижавшись голым телом к форме Вайса, висящей на вешалке, втягивал его запах с воротника, где он ощущался сильнее, и лихорадочно ощупывал его китель, как будто это был сам Вайс во плоти. Это недостойное поведение Дитриха было вполне закономерным результатом эксперимента, которому он решил себя подвергнуть, увязавшись за Вайсом в офицерскую душевую. И вот там, глядя на сосредоточенно моющегося Вайса, который не обращал на него никакого внимания, словно Дитрих был пустым местом, он вновь оказался неожиданно для самого себя под властью уже несколько подзабытого наваждения. Вайс стоял к нему спиной под льющимися струями воды, и Дитрих не мог, да и не особенно хотел противиться услужливо взыгравшему воображению, в котором он медленно подходит к ничего не подозревающему Вайсу и кладет одну руку на его плечо. Вайс вздрагивает, но замирает покорно, как олень, попавший в прицел охотника, пока Дитрих ведет кончиками пальцев другой руки вдоль выступающих позвонков на узкой спине от ямки у основания черепа до крепких ягодиц, вклинивается между них и средним пальцем трогает влажное от стекающих капель, туго сжатое отверстие, а потом на пробу толкается внутрь, отчего Вайс лишь сдавленно стонет, опустив голову ниже, не осмеливаясь ни воспротивиться, ни обернуться. Вайсу явно больно, когда Дитрих проталкивает палец дальше, а потом добавляет второй, не обращая внимания ни на его дрожь, ни на судорожное сопротивление мышц, он безжалостно разрабатывает его дырку, слушая его глухие стоны, а потом, решив, что вдоволь его помучил, давит ладонью на его плечо, вынуждая прогнуться в пояснице и насадиться на пальцы еще глубже, только лишь для того, чтобы медленно вытащить их и, приставив свой уже давно налитый кровью, пульсирующий в такт гулким ударам сердца член, вогнать его по самые яйца и… Дитрих очнулся, когда чуть не застонал в унисон Вайсу из своей фантазии. Опомнившись, он обнаружил себя столбом застывшим в противоположной душевой кабинке, с неприлично торчащим членом и пялящимся на Вайса так беззастенчиво, что удивительно было, как тот не чувствует его взгляд на расстоянии. Возблагодарив всех богов за еще недавно возмущавшее его безразличие Вайса, Дитрих пробормотал что-то о внезапно закружившейся голове, хотя его никто об этом не спрашивал, и бочком, прикрывая мочалкой выдающееся во всех смыслах свидетельство своего разыгравшегося воображения, чуть ли не бегом вылетел за дверь. И в раздевалке, с трудом справляясь с колотившей его нервной дрожью, он ринулся к шкафчику Вайса — ему хотелось хотя бы так, хотя бы ненадолго, почувствовать под своими руками что-то, соприкасавшееся с телом Вайса, вдохнуть его запах. Ему казалось, что от этого станет легче. Но в момент, когда руки его нашарили плоскую увесистую коробочку, чутье контрразведчика в Дитрихе взяло верх над похотью — Дитрих даже в таком взбудораженном состоянии моментально вспомнил, что никогда не видел в руках Вайса металлического портсигара, он курил сигареты в картонных пачках. Выудив портсигар из кармана, Дитрих взвесил его на ладони: для набитой сигаретами вещицы он был тяжеловат. Открыть он его не рискнул, потому что при тщательном осмотре обнаружил маленький шнурок запала, аккуратно утрамбованный в выемку на том месте, где у обычного портсигара должна быть защелка. Сопоставив задачу, которую им предстояло выполнить в лагере, и все свои прежние подозрения, Дитрих сделал единственный в этих условиях вывод, не противоречащий логике. Больше не требовалось искать косвенные доказательства тому, что Вайс — вражеский шпион и диверсант по совместительству, потому что в руках Дитриха только что побывала прямая улика. Он задумался о том, как следует ему поступить. Чувство долга настойчиво диктовало ему сдать предателя в гестапо. Дитрих даже со злорадным удовлетворением представил, что с Вайсом там сделают и чем все неминуемо для него это закончится, — и решительно отверг такой вариант. Не жалость тому была причиной — в конце концов, он уже давно не рыдает над умирающими козочками с перебитыми ногами. Просто он научился охотиться на дичь, не портя ей шкуру без лишней необходимости. Телу Вайса он сумеет найти куда лучшее применение, чем быть бездарно растерзанным в застенках карательной машины агонизирующего рейха. А то, что рейх кончался, было очевидно даже самому распоследнему фанатику, и кидать в пламя сгорающих под ногами мостов то, что может принести пользу Дитриху лично, он посчитал расточительным. К тому же в том, что его многолетняя слабость в итоге привела к его же победе, Дитрих усматривал очевидный знак судьбы, пренебрегать которым он не имел права. Застегнув последнюю пуговицу на кителе и пригладив волосы перед зеркалом, Дитрих вышел. Ему не хотелось, чтобы Вайс, выйдя из душа, застал его в раздевалке и задался вопросом, что задержало его там на столь долгое время. Идя по коридору уверенной походкой, словно принятое им решение лишило его сомнений и страха неудачи, Дитрих кирпичик за кирпичиком складывал свой идеальный план. Он дождется, когда Вайс осуществит свой подлый замысел, и, поймав его за руку, предъявит ультиматум. Или Вайс отправится с ним в Швейцарию, где Дитрих наконец сполна получит от него все то, чего так долго и бесплодно желал, или его ждут умелые палачи гестапо, которые выместят на нем всю свою злобу за крах Великой Германии, к которому Вайс, и в этом нет теперь никаких сомнений, приложил немало усилий. Дитрих ни на йоту не сомневался в том, что Вайс примет его предложение. Чтобы избрать альтернативный вариант, нужно быть самоубийцей, фанатиком, а Вайс, прагматичный, расчетливый и трусоватый, к таким не относится. Ну, а если вдруг и откажется, всегда можно найти другой способ — вряд ли Вайса будут искать, если Дитрих подкинет доказательства его измены и намек на то, что предатель получил по заслугам. А значит, многолетняя охота, которую столько лет тщетно вел Дитрих на этого ловкого хищника в овечьей шкуре, близка к завершению. И ни звериное чутье, ни феноменальная везучесть, Вайса больше не спасут. Дитрих шел и улыбался, у него давно уже не было такого отличного настроения. Всего-то и надо — подождать пару дней, и он получит наконец то, что хотел, что заслуживает по праву.