А ведь было всего три часа дня!

Германия, идя по дороге к своему дому, вспомнил весь словарный запас бранных слов пока тащил на своём плече изрядно пьяного и избитого, но чертовски веселого Пруссию. А ведь было всего три часа дня! Так ещё и будни… День с самого утра у него был насыщенный. Встав слишком рано даже для самого себя, с каким-то странным предчувствием чего-то необычного, Крауц пошёл в душ, но так его и не принял, потому что тот решил сломаться и затопить соседей снизу. Провозившись несколько часов, пытаясь починить его самостоятельно, используя инструкцию и советы из книги по ведению домашнего хозяйства, но так и не добившись нужного результата, злой, перепачканный мазутом и мокрый Людвиг всё же решил вызвать сантехника, который управился с этим делом в два счёта. Потом, когда тот ушел, при этом забрав за свою работу весьма не маленькую сумму, Германия услышал, как его желудок требовательно заурчал. Заглянув в холодильник и не найдя в нём нужного, хотя нет, не найдя там вообще ничего, он пошел в магазин в надежде, что небольшая прогулка поможет ему не только удовлетворить голод, но и отвлечься от дурного предчувствия. Зайдя в магазин, он, прогуливаясь между прилавками с продуктами и наполнив корзинку до отвала, подошел к кассе. Оплатив все покупки, вышел оттуда с двумя огромными пакетами. До дома оставалось почти ничего, всего-то пару жалких метров, да и настроение у него улучшилось, но тут как назло у одного пакета порвалась ручка, и всё его содержимое высыпалось на дорогу. Тяжело вздохнув и подняв взгляд к небу, словно спрашивая «почему именно сегодня и почему именно я?», Германия наплевал на упавшее и тяжелым шагом направился домой. По прошествии ещё нескольких часов, которые на удивление были весьма спокойными и тихими, расслабившись, он сел на диван с книгой в руках, как вдруг зазвонил телефон. От неожиданности молодой человек вздрогнул, а потом, зарычав что-то невнятное и откинув со всей злостью в сторону книгу, ответил на звонок: - Да! Сначала ему никто не ответил, но на заднем фоне он отчетливо слышал музыку, чьей-то смех и возбужденные крики вперемешку со звуком бьющихся предметов. Уже и не надеявшись что ему ответят, он хотел отключиться от звонка, но тут на соседнем проводе послышалось откашливание, а за ним и голос, веселый и в стельку пьяный: - Людвиг, это я-я-я, - на высоких нотах ответили ему. Крауц сразу узнал в собеседнике нетрезвого Австрию. Поняв, что просто так этот засранец звонить не стал бы, Дойцу, совершенно безрадостно и с нотками обреченности, перешел к делу: - Что тебе нужно? Дальше пошел рассказ, совершенно невнятный, но отчетливо дающий знать, что ему – Германии, придется срочно ехать в тот бар, где сейчас находились его непутевые братцы. Оказалось, что Пруссия и Австрия (порой с ними был ещё Италия), по недавней традиции, каждый вторник после всех дел наведывались в бар, рассказывая друг другу о тяготах их «сложных и несчастных» жизней. При этом, после каждой исповеди, они поднимали тост, например «за то, чтобы такого впредь не повторялось» и пропускали по стаканчику. После порядочного опустошения здешнего бара они мирно прощались и расходились по домам, но почему-то именно сегодня все пошло совсем по-другому. Как всегда встретившись у входа, братья сели за свой столик и, уже успев разлить себе по бокалу виски и выпить их, в зале появился Россия. Увидев знакомых (ну и бутылочку рядом с ними), он не смог пройти мимо и решил составить выпивающим компанию, а когда обычный разговор от бренности жизни перешел к политическому устройству стран, Иван и Гилберт начали спор, который тут же перешел к драке со всеми вытекающими. Наверное, все знают, как Прусс терпеть не может Россию, а таким случаем грех не воспользоваться. Людвиг вошел в бар и сразу же увидел Пруссию, которого держал Австрия, а напротив них был Россия, еле державшийся на ногах то ли от огромного количество спиртного, то ли от хорошей взбучки. Вид у всех был просто ужаснейший. Австрия, приметив брата и словно вздохнув с облегчением, помахал тому рукой, чтобы Крауц как можно скорее подошел к ним. - Это тебе, - Родерих кивнул на раскрасневшегося Байльшмидта, всего в ссадинах, синяках и с рассеченной бровью. - А что делать с Иваном? – Принимая вырывающегося и кричащего «я ещё не всё высказал этому!» брата, спросил Германия, косясь на знакомого. Австрия махнул на того рукой: - Он уже готов, я и Венециано отвезём его домой, а с тебя Гилберт. Кивнув головой и взвалив на себя всё ещё пытавшегося сопротивляться прусса, Дойцу вышел из бара. Иногда Германии казалось, что вытаскивать братьев из переделок стало для него основным занятием, в особенности Италию с Пруссией: за Австрией теперь было кому присмотреть, так что в уходе он не нуждался. Эти двое могли поодиночке натворить столько, сколько, наверное, никто не смог бы и в большом количестве, а когда они были вдвоём, то и ущерба становилось в два раза больше. Они делали, а Людвиг разгребал. Всё, что когда-либо натворили братья, было исправлено своими силами Германии… сделано, исправлено, починено и оплачено ТОЛЬКО им. И это начинало надоедать, потому что сил, времени и денег становилось катастрофически не хватать. Порой ему хотелось просто бросить этих двоих на произвол судьбы и посмотреть со стороны, как они справятся без него, но чувство ответственности за родных не давало ему этого сделать. Вот и сейчас Людвиг, с переставшим брыкаться и глупо хихикающем Пруссией на одном плече, с чувством невыполненного долга шел по улице, проклиная все что только можно. - Запад, а что это ты такой раздраженный? – протянул Гилберт, безвольно вися на плече у Людвига и при этом пьяно посмеиваясь ему в плечо. Фыркнув, Крауц так и ничего не ответил, продолжая уверенно шагать в сторону своего дома. - Ну Запад, не будь таким пессимистом, всё же было хорошо. - Хорошо? – саркастически заметил Германия. – Когда напиться и подраться с Россией было хорошим? – вися на плече, Гилберт умудрился пнуть брата, а тот демонстративно закатил глаза. – Может, уже прекратишь вести себя так? И не называй меня Дойцу. Дойдя до квартиры, Крауц вставил ключ в замочную скважину и повернул его, открывая дверь внутрь. Зайдя и прикрыв её, он поставил Пруссию на ноги, сам же отправившись на кухню. Тот, немного пошатываясь, но, не подав обиженного вида, гордо вскинул подбородок и отряхнул с себя невидимые пылинки, нагло проходя в гостиную. - Ну и бардак у тебя тут, Запад, - проворчал Гилберт оглядываясь, и сразу же упал на диван. - Я вчера убирался, а ты прошел в обуви. Протрезвеешь хоть немного, будешь сам убираться, - Прусс услышал голос Германии у себя за спиной и повернул голову: тот же большими шагами и с серьёзным видом подошел к дивану со льдом в руках. Присев и внимательно сдвинув брови, он вгляделся в разбитое лицо брата и, приложив к его щеке небольшой кусочек, продолжил: - Сколько мне ещё повторять, чтобы ты, наконец, понял - не называй меня так. - А почему Италия может тебя так называть, а я нет, Дойцу? – Пруссия поморщился от боли и холода, но продолжил нарочно выводить из себя Людвига, пытающегося вести себя спокойно и не поддаваться на провокации, но уже еле сдерживающего себя. – Почему ты молчишь, Дойцу? - Я говорил ему, но он не слушает, и не переводи тему, мы ещё не закончили. - А я уже закончил, и к тому же, я тоже не буду тебя слушать. Тебя вообще никто не слушает, потому что ты мягкотелый, - Гил небрежно отмахнулся от руки брата и резко отвернулся. От неожиданности у Германии из рук выпал весь лед; упав на пол с подогревом, он тут же растаял, оставив после себя небольшую лужицу. Крауц недовольно посмотрел сначала на брата, а потом на пол. Тяжело вздохнув, немец поднялся с дивана и ушел за тряпкой. Вернувшись, он встал на колени и начал вытирать пол. - Зачем вести себя как ребенок? - уставшим голосом спросил Людвиг, сосредоточившись на своей работе и не замечая, как прусс с интересом наблюдает за тем, как усердно тот работает руками. Закончив, он встал и почувствовал, как позади него стоит Пруссия, а его горячее дыхание опаляет ему шею. Недоуменно повернувшись, он посмотрел на него, увидев в глазах брата странный огонек, а на лице отражение сразу нескольких чувств: неуверенность, желание и в большей степени секундой возникшее, словно из неоткуда, возбуждение. - Что с тобой, Гилберт? – Крауц нервно сглотнул и попятился назад. Однажды он уже видел такое выражение лица брата, и закончилось это для них двоих весьма плачевно. - Боже, я был прав, какой же ты слабохарактерный, Людвиг, - он сделал паузу, а затем презрительно произнес, сделав к Людвигу шаг тем самым окончательно приперев того к стене, и закрыл пути к отступлению, - Или же мне называть тебя Дойцу? – странная ревность возникла у Байльшмидта, отчего на последнем слове он скривился и зло посмотрел на Германию. - Да что на тебя нашло? Отойди от меня! – испугавшись резкой перемены, Крауц выставил перед собой руки и уперся ими в прусса, у которого вместо затуманенного выражения выступила решительность и уверенность. Выглядел он сейчас вполне протрезвевшим, что ещё и сильнее начинало пугать. - Ничего, просто я хочу тебя, Людвиг, - страстно прошептал Гилберт. От удивления Германия медленно стал ослаблять препятствие между ними. - Ты пьян, Пруссия, тебе лучше уйти. - Ты точно этого хочешь? – приблизившись совсем вплотную к Германии, прошептал на ухо Пруссия, а затем, прикусив мочку, запустил руку под рубашку Крауца и нарисовал своеобразный узор на широкой груди. - Ги-и-илберт, - выдохнул Германия. Казалось, что они оба могли услышать, как бешено у Людвига бьется сердце. Германия не понимал, что происходит с ним и почему он не отталкивает прусса, разрешая ему так близко находится рядом с собой. Он чувствовал, как их тела соприкасаются, и вполне ощущал чуть ниже живота то, как сильно они хотят друг друга. - И что ты теперь скажешь в своё оправдание? – Байльшмидт, ехидно-торжествующе улыбнувшись, через ткань брюк провел рукой по возбужденной плоти Германии. - Что ты делаешь, - простонал Крауц, прикрывая глаза. – Прекрати… Гилберт, словно в замедленной съемке, медленно стянул с Людвига рубашку и провел обеими руками от низа живота до сосков, останавливаясь и зажимая их руками. Услышав, как блаженно Германия вобрал в легкие воздух, он наклонился и припал к губам брата, заставляя его раскрыть рот и позволить языку скользнуть внутрь. Горячая волна прошла по телу. Всё больше теряя над собой контроль, Пруссия, не отрываясь от поцелуя, одним ловким движением оторвал Германию от стены и вместе с ним повалился на диван. Мгновение, и раскрасневшийся Людвиг оказался под Гилбертом. Его руки неосознанно и неуверенно расстегивали пуговицы белой рубашки Байльшмидта, галстук ранее улетел куда-то в сторону. Губы отвлеклись от влажного поцелуя: парень провел языком по нежной коже прусса, вызывая тихие стоны. Теперь он, прикусив мочку уха Гилберта и двинувшись ниже, облизнул шею брата, и влажная дорожка из поцелуев пошла к ключице и с каждым разом постепенно спускалась к пояснице. Тем временем Пруссия быстро расстегнул ширинку брюк немца: руки нежно провели по возбужденной плоти, освобождая его от ткани белья. Аккуратные и отточенные движения руки вверх-вниз по члену, и послышались тихие, хриплые стоны Крауца. Гилберт улыбнулся, он не так часто мог увидеть подобные эмоции на сдержанном и суровом лице, отчасти ему это даже льстило. И он сжал руку чуть сильнее, ускоряя движения и скользя указательным пальцем по головке. Потеряв самообладание и контроль, высвобождая всю свою вспыльчивость, Германия резко стащил с Пруссии нижнюю часть одежды, повернул его спиной, провел пальцем вокруг кольца, а затем резко и неожиданно шлепнул по ягодице. «Хорошо, Дойцу, раз ты этого хочешь, то сегодня я позволю тебе побыть первым». - Ааах, - реакция не заставила себя ждать. Людвиг удовлетворенно улыбнулся и аккуратно, не спеша, вошел. Гилберт старался двигаться ему в такт, хотя на диване это было не слишком удобно. Медленно и все быстрее, постепенно наращивая темп, два тела двигались в унисон друг другу в, известном только для них самих, ритме. Внимательные голубые глаза, хоть и были чуть приоткрыты, с наслаждением ловили каждый вдох и движение красивого мужского тела. Германия, закусив губу, обхватил бледную шею и зарылся в светлых волосах. Продолжая ритмично двигаться, он наклонился и провел языком по выступающему позвоночнику Пруссии, кажется, что для него это было особенно приятным. - Запад… - хриплый стон. Все жарче и рывками все сильнее. Длинные пальцы впивались в кожу, а это распаляло желание ещё больше. Резкий толчок, ещё один, и вот уже Пруссия прекращает двигаться, издав протяжный стон-полувскрик, выгибает спину, голова откидывается чуть назад, а по телу проходит мелкая дрожь. Он жадно глотает ртом воздух, поднимая грудь при каждом новом вдохе. Германия властно притягивает Гилберта к себе, утыкаясь носом ему в плечо и вдыхая знакомый, но настолько непривычный, сладкий аромат его кожи. Ещё пару рывков и наслаждение с хриплым стоном выливается наружу, обдавая тело дрожью и приятным теплом. Немного отдышавшись, Гилберт сел на диван и, закинув руки за голову, смотрел в потолок, думая о чем-то своём. Людвиг собрал свои вещи с пола и, быстро одевшись, посмотрел на брата: - Ты знаешь, что я никогда прежде не вел себя так, прости. - Не надо оправданий, в конце концов, инициатива шла от меня и если уж кому и просить прощения, то только мне, - Пруссия пожал плечами и помрачнел. Слова Крауца сильно задели его. - Но я думаю, что не нужно стыдиться того, что приносит тебе удовольствие. - Dummkopf*, я же не сказал, что жалею об этом, я просто извинился. Пруссия, не веря собственному слуху, привстал и взглянул на серьезное лицо Германии и, убедившись по его выражению, что тот говорил это вполне серьёзно, с облегченной улыбкой вздохнул, обратно падая на свое место. - Знаешь, я погорячился, наговорив тебе всего… и ещё, Запад? - Ну что ещё? – Людвиг сел рядом с Гилбертом и посмотрел на него с некой нежностью. - А может, раз ты такой добрый, можно я не буду завтра убираться? М-да, никогда Германия не думал, что этот день мог быть настолько насыщенным, а ведь он еще даже и не закончился, так как было всего три часа дня. Dummkopf* - идиот (нем.)