hey, young blood

Ландо заходит в квартиру Карлоса, воспользовавшись выданным ему запасным ключом, и бродит по уже знакомому пространству, пока не находит хозяина апартаментов, облокотившегося на раковину в ванной и смотрящего в зеркало, — и затем останавливается и смотрит, совершенно ошеломленный. Полуденный солнечный свет, золотисто-теплый и нежный, струящийся в пыльном воздухе, косыми лучами проникает через окно, расположенное высоко на стене. На какое-то мимолетное мгновение это свечение полностью преображает фигуру, стоящую в этом маленьком пространстве. Зачесанные назад темные волосы, спокойные темные глаза, четкие линии подбородка и груди Карлоса, раскрытая бритва, которую он держит в руке, — все позолочено и окаймлено ослепительным белым светом, слишком ярким, чтобы смотреть на него долго. Это… боже, это что-то. Ландо уже не в первый раз жалеет о том, что плох в выражении своих мыслей, потому что, может быть, тогда бы он смог это описать. Он чувствует себя обязанным сделать это, хотя бы для того, чтобы запечатлеть эту сцену в своей памяти навсегда. Но нет ни единого хорошего слова, которое он мог бы подобрать для того, чтобы передать свое состояние: его словно выпотрошили и вывернули наизнанку, оставив наедине с его чувствами разбитым и заведенным. Но потом этот момент проходит, как и все остальное наваждение. Карлос замечает его, стоящего на пороге, и поворачивается к нему, поднося бритву под струю воды и очищая её. — Ох, извини. Я почти закончил, — говорит он. Ландо кивает, все еще немного потрясенный. Он прислоняется к дверному косяку и наблюдает, как Сайнс вновь поворачивается к зеркалу и заканчивает бриться, быстро и уверенно опуская руку с лезвием, изящно балансирующим между пальцами. Это чертовски круто. Ландо уверен, что если бы он попробовал это сделать, то выглядел бы как идиот и, безусловно, поранился бы. Но у Карлоса есть такая уверенность в себе, что все, что он делает, кажется таким легким. Несмотря на юный возраст, ни его поведение, ни его манеры не ставят под сомнение его статус. Вероятно, причина в том, что он принадлежал к «сливкам» синдиката, — старым добрым богатеям преступного мира — он сын одного из самых известных контрабандистов в Иберии, если не во всей континентальной Европе. Эль Матадор контролировал маршрут Париж-Дакар в течение многих лет и совсем недавно занялся контрабандой в Саудовскую Аравию прямо под носом у Саудитов. Отец Карлоса — легенда старой закалки. Карлос, возможно, родился, зная, как обрезать сигары и носить дорогие костюмы, словно вторую кожу, зная, как лгать с изяществом и легкостью. Как выживать в этом мире, как это делают хищники. Ландо же вообще никто. Он просто маленький прохвост, который угодил в это мафиозное дерьмо за неимением лучших альтернатив, и потому что не годился для чего-либо еще. Он из тех блеющих животных, на которых такие существа как Карлос охотятся и убивают ради забавы. Норрис живет каждый день в постоянном страхе, что кто-то поймет, что он все это симулирует, и, когда этот день настанет, он может только надеяться, что его трюк с щенячьими глазами спасет его от неминуемой гибели. Скорее всего, этого не произойдет, и на этом все закончится. Но Карлос. Карлос, он такой крутой. Норрис должно быть сказал это вслух, потому что Сайнс фыркает. — Да, должно быть, это очень круто для того, кто не может даже отрастить бороду, — говорит он, вытирая бритву и кладя её на край раковины. — Твой отец никогда не показывал тебе, как это делается? — Нет, — отвечает Ландо, скрестив руки на груди. Его отец всего лишь бизнесмен, работающий 5/2, вкладывающийся в акции и пенсионные сбережения, ведущий светские беседы у кулера с водой, — определение скуки как оно есть. Ландо не может себе представить, чтобы он когда-либо делал что-нибудь подобное. — Какая жалость. Тебя никогда не учили быть настоящим мужчиной, — сетует Карлос, качая головой. Он улыбается Ландо, мягко, иронично и насмешливо, но совсем не зло. Это вызывает в Ландо чувство, которое он также не может точно классифицировать. Все, чего он желает сейчас, — чтобы земля разверзлась под его ногами и поглотила его целиком (спасибо большое!), прежде чем Карлос продолжит дразнить его и дальше. Но все, что делает Сайнс, — это тянет его на себя так, что они теснятся в маленьком пространстве. На секунду они стоят плечом к плечу, глядя друг на друга через зеркало, а потом Ландо отводит взгляд, чувствуя себя неловко. Сегодня они должны посетить ежегодный барселонский Конклав, знаменующий недельное перемирие, пока главы Домов сидят за круглым столом, обговаривая условия и правила ведения боевых действий на год вперед. Это в основном символическая процедура, поскольку после того, как они расходятся, они все возвращаются к тому, чтобы вновь игнорировать упомянутые соглашения и вцепиться друг другу в глотки. Но Конклав — это также и обряд посвящения для тех, кто только поднялся в высшие эшелоны мафиозного общества. В этом году это Эстебан Окон, чьи инсинуации в отношении Хюлькенберга были, по-видимому, успешными, и его старый знакомый Николас Латифи, который наконец-то заслужил признание как один из лучших рэкетиров Клэр Уилльямс. Ландо больше не новичок, так что у него больше нет никаких оправданий, чтобы не вести или не выглядеть как часть этого мира. Он должен хорошо представлять свой клан. Он потратил много времени, чтобы привести себя в порядок и выглядеть презентабельно, но, несмотря на то, что он одет в свой лучший костюм, а Карлос стоит здесь лишь в одной майке, он все еще чувствует себя плохо одетым и неуклюжим по сравнению с ним. Галстук криво повязан, лацканы не лежат ровно, а одна из запонок вечно норовит выскользнуть. — Все в порядке. Ты выглядишь очень взросло. Un mayorcito, — говорит Сайнс, безуспешно пытаясь сохранить серьезное выражение лица. — Ух, — стонет Ландо, дергая себя за воротник, который, несмотря на все его усилия, остается безнадежно кривым. Карлос задумчиво смотрит на него одно долгое мгновение, затем тянется и отводит руку Ландо, нежно поглаживая большим пальцем его запястье. — Я могу показать тебе, как это делается, раз уж ты считаешь, что это так круто. Научу тебя быть настоящим взрослым, — говорит Сайнс, с легкой улыбкой указывая на бритву, лежащую на раковине. — Если ты хочешь. Ландо сжимает и разжимает пальцы, чувствуя, как тепло от внезапного прикосновения Карлоса все еще остается на его коже. — Да, с удовольствием, — отвечает он, даже не успев толком подумать. Норрис настороженно смотрит на нож. Он лежит, сложенный пополам, на белом фарфоре, словно какое-то большое инопланетное насекомое, способное так же легко ужалить, если обращаться с ним неправильно. Но в нем просыпается глупая, чрезмерная потребность проявить себя и угодить. Необходимость, которая, кажется, возникает только тогда, когда Карлос рядом, и он совершенно не способен сопротивляться. Норрис вскрикивает от удивления, когда чувствует горячее прикосновение к горлу. Карлос двумя пальцами поддевает узел галстука, резкое дергает его и накидывает себе на шею. Темный шелк струится и блестит на смуглой коже Карлоса. — Что ты делаешь? — Я покажу тебе, но не хочу испортить твою красивую одежду, — отвечает Сайнс. В его голосе лишь бесконечное и удивительно большое терпение. — А, точно, — тупо говорит Ландо, хах, а затем сосредоточенно устремляет свой взгляд в одну точку, когда Карлос разворачивает его и прижимает спиной к раковине. Сайнс просунул руки под лацканы пиджака Норриса, снял его и повесил на ближайшую вешалку, затем достал запонки Ландо и сунул их в карман. Следом идет его рубашка, быстро расстегнутая и сброшенная с плеч коротким и обжигающим движением искусных и ловких пальцев, оголяя его грудь, и его обдает дрожью, но она не имеет ничего общего с холодом. Карлос тянется к полоске кожи, висящей на крючке у зеркала, и тянет ее к себе. Он берет бритву и проводит ножом вниз и поперек нее, переворачивая его снова и снова. Полированный металл клинка вспыхивает на свету. — Что это такое? — Это, как вы это называете… строп. Чтобы заточить его. Тупой нож опаснее острого, — объясняет Карлос. — Eso es. Подержи. Он протягивает лезвие рукояткой вперед, и Ландо осторожно берется за неё. Оно крепкое, хорошо сделанное и тяжелее, чем ожидалось, но оно настолько идеально сбалансировано, что ложится в его руку, как будто оно было там всегда. Кажется, оно вибрирует на его коже, как что-то живое, предвкушающее свежую кровь, призывая к действию. Это напомнило ему о том, как он впервые держал в руках пистолет — пьянящий вес, покоящийся на его ладони. Он обхватывает рукоять пальцами с большей уверенностью и легко проводит ими по режущей кромке лезвия, проверяя его остроту, зачарованный. Просто держа его, он чувствует себя могущественным, в каком-то смысле порочным. Он может понять его призыв. — Прекрати, ты порежешься, — остерегает его Карлос. Ландо резко вырывается из задумчивости и одергивает руку, словно ошпаренный, едва избежав того, чтобы всерьез не порезать свои пальцы. — Посмотри на меня. Норрис поднимает глаза и неприлично пищит, когда Карлос буквально атакует его щеткой, размазывая пену на его лице и шее. — Ну же, — ухмыляется Карлос, пока Ландо ерзает. — Прекрати дергаться. Он наваливается всем телом, чтобы прижать Норриса к раковине. Внезапный контакт посылает искры, пронзающие тело Ландо, растекаясь и покалывая в груди, и он замирает, окаменев. Карлос слегка отстраняется с обеспокоенным выражением лица, забирая бритву обратно. — Эй, estás bien? — спрашивает Сайнс, успокаивающе и мягко проводя рукой по боку Ландо, как будто ласкает пугливое животное, — и Ландо, словно приученный инстинктивно повиноваться касаниям Карлоса, мгновенно поддается и расслабляется. — Ты доверишь мне сделать это? — Я в порядке. То есть, конечно, я доверю, — отвечает он и смеется в слабой попытке пошутить, чтобы разрядить внезапно возникшее напряжение. — Я знаю, что ты не собираешься перерезать мне горло. Это не срабатывает. Сайнс хмурится. — Ландо, я никогда не причиню тебе вреда. Никогда, — говорит он так серьезно и твердо, что Норрис с трудом выдерживает его взгляд. От этого у него так замирает сердце, что ему почти стыдно. Такое чувство, будто с него содрали кожу, обнажив и выставив на свет все его самые сокровенные мысли и недостатки. Но Карлос смотрит на него так, словно Ландо — это нечто драгоценное, несмотря на то, что тот чувствует себя так, будто ему чего-то недостает. И Ландо не знает, почему или что он сделал, чтобы заслужить такое отношение, и он не может этого вынести, но он любит это, но ненавидит это, но он хочет этого, но это пугает его, но он нуждается в этом. — Все в порядке, Карлос. Я хочу… я хочу, чтобы ты показал мне, — говорит Ландо и краснеет, как только произносит это, потому что знает, как это звучит. Но даже если Карлос и уловил смысл, он милосердно промолчал. Он просто прижимается вплотную, грудь к груди, кладет руки на плечи Норриса и обхватывает свободной рукой его затылок. Он прикладывает бритву к собственному запястью на секунду, чтобы согреть металл, а затем отводит в сторону. Хотя, если бы Карлос действительно хотел перерезать ему горло, думает Ландо немного истерично, он бы с радостью позволил ему это сделать. Он позволит Сайнсу делать с ним все, что тот захочет, абсолютно все. Затем все рациональные мысли вылетают из его головы, когда он чувствует первое прикосновение лезвия к своей коже. Карлос осторожно, очень осторожно проводит бритвой вниз от скулы к подбородку, прочерчивая четкую линию сквозь пену. Кромка лезвия аккуратно покусывает его кожу, и по телу Ландо проходит тяжелая пылающая волна тепла, скручиваясь внизу его живота. Норрис вздрагивает, когда они вместе с Карлосом одновременно выдыхают, — он и не заметил, что Карлос задержал своё дыхание. — Así. Не так уж и плохо, не так ли? — спрашивает Сайнс. — Не так уж и плохо, — почти шепотом отзывается Ландо. Карлос опускает бритву под струю из крана, чтобы очистить её. Когда он наклоняется вновь, Ландо закрывает глаза и дышит через рот очень медленно, теряя себя в этих монотонных движениях, обольстительном поцелуе стали на его коже, мягком шепоте бритвы под напором воды, предвкушении и холодном прикосновении металла. И снова, и снова, и снова гипнотизируют, завораживая. Он почти дрожит из-за накрывших его с головой ощущений от каждого соприкосновения с Карлосом. От Сайнса исходит такой жар, как будто внутри него пылающая звезда, — и хотя Ландо чувствует, что его уже лихорадит в полубреду, он жадно впитывает это тепло, словно он узник ледяной пустоши. Карлос запускает пальцы в волосы Ландо и слегка тянет, приподнимая его подбородок, обнажая горло. Легкость, с которой тот подчиняется ему, вероятно, плохо говорит о его чувстве самосохранения, но это нормально, потому что это Карлос, это для Карлоса, он сделает это только для него. Лезвие упирается ему в шею. Его сердцебиение ускоряется, и он уверен, что Карлос чувствует это, стоя так близко к нему. — Веди себя хорошо и не дергайся, — предостерегает Сайнс. Первый подход так мучительно долог, что кажется лаской, неспешным, медленным штрихом тонко отточенного лезвия по горлу. На грани сознания, сквозь белый шум, который гудит в его голове, Ландо понимает, что у него стоит. Он борется с бессознательным порывом сдвинуться в сторону всего на несколько дюймов и зажать бедро Карлоса между ног ради небольшого облегчения. Ландо не может. Он должен стоять спокойно. Он должен быть хорошим. Он решается открыть глаза, и у него перехватывает дыхание, когда он видит Карлоса с прядками, упавшими ему на лицо, слегка приоткрытыми губами, сосредоточенно нахмуренными бровями и темными как ночь глазами. Он так сосредоточен на своей задаче, что даже не замечает, как Ландо смотрит на него. Мышцы двигаются под кожей, пока он работает. Мир вокруг них кажется застывшим на месте, законсервированный в соборном освещении позднего полудня, и Ландо вновь ощущает странное колющее чувство, словно Карлос на самом деле режет его с каждым движением лезвия, и густая дымка, которая обволакивает их, заполняет его тело. Будто если бы рука Карлоса соскользнула и рассекла ему кожу, то из нее хлынуло бы не влажное красное тепло, а что-то золотисто-медовое и вязкое. Наконец Сайнс заканчивает. Он вытирает большим пальцем оставшуюся пену для бритья с подбородка Ландо и отступает, чтобы полюбоваться своей работой. — Вот и все. Que bello, — бормочет он, нарушая повисшую между ними тишину. Норрис сразу же скучает по ощущениям: по теплу кожи Карлоса на своей, по лезвию стали на шее. Его взгляд скользит по бритве, следя за ней как зачарованный, когда Сайнс отводит её. Карлос замечает пристальный взгляд и крутит лезвие в руках, просто чтобы покрасоваться, вынуждая блики света танцевать на нем. — Тебе это нравится, да? — Да, это… — как ему это объяснить, что она действительно напоминает ему Карлоса: элегантная, острая, утонченная и искусная. Что он так влюблен в столь прекрасные, но опасные вещи. Все эти слова, которых у него нет, все эти вещи, которые он не хочет признавать. — …потрясающе, — неуверенно заканчивает он. — Потрясающе, — повторяет Карлос, и его губы искривляются в намеке на улыбку. — Ты когда-нибудь убивал ею кого-нибудь? — выпаливает Ландо, что, вероятно, является наименее нежелательной вещью из тех, что он мог бы сказать, учитывая обстоятельства. — Ах, — произносит Сайнс. Выражением его лица становится немного хитрым, немного зловещим, что отвечает на вопрос. — Этому я научу тебя в другой раз. — Я уже делал это однажды, — говорит Норрис, потому что хочет впечатлить Карлоса, и он, кажется, не может держать язык за зубами в попытках проявить себя. — Я убил человека. Даниэль показал мне, как это делается. Было ошибкой с его стороны поднимать этот вопрос. Он краснеет, когда думает о том, что еще он сделал с Даниэлем той ночью гораздо более неразумную вещь, — конечно, он тогда чуть не умер, что, как выясняется, нехило так сносит голову, и Даниэль был таким убедительным и искренним насчет этого– — Да, Даниэль показал тебе. А еще из-за него тебя чуть не убили, — говорит Карлос, прищурившись. — Я больше никогда не подпущу его к тебе. Ландо знает, что Сайнс и Риккьярдо друзья, или они были друзьями, или, по крайней мере, у них есть своего рода товарищеские отношения, которые, похоже, разделяют все те, кто был когда-то под крылом у Марко, или они были ими, пока Даниэль не подсидел Карлоса в «Рено», — но сдержанный гнев в голосе Карлоса реален. Судя по тому, как это звучит, Ландо словно ценная собственность Сайнса, которую он одолжил, только для того, чтобы получить её в менее презентабельном состоянии. Это ужасно собственническое отношение, и от этого Ландо становится жарко. — Я научу тебя, pues, я покажу тебе, что я сделаю с этим malparido ублюдком, — рычит Карлос, — когда он в следующий раз хотя бы посмотрит на тебя– Сайнс приставляет лезвие бритвы к глазу Ландо, слегка надавливает на тонкую, словно рисовая бумага, кожу век. Норрис с трудом сглатывает, изо всех сил стараясь не отшатнуться. Перед ним сейчас стоит другая версия Карлоса (с убийственным желанием в глазах) — и это захватывает Ландо. Абсолютно завораживает его. Столь прекрасная и опасная. — Или заговорит с тобой– Затем он приставляет кончик ножа к губам Ландо, ласково приоткрывая ему рот, и лезвием проводит вдоль языка. Норрис прикрывает глаза, и слегка тянется следом, когда Карлос осторожно убирает его. — Или улыбнется тебе, el sonriente, я дам ему повод для улыбки. Карлос медленно проводит тупой кромкой лезвия по шее Ландо от уха до уха, слегка надавливая. Норрис вздергивает подбородок и невольно обнажает горло. Его дыхание звучит громко и прерывисто даже для его собственных ушей. — А если он еще когда-нибудь посмеет прикоснуться к тебе– Сайнс подносит лезвие к внутренней стороне бедра, высоко, прямо над артерией, из-за которой, как знает Ландо, он истечет кровью в считанные секунды, если Карлос повернет запястье и вонзит туда нож. Тот обжигает как клеймо даже сквозь плотную ткань брюк. Карлос осторожно переводит нож между ног Норриса, сильно прижимая к его члену. Ландо, честное слово, воет и дергает бедрами вперед, не обращая внимания на то, что его дыханием срывается на резкие вздохи. Он так смущающе, умопомрачительно близок к разрядке, ему хватит и одного прикосновения, но Карлос отстраняется, отказывая ему в этом. — Видишь ли, любой может научить кого угодно стрелять в кого угодно. Но убить кого-то таким лезвием очень трудно, не так ли? — спрашивает Карлос, низко и тихо. — Потому что ты должен подойти так близко, чтобы сделать это. Ты должен по-настоящему ненавидеть их. Или искренне и по-настоящему любить. Ландо лишь кивает в ответ, не найдя в себе силы, чтобы заговорить. — В тот день, когда ты убьешь меня, все будет точно так же, — говорит Карлос, приставляя лезвие к своей шее. Он говорит спокойно, как и всегда, но его зрачки расширены, и на щеках появляется легкий намек на румянец. Он вжимается в Ландо, как будто не может удержаться, и глаза Норриса расширяются, когда он чувствует прикосновение Карлоса, горячее и тяжелое, а его твердый член упирается ему в бедро. — Нет, никогда, — хнычет Ландо, слегка задыхаясь, его голос срывается. — Ты не хочешь и не будешь этого делать, пока однажды не сделаешь это, потому что должен. Так устроен этот мир, pequeño, — говорит Карлос. — Quien a hierro mata, a hierro muere. — Взявшие меч — от меча и погибнут, — неуверенно вторит Ландо. — Да, именно, — говорит Карлос, а затем шепчет ему, словно тайну, — и ты будешь моим мечом, Ландо. Он вновь складывает бритву и отодвигается, полностью разрывая контакт между ними, и берет одежду Норриса с вешалки, куда повесил её ранее. Ландо безвольно стоит как тупое животное и позволяет себя одеть: рубашка, запонки, галстук, пиджак. Когда Сайнс заканчивает, Ландо ловит свое отражение в зеркале. Он выглядит так же, несмотря на бритье, — в лучшем случае, может быть, немного прилежнее из-за того, что его галстук аккуратно повязан, а костюм теперь сидит на нем должным образом. И его это удивляет, потому что он чувствует себя абсолютно разбитым, расколотым и снова собранным, удерживаемый на месте только тканью, накинутой на него и туго застегнутой. Во внутренний карман его пиджака что-то опускается. — Я хочу, чтобы ты сохранил это, — говорит Карлос, разглаживая ткань пиджака Ландо. — На всякий случай, для Барселоны. Бритва прижимается к груди Норриса, прямо над его сердцем. В этот момент что-то щелкает в его голове, и Ландо понимает. Наконец-то он понимает, что чувствует, наконец-то находит для этого подходящее слово. Это именно то, что и сказал Карлос. Любовь — вот что это такое. Какое еще слово вы могли бы употребить, что еще вы могли бы почувствовать к тому, кто приставляет нож к вашей шее так, что это ощущается как прикосновение возлюбленного, и кто прикасается к вам так, что это ощущается опаснее всякого клинка. Кто-то, кто держит твою жизнь в своих руках с такой заботой и благоговением, кто разбирает тебя на части и вновь собирает вместе, делая тебя лучше внутри и снаружи. Кто убьет ради тебя из-за неуместного взгляда или улыбки. Кто научит тебя своим методам и даст тебе оружие, предназначенное для своего же убийства, говоря: «Я верю, что ты правильно им распорядишься». Он просто был слеп, потому что это выглядело так по-другому в этом мире, но по сути это все об одном: он любит Карлоса. Вот и все, что он должен знать. Он оглядывается через плечо, надеясь, что не выдал себя и своего откровения, но Сайнс, к счастью, уже выскользнул в соседнюю комнату, чтобы закончить со сборами. Существует глубокая пропасть между пониманием и принятием, а затем еще одна пропасть между принятием и возможностью признать это. Но у него будет достаточно времени, чтобы набраться храбрости, чтобы преодолеть этот путь и дать Карлосу знать, то, что он заслуживает знать. Ведь это не то, что Ландо так легко забудет. И вот он стоит один в ванной, все еще сладко и отчаянно желая признаться, и прикладывает руку к груди, чувствуя, как кусок дерева, инкрустированный металлом, лежащий в кармане, отчетливо ощущается под его ладонью. Золотой солнечный свет льется на него, и, когда Ландо смотрится в зеркало, он видит, что теперь его очередь принимать божественную красоту света, — теперь он тот, кто преображен.