***
Она потеряла много крови, и это второе, что она помнила: теплая, теплая кровь, широко разлившаяся, как река в долине. Толя сделал все, что мог, но, в конце концов, он был сердцебитом, а не целителем. Зоя не могла его за это винить. Ведь если быть совсем уж честным, вынести можно очень многое: например, переломанные кости запястий, когда на руках вздуваются манжетки из собравшейся под кожей крови, а назавтра в развлекательной программе очаровательное стихийное представление перед королем – разумеется, это же так утомительно – каждый день лопать апельсиновое желе и играть в королевство. Ну или эту глупую, бесполезную влюбленность в Дарклинга; как Зоя еще девочкой наблюдала за ним во время редких завтраков, которые он проводил с ними в школе, наматывала на ложку молочную пленку от пшенной каши, пока каша не остывала настолько, что есть ее не хотелось. Как он приблизил ее к себе, а потом оставил одну – хорошо, что к тому моменту Зоя давно перестала доверять людям. Она почти закончила накладывать перевязь – ребро было сломано, над ним на коже расплылся мутнеющий до цвета сырого мяса синяк, – когда в дверь постучали. Зоя запахнула кафтан, подцепила серебряными петлями тяжелые пуговицы. Из щели под дверью доносились голоса и звон фарфоровых супниц; когда дверь приоткрылась, незатейливая бодренькая музыка все продолжала звучать – это красавица-дочь бургомистра играла своему папеньке и его гостям на пианино. По правде сказать, Зое даже не нужно было быть там, чтобы ее затошнило от одного только осознания, что все купцы и сам господин бургомистр разрумянились от военных шуток, наигранного энтузиазма и лишней рюмки рябиновой настойки. Эти люди знать не знали, что такое война и каких усилий стоит поставить эту чертову страну на ноги после того, как Дарклинг решил превратить ее в поле боя для игры в солдатиков. Вот только чего уж там, когда-то Зоя сама была такой – любимой игрушкой Дарклинга из его военного набора, самым лучшим солдатиком – Дарклинг хранил ее под рукой и доставал всякий раз, когда она была ему нужна. Дверь приоткрылась, душный воздух из лабиринта усадебных коридоров принес с собой запах мясного рулета с клюквенным сиропом – девятилетняя девочка, какой она однажды была, захотела зажать нос рукой. Ей вспомнились теплое, влажное мужское дыхание, жирные оттиски пальцев на хрустальном бокале. Зоя подавила рвотный позыв, но именно это помогло ей отвлечься от той неизбежности, по которой короткие пшеничные кудри и пара глаз, потемневших до цвета гречишного меда, прямо сейчас сложились в отражении зеркала в лицо Николая. Он выглядел так же, как и каждый день до этого – тем мужчиной, который заставляет молоденьких девиц пунцоветь от ушей до пят и целомудренно – а, может, и не очень, – мечтать о нем во время уроков чистописания и музыки. Но от Зои не укрылось, каким тяжелым и усталым был его взгляд – так он всегда смотрел, когда говорил об Алине или когда луч растущего месяца в последний раз скользил по его рубахе и не укрытой тугим воротником мундира шее перед тем, как Зоя задергивала шторы. В эти моменты она ненавидела себя за то, что снова и снова смотрела на него. – Могу я войти? – спросил Николай и притворил дверь. Зоя обернулась. В нос ударил запах крови, хотя, конечно же, ничего этого не было. Зое захотелось отойти назад. «Тебя я не боюсь», – вдруг вспомнила она. От этого стало смешно и горько одновременно. Зоя сложила руки под грудью и не поморщилась: если она что-то и знала о солдатской выправке, это было оно. – Разве королю пристало спрашивать разрешения? – фыркнула она. – Не боишься входить сюда, когда дом полон тех, кто бодрствует и так и норовит покопаться в твоем царском бельишке? – Справиться о самочувствие своего генерала заботит меня куда больше, чем парочка пикантных слухов, дорогая Зоя. – Для пикантных слухов тебе пришлось бы хорошо постараться, Ланцов, – она хмыкнула. Никто из них не подошел ближе. Наконец, Николай сказал: – Пробуждение без тебя было крайне заурядным. – Что, Толя не поцеловал тебя нежно поутру? Николай стянул перчатки. Вообще-то, до рассвета он сидел у ее постели, пока первые звуки пробуждающейся деревни и розовеющий туман холодного осеннего утра не заставили его уйти. Разумеется, они не обсуждали это, когда ехали в следующее поместье, рассекая волны тумана средь голых рябиновых веток и мечтая поскорее добраться туда, где прошедшая ночь не казалась бы такой осязаемой. Впрочем, тогда, сидя в экипаже и вытирая кровь из-под носа царским платком, Зоя думала только о том, чтобы не упасть вдруг без сознания, пока эти чертовы детишки из церковного хора будут тянуть, как кота за яйца, свою заунывную песню про веру в спасение этого мира. Нет, Зоя достаточно сильна, чтобы улыбаться и дослушать до конца все об освобождении своей черной душонки. – А, может быть, я бы хотел, чтобы это была ты? – спросил вдруг Николай. Он всегда говорил об этом между делом, как о погоде или новом изобретении, – что могло бы быть между ними, если бы они послали рациональность и здравый смысл туда, где так давно томилась способность на чувства, а вот ее как раз вытянули бы обратно. – А, может быть, я бы хотела дать тебе под зад? – спросила Зоя и непроизвольно развернула руки ладонями вверх, когда Николай сделал шаг навстречу. На его лице отразилась неизвестная ей горечь. Зоя вздернула подбородок. – Толя рассказал мне, как ты перебралась через реку. Зоя, ты могла погибнуть. – Но не погибла же, – раздраженно ответила она. – Если ценой собственной жизни мне нужно будет спасти твою прекрасную мордашку, я это сделаю, потому что мысли о будущем Равки – это то, ради чего я просыпаюсь по утрам. И, если будет необходимо, я всажу тебе пулю в голову по этой же причине. Николай подошел к ней вплотную. – Моя безжалостная Зоя, – сказал он. – Принимать желаемое за действительность всегда было моей слабостью. Я надеялся, что эта битва будет отменена, но чудес не бывает. – Разве не из-за твоей веры в «чудо» мы таскаемся по Равке с твоим приятелем-монахом, пьем паршивую настойку и слушаем потуги купеческих девиц в азы музыки и чистопения? – Я говорю о тебе, Зоя, – ответил Николай и дотронулся до ее руки. Зое хотелось его придушить. Она вспомнила, как он смотрел на нее. Нет, не он, демон, но поясницу все равно прошиб холодный пот. Она уперлась спиной в край фаянсового умывальника и поморщилась от боли, когда собственный локоть вонзился в ребро. Тошнота снова подкатила к горлу. Конечно же, Николай не счел нужным промолчать. – Позволь мне помочь. Тот факт, что я честно отслужил в морской пехоте, безусловно, лишний раз только подтверждает мою привлекательность и оправданность королевского звания… – беспечно проговорил он, – но, честное слово, это не просто слова! – Что, исцелишь меня своим целебным обаянием, Ланцов? Серьезность вернулась к нему так же быстро, как минуту назад испарилась. Зоя увидела в его глазах отблеск застарелой боли, но вместе с тем – какого-то дорогого сердцу воспоминания, с годами поблекшего, затянувшегося вторым, третьим слоем кожи, но неизменно возвращавшегося. Должно быть, Николай каждый раз находил в ней то же самое. – Там, в Хельмхенде, гришей не было. Мы выживали как могли, – Николай облизал губу. Его взгляд вдруг стал рассеянным, но он тут же ухмыльнулся, взглянул на Зою. В такие моменты ей казалось, что он, этот склонный к подвигам идеалист, никогда не унывает. – Я во многом преуспел, но, скажу по секрету, я накладываю повязки так же прекрасно, как занимаюсь любовью. Очень нежно. Зоя приподняла бровь, но, по крайней мере, теперь она думала о том, что если демон снова захочет овладеть Николаем до того, как часы пробьют полночь, ему придется сначала потрудиться и сбить с него всю спесь. – Не сомневаюсь, – отмахнулась она. – Предстанешь перед своей будущей женой во всем великолепии. Николай не оставит ее, пока не сделает хоть что-то и тем самым не доведет ее до белого каления, но Зоя спровадит его раньше, даже несмотря на то, что, если говорить честно, помощь бы ей сегодня пригодилась. Она добавила: – А чтобы я разделась перед вами, надо это заслужить, ваше величество, – Зоя снова фыркнула. – Полагаю, ты просто нашел отговорку, чтобы увидеть меня во всем моем великолепии. – Ты меня раскусила, – Николай улыбнулся. Потом поддался какому-то порыву и скользнул рукой по ее щеке. Задержался на подбородке и отпрянул. Его рука была заскорузлой от многих лет, проведенных в море. Зоя сглотнула, наивно понадеявшись, что это прозвучало не слишком громко, но Николай уже направился к выходу. У двери он остановился и спросил: – Как тебе это удалось? Заставить монстра отступить? Знаю, ты что-то сказала, но, к моему глубочайшему сожалению, не помню, что именно, – он помолчал. – Впрочем, отныне это не важно, потому что я хочу пообещать тебе, что больше никогда не причиню тебе боль. Мы найдем выход. Нам ведь нельзя без надежды, Назяленская, – Николай задержался еще на мгновение, а потом ушел. Разумеется, ему не нужно было знать, что Зоя сказала, что любит его. Потому что это то, что, если потребуется, она унесет с собой в могилу, ведь Зоя – его генерал и лучший в своем роде солдатик..
29 февраля 2020 г. в 01:22
Вот что Зоя хотела бы помнить: гром, разразившийся прямо над деревней, такой, силу которого ей никогда не постичь; запах грозы в воздухе и сладкий лимонный аромат львиного зева, стелющегося пухлым покрывалом перед выбеленной церковью.
Но все, что она помнила, – страх, голый и непритворный, отразившийся в глазах демона, в этом взгляде, полном голода, – волк и тот в период особенно затяжной зимы не смотрит так на человека.
Но было в нем что-то еще, какое-то понимание, отчего так ясно казалось, что демон играет с ней, проверяет, как много она теперь сумеет выдержать. Та самая девочка, которая тренировалась, пока другие дети катались на санях и лошадях, уплетали масленичные блины и шоколадные эклеры и в кругу шепотом пересказывали друг другу легенды о чудовищах. Теперь Зое думалось, что зря она их тогда не слушала.