Преклони колено

Её спальня не заперта. Так Она даёт понять, что хочет Его видеть. Он легко открывает дверь на хорошо смазанных петлях и тихо проскальзывает внутрь. Тут нет Её нескладной телохранительницы, отпущенной, вероятно, несколько часов назад. Эта громадная женщина, может быть, и подозревает что-то неладное — так часто бросает на Него угрюмый взгляд — но слишком преданна, чтобы не подчиняться приказам своей леди. Вокруг царит полутьма, комната освещена лишь одним факелом и огнём в камине, и Его любимой сейчас здесь нет. Не дожидаясь приказов, Он опускается на колени посреди спальни, склонив голову — неповиновение не сослужит Ему хорошей службы, по крайней мере, на данном этапе игры. И принимается ждать, похоронив нетерпение в успокоительной надежде, что, во всяком случае, прикосновение к Ней сегодня ночью Ему обеспечено, если не нечто большее. Холодный камень убийственен для Его суставов, но в бриджах уже почти затвердело, а ведь Он пока Её даже не видел. Так мучительно проходит пара часов, во время которых Он заставляет себя сосредоточиться на множестве ниточек, задействованных в Его игре — у некоторых из них несколько целей, как обычно, — отправлена целая стая воронов в каждый уголок королевства и за его пределы. Безумное появление драконов, великанов, ходячих мертвецов — судьба взяла и перевернула доску для кайвассы, фигуры на которой Он тщательно выстраивал десятилетиями, а взамен выдала книжку со сказками, но Он упорно продолжает претворять в жизнь свои планы. Он также нанёс Ей визит после ужина, они встретились там, где некогда была горница Её отца, а теперь находилось обиталище вынужденного Короля Севера. Она с лёгкостью управляет землями и вечно чем-то недовольными ленными лордами, уделяет внимание огромному количеству нужд и потребностей куда более искусно, чем пресловутый коронованный бастард. Встречи с Ней участились в отсутствие Её так называемого брата, это одна из многих причин, по которым Он должен быть благодарен решению глупца отправиться на юг вопреки всем здравым доводам. Шорох ткани объявляет о прибытии Сансы, и Его сердце начинает биться быстрее, едва Она появляется в Его поле зрения. Она идёт босиком, Королеве Зимы не может навредить подвластный ей холод. Она касается Его подбородка, чтобы заставить встретиться с Ней взглядом, и Её прикосновение совсем не ласковое. Она была такой доброй и нежной девушкой, даже после того, как Джоффри сделал всё возможное, чтобы уничтожить Её. Когда Он похитил Сансу, чтобы спрятать под крылом Её сумасшедшей тётки, Она всё ещё сохраняла свою чистоту и сияние. Он посвятил Её в свои запутанные интриги, и Она училась, становилась мудрее, но не растеряла своей доброты, оставаясь незапятнанной всей той грязью, по которой Он проложил Её путь. И только самая большая Его глупость наконец сломала Её. Ослеплённый своей алчностью и высокомерием, Он отдал Её в руки чудовища, укравшего Её невинность и разбившего вдребезги. Он не привык испытывать сожаления, особенно за чужие действия, но мысли об этом заставляют Его ежедневно ощущать ледяную пустоту в животе. И вот теперь Его госпожа холодна и жестока, именно такая, какой Он Её создал. Он предоставляет Ей всю полноту власти в обмен на то, что у Неё отнял и никогда не сможет вернуть. Её ногти впиваются в Его щёку. Почти все отметины останутся скрыты бородой, но Ему, возможно, позднее придётся приложить лёд. Это изнурительная неприятность посреди неослабевающего холода, но Он с радостью подвергнется ей за возможность ощутить Её прикосновение. Когда Она смотрит на Него, Он видит в Её глазах стремнину ревущего Трезубца, дикую и неистовую. Ему известно, что Его собственный взгляд тоже выдаёт множество бурных чувств, которые Он испытывает к Ней — некое сочетание зависимости, одержимости и преданности, хоть Он и не уверен, что ещё способен отличить одно от другого, если это вообще имеет какое-то значение. Он знает все изгибы Её тела, представляет их под бесформенной ночной рубашкой, которая сейчас на Ней. Впервые, когда Ему повезло увидеть Её обнаженной, Он застыл, забывая дышать, и с тех пор это ощущение не ослабело. Шрамы, которые Она носит, ничуть не портят Её красоту, по крайней мере, по Его мнению, но Он знает, что Она презирает эти напоминания о своём гнусном бывшем супруге. Тем не менее, Он чувствует непривычную вину за свою сопричастность и за то, что Она стала жертвой Его собственного невежества и самонадеянности. Она нечасто смотрит на Него при дневном свете, нечасто даже в те вечерние часы, когда замок готовится отойти ко сну. Ему иногда удаётся лишь на миг поймать Её взгляд, притянуть Её к себе, как бывало раньше, прежде чем Она отведёт глаза, отделяя себя от Него, воздвигая преграду между ними, которую Он так ненавидит. И только здесь, под покровом ночи, скрывающим их тайные занятия, Он получает Её полное внимание, хотя Она и распоряжается каждым Его движением. Но Он жаждет Её внимания не менее, чем Её тела. Она протягивает свою ногу, и Он не нуждается в приказании, произнесённом вслух, чтобы склониться низко к земле и прижаться к ноге своими губами. Он будет оказывать почесть каждому дюйму доступной Ему драгоценной кожи, исследуя губами и языком изящную поверхность, наслаждаясь солью, сладостью и пряностью Её плоти. Он кладёт руку чуть повыше Её лодыжки, нащупывая границу дозволенного. Убедившись, что возражений не последует, Он начинает скользить вверх по ноге, открывая больше кожи для поцелуев. Его губы следуют за рукой по мягкой глади. И вот он достигает изгиба Её бедра и останавливается, обнажая тёмно-рыжие завитки между Её ног. Он рискует дать Ей услышать Его оценку открывшегося перед Ним зрелища, издав тихий стон и упиваясь влажностью, которую Он уже там вызвал. Он ждёт, пока Она не вцепляется в Его волосы и не притягивает Его ближе, и тогда Он жадно бросается вперёд. Её бёдра движутся Ему навстречу. Он потрясённо закрывает глаза, ощущая Её вкус на своём языке. Это ошеломляет Его каждый раз, неважно, сколько раз Он уже пробовал Её. Возможно, Она не знает, насколько Ему нравится это, что, впрочем, маловероятно. А может быть, Ей всё равно, или Она расценивает это как Его унижение — то, что Он стоит перед Ней на коленях. Но Он готов на многое, к чему в ином случае питал бы отвращение, ради своей Любви. Ради Неё Он нарушает так много правил, сохранявших Ему жизнь, помогавших выкарабкаться с самого дна и низвергать могущественные и древние дома, оставаясь в тени. Он чувствует Её нетерпение в напряжении мышц под Его руками и с готовностью угождает Ей, слизывая сладкий мускус её возбуждения, чередуя плоский и острый язык, меняя скорость и ритм, заставляя нарастать жар между Её ног. Своими стараниями Он заслуживает Её удовлетворённый вздох, но Он желает не просто стонов и удваивает свои усилия, не оставляя без должного внимания ни одну щёлочку, но более всего сосредотачиваясь на жемчужине Её клитора. Ещё до Рамси, когда их было только двое, Он воспринимал всё как должное — поцелуи, прикосновения и объятия, они раздвигали границы приличий в те долгие часы близких отношений, которые были между Ними. Он поощрял Её исследования, вполне желая служить Ей в качестве подопытного для определения Её желаний и проверки собственной власти над слабой мужской плотью. Какой щедрой девушкой она была тогда. А теперь Она не столько целует, сколько кусает до крови, и только берёт, всё, что у Него есть — людей, средства, сердце, доверие, язык. Последний не только ради советов, но и для того, чтобы ласкать Её клитор. Она берёт даже Его член, когда достаточно милостива, а Он желает предоставить его Ей. То, что Она вообще выказывает подобные желания — доказательство Её силы, хотя Он и уверен, что с Ним Она не чувствует ничего, кроме удовольствия, даже если оно не взаимно. Он осторожно прикасается подушечками пальцев к Её входу, но решается проникнуть глубже только тогда, когда Её рука сильнее вцепляется в Его волосы. Он проскальзывает пальцем прямо в Её внутренний жар, и Она притягивает Его ещё ближе. Достаточно скоро Она наваливается на Него в изнеможении, растворившись в удовольствии, которое Он дал Ей. Он добавляет ещё один палец, проверяя насколько Она глубока и нащупывая шероховатый кусочек плоти, которым так часто пренебрегают невежды, но только не опытные искусители. Её скользкий проход начинает сжиматься вокруг движущихся пальцев, а Её ноги — дрожать. Он жадно ловит тихие вскрики и вздохи, слетающие с Её губ, в то время как Она доходит до самого пика, и чуть не падает на Него, но Он придерживает Её рукой за бедро, и Её ноги охватывают Его. Его лицо мокрое, а волосы в беспорядке. Обычно Он терпеть не может находиться в таком состоянии, но сейчас испытывает наслаждение, потому что весь пропитался Ею. Также Он чувствует болезненное напряжение в бриджах, но не осмеливается заявить о собственных нуждах, время ещё не пришло. Он ждёт, желая пошевелиться, коснуться себя, чтобы облегчить боль, но знает, что награда будет намного слаще, если Он проявит терпение. Иногда Его прогоняют, после того как Она достигнет удовлетворения, не разрешая получить Ему самому удовольствие. В такие ночи Он старается укрыться в своих покоях, прежде чем довести дело до конца, но не всегда успевает — Он уже потерял счёт тем случаям, когда Он прятался в какой-нибудь нише по дороге, привалившись в отчаянии к стене, высвобождая ноющий от напряжения член и быстро проливаясь себе в руку, сдерживая стоны, которые всегда заканчиваются Её именем. Он всегда будет хотеть от Неё большего, возможно, даже большего, чем Она когда-либо захочет Ему дать. Тогда, в Кротовом городке, Он действительно был готов исполнить любое Её желание, даже если бы Она пожелала защиту от Него самого. Он вряд ли заслуживает хоть чего-то от Неё, но это не мешает Ему продолжать страстно желать. Она отпускает Его, отступая, а Ему хочется опять сократить расстояние между Ними, но Он остаётся на месте, не поднимаясь с колен. Через мгновение, восстановив дыхание, Она приказывает: “Раздевайся и ложись на кровать”. В Её голосе звучит сталь. Он подчиняется, не обращая внимания на хруст в коленях и мурашки по коже, когда стягивает с себя многослойную одежду. Её слова расцветают жаром в груди и отзываются тяжёлым пульсированием в паху. Он ложится на меха у изголовья, на тот случай, если Она решит Его привязать. В их первые разы Она поступала так всегда, и эта неспособность прикоснуться к Её светлой зовущей коже просто сводила Его с ума. Он понимал Её желание держать под контролем всё во время их занятий любовью и то, что Ей нужно чувствовать себя с Ним в безопасности. Но теперь Она связывает Ему руки, только когда Ей вздумается так поиграть, страх уже ни при чём, и это отличная перемена. Он поёживается под Её оценивающим взглядом, но так лучше, чем пытаться прикрыться или следить за своим торчащим членом, почти лежащим на животе и подпрыгивающим с каждым вдохом. Ему комфортно под Её взглядом настолько, насколько вообще можно так себя чувствовать голым и беззащитным, потому что Он знает, что Она хочет Его. Он знает все свои недостатки. Он всегда был тощим, лишённым крепких мускулов, не выделялся высоким ростом среди своих ровесников, а пересекающий Его грудь шрам едва ли красив. Но благодаря своей организованности и соответствующему образу жизни, у Него нет пуза, появляющегося у большинства мужчин Его возраста. А то, что находится между Его ног, безусловно, превышает все ожидания. Более того, Он умеет так с этим обращаться, как дано не каждому, в чём многократно убедился за годы владения борделем. Он молча ждёт, и тишина становится почти такой же невыносимой, как и уже начинающая подтекать на живот головка Его оставленного без внимания члена. Наконец Она приближается, стягивает ночную рубашку, небрежно бросая её на край кровати, и грациозно забирается на Него, осёдлывая Его бёдра. Он сжимает кулаки, стараясь не коснуться Её преждевременно, и ногти впиваются в Его ладони. Она бесстрастно оглядывает Его с высоты, а затем проводит пальцем по нижней части Его члена. Он содрогается от Её прикосновения, отчаянно напрягаясь, но Она сразу убирает руку. Из Его горла вырывается жалобный стон, но Он продолжает зачарованно смотреть на Неё, а Она начинает себя гладить, томно играя с влажным местом между своих бедёр. Его пальцы сжимаются и разжимаются на меховом одеяле, Он уже едва сдерживается. К счастью, Её рука вскоре возвращается, чтобы крепко обхватить Его член, Её ладонь покрывается смесью Её влаги и Его спермы и медленно скользит вверх и вниз. Он больше так не может и с хрипом толкается в Её ладонь. Их взгляды пересекаются — почти испуганные, как при совершении чего-то запретного, но Она лишь фыркает от удовольствия и вновь убирает руку. Однако, прежде чем Он успевает возразить, Она подаётся вперёд, опираясь на Его бёдра, и заменяет руку влажным жаром своих складок, так восхитительно скользящих по Нему. Его так и тянет попробовать на вкус Её грудь, заставить торчащие соски заалеть, стать одного цвета с кудряшками, покрывающими Её интимное место. Она нагибается вперёд, и на миг Ему кажется, что Она даст ему сделать это, но Она всего лишь пытается достать нечто, лежащее на прикроватном столике. Это нож, сверкающий в огненных отблесках, когда Она вертит им перед Ним, и его лезвие смертельно изогнуто. Так вот на чём Она останавливает свой выбор сегодня ночью. Он был серьёзен, когда сказал Ей в Кротовом городке, что если Она пожелает Его смерти, Он не станет сопротивляться, никогда. Она смотрит на Него сверху вниз, и на Её лице отражается ярость вперемешку с желанием. Должно быть, Он обманывал себя, думая, что со временем последнее одолеет первое. Она кладёт руку с ножом на Его грудь, а затем подносит лезвие, более острое, чем то, которым Он бреется, к Его горлу. Под прикосновением ножа Он даже сглотнуть не осмеливается, но это никак не влияет на Его желание, а наоборот. Когда Сноу напал на Него в крипте и предпринял свою слабенькую детскую попытку запугать Его и отогнать от Сансы — как будто бы у него было хоть какое-то право решать за Неё, кому именно можно к Ней прикасаться — кожа под Его воротником уже была повреждена другим человеком. Он не нуждался в разрешении этого дурака или его благодарностях, но его поведение ещё ярче продемонстрировало, насколько тот недостоин занимаемой им должности. Сноу, к его несчастью, обладает честью и разумом Неда Старка, неуклюже стремясь к победе и власти, на которую у него нет прав. Петир неоднократно пытался убедить в этом Сансу. Она гораздо больше заслуживает трона своего отца, чем какой-то выскочка-бастард. Простой мальчишка, отказывающийся прислушиваться к Ней, даже после того как самым ужасным образом получил доказательства своей неправоты. До сих пор бастард терпел неудачу, но каждый промах и просчёт непригодного к правлению короля приближает Сансу к Нему. Сноу занервничал, когда Он отказался сопротивляться, это было ясно видно. А если бы Его не застигли врасплох, Он мог бы восстановить контроль над собой ещё раньше, давая охватить себя привычному чувству спокойствия подавляющему инстинкт сопротивления. Возможно, это было и к лучшему. Сноу посчитал бы Его обычную реакцию на руки Сансы вокруг Его горла заслуживающей гораздо большего беспокойства. Она возобновляет свои дразнящие движения, и так сложно оставаться неподвижным, даже под угрозой смертоносного лезвия. Она уже испытала на Нём множество приспособлений, каждое со своими достоинствами и недостатками. Он предпочитает тепло Её рук, но ремень обеспечивает силу давления, с которой сложно состязаться. Конечно, ножи и кинжалы дают больше пространства для дыхания, но добавляют дополнительный элемент опасности, если Она потеряет контроль. То, что объединяет все эти приспособления, и есть самое важное. Она могла бы поднести арбалет к Его голове, и не было бы никакой принципиальной разницы, так как им управляла бы Её рука. Каждый украшающий Её шрам — это Его вина, так почему бы не предоставить Ей власть оказать ответную любезность? Он читал о тварях, у которых самка пожирает самца во время спаривания, и Ему абсолютно ясно, как это получается. Если нож сдвинется всего лишь на долю дюйма — Он умрёт, но Он не может заставить себя переживать об этом, когда Она позволила Ему войти в Неё. Он лениво размышляет над тем, что если Она действительно перережет Ему горло, то будет ли в таком случае сожалеть об этом? Объявят ли хоть какой-нибудь траур? Лорд-декларант, скорее всего, уведёт армию обратно в Долину пережидать наступающую зиму. Может быть именно это, а вовсе не остатки любви к Нему, удерживают Её руку. Иногда Она позволяет Ему говорить, шептать грязные словечки и богохульства, но не всегда. Она относится настороженно к Его словам, и, наверно, это правильно, они всегда были Его самым мощным оружием. Клинок срезает несколько волосинок с Его шеи, и Он использует эту возможность, чтобы глубоко вздохнуть. — Ты настоящая богиня, любовь моя, — шепчет Он, и Его голос звучит слишком хрипло даже для Его собственных ушей. Он чувствует в ответ Её содрогания, несмотря на все усилия не поддаваться Его речи, и сдерживает улыбку, не желая подвергаться опасности совсем лишиться способности говорить. Она крепко хватается за Него и опускается, сосредоточив всё внимание на месте Их соединения. Ему хочется приподнять голову, чтобы лучше всё видеть, когда Его член входит в Неё — это завораживающее для Него зрелище, но острый нож препятствует этому. Она замирает, дыша глубоко, но спокойно, когда Он полностью входит в Неё. А Он, в отличие от Неё, в отчаянии, каждый дюйм его тела буквально заходится в крике, веля Ему начинать двигаться, но Он знает, как лучше. И опять Его терпение вознаграждается, когда Она начинает раскачиваться взад и вперёд, используя Его для своего удовлетворения. Она идеально подходит Ему, как будто они оба были созданы друг для друга и ни для кого больше. Он тоже начинает осторожно в Неё толкаться, подстраиваясь под Её движения, находя угол и ритм, которые нравятся Ей больше всего. Она снова смотрит на Него, и Он распахивает объятия в безмолвном вопросе, а когда лезвие так и не двигается, охватывает руками Её бёдра. С Её молчаливого согласия Он отваживается подняться выше — блеклые шрамы едва различимы под подушечками Его пальцев — и взять в руки Её груди, поводить пальцами вокруг ареол, видя, как Её взгляд затуманивается, Она наблюдает, как Он трогает Её. Нож немного отодвигается, забытый на время, пока Она достигает пика во второй раз. Её вздохи и стоны — самая сладкая музыка, которую Он когда-либо слышал. Он приподнимает бёдра, встречая Её ускоряющийся темп, и опускает руку вниз, к месту их соединения, чтобы нащупать Её чувствительный клитор. Пальцы и слова вместе возносят Её всё выше и выше. Когда Она снова становится там жаркой и тесной, Она не произносит Его имя вслух, только не его, а это всё, что Ему так хочется услышать в этот момент. Но, видимо, Его искупление не наступит никогда. Её рука непреднамеренно вздрагивает, и Он чувствует ледяной ожог на горле, но, несмотря ни на что, Он следует за Ней за эту грань — Он был готов с того момента, когда Она впустила Его в себя — наполняя Её всем, что у Него накопилось. А это немало, ведь Он не удовлетворяет себя теми ночами, когда Его не впускают в Её покои, хотя это весьма болезненно сказывается на Его самоконтроле. Такое ощущение, что всё Его существо вспыхивает восторгом вместе с Ней, удовольствие лишает Его всех значений и смыслов, и остаётся Санса, только Санса… Когда Его зрение проясняется, а колотящееся сердце начинает биться медленнее, Он смотрит в Её глаза, которые следят за Ним, но в которых сейчас ничего невозможно разглядеть. Её лицо выражает нечто среднее между торжеством и растерянностью, Ему слишком хорошо известно это чувство. Её брови внезапно хмурятся, когда Она замечает нанесённую Ему рану. Она с грохотом отшвыривает нож назад на столик и прижимает руку к порезу, чтобы остановить кровотечение. Неожиданная забота и нежность, Она нечасто одаривает Его этим теперь. Это даже ценнее, чем допуск в Её покои, которого Он удостоился сегодня. Он замирает, греясь в Её внимании, решив наслаждаться им до последнего. И оказывается прав. Очень скоро Она приходит в себя, возвращаясь к себе прежней, восстанавливая ледяное бессердечие, с которым Она упрямо относится к Нему. Она отворачивается, но прежде протягивает Ему кусочек ткани, чтобы вытереть шею и прижимать к порезу, пока не перестанет сочиться кровь. Та малость, от которой Она всё же не может удержаться. В некоторые ночи Она позволяет Ему задержаться — зачастую на час или чуть меньше, но когда Ему исключительно везёт, то удаётся остаться с Ней до тех пор, пока рассвет не начинает угрожать взять Винтерфелл. Очевидно, сегодня именно такая ночь, и Она позволяет Ему забраться к Ней под тяжесть мехов. Она отворачивается от Него, но не сопротивляется Его попыткам обнять Её, прижимая ближе и захватывая каждый доступный кусочек тела. Даже если Она разрешает это исключительно ради тепла Его тела, так как в замке становится холоднее день ото дня, Он согласен и на такое. Однажды семя, которое Он сеет в Её лоно, закрепится. Смута, которую Он так усердно взращивает, заглушит Её затянувшуюся верность родне, туманящую Её разум. Её сердце наполнится теплом к Нему, и Он получит Её всю. Или придут мертвецы, и в таком случае всё это окажется напрасным, но, по крайней мере, у Него это было.