***
Чьи-то взволнованные голоса, бесконечные имена и фамилии, попискивание коммутатора, дребезжащие колесики каталок… Какофония звуков отдавалась в ушах оглушительными ударами молота о гигантский медный гонг. Кто-то через похрипывающий динамик вызывал дежурную сестру в оперблок, кто-то снаряжал бригаду встречать реанимационный вертолет. Уилфред Рейнхард, ведущий кардиохирург клиники Святой Елизаветы, хотел только одного — дойти до ординаторской, закрыть глаза и исчезнуть. Кажется, по дороге он даже успел подписать какие-то обходные листы — машинально, привычным размашистым росчерком, как делал это и неделю, и месяц, и год назад. Ноги несли вперед сами, шаг за шагом повторяя заученный за годы работы маршрут — все ближе и ближе к вожделенной двери, за которой ждал короткий и тревожный, но такой желанный сон. Час, полчаса, четверть часа. Это было неважно. За возможность хотя бы просто прикрыть глаза Уилфред в такие моменты был готов отдать все золото мира — если бы им владел, конечно. Он мог поклясться, что между золотом и сном любой врач на дежурстве без тени сомнений выберет второй вариант. Особенно, на таком, как сегодня. В нос ударил удушливый сладковатый запах дезинфекции. — Неважно выглядишь, Рейнхард. Что, ночь тяжелая? — приветливый санитар Артур старательно драил плитку и оттирал какие-то подозрительные малоприятные пятна от тумбы с реанимационной укладкой. — В курсе… У вас тут что, кто-то умер? — Всего лишь вырвало юную практикантку, — Артур беззлобно ухмыльнулся. — Впечатлительных студентов нынче присылают из академии. — Все там были. В дежурке есть кто? — Ни одной живой души. Вся в твоем распоряжении, — Артур театрально развел руками в плотных темно-синих перчатках. — Тебе, может, принести чего-нибудь? Слышал, вы до половины четвертого утра оперировали. — Практикантку в жертву принеси, — буркнул Уилфред. — Пользы будет больше. Артур пробурчал в усы что-то остроумное, но Уилфред уже не прислушивался — за спиной закрылась дверь ординаторской, и он, наконец, смог выдохнуть. Включать свет не хотелось — после нескольких часов белоснежного сияния глаза требовали пощады. Сонливость накатывала штормовыми волнами, и последние метры, отделяющие от долгожданного отдыха, показались Уилфреду непреодолимым препятствием — так на море волна сбивает с ног, и каждый шаг в глубину превращается в борьбу со стихией. Сейчас единственной стихией, с которой приходилось сражаться, была усталость. Ноги не слушались. «Как в ночных кошмарах». Уилфред тряхнул головой. Сейчас он не хотел думать ни о кошмарах, от которых спасали только снотворные, да и то не всегда, ни о редких, но таких приятных видениях, в которых он прижимался губами к ключицам Хелены, закрывал глаза и забывал обо всем. После таких снов он просыпался умиротворенным, с ускользающими, бесценными отголосками ласкающего тепла где-то в груди. Жаль, что повторялись такие сны все реже. Он надеялся, что холодная вода в предоперационном шлюзе поможет взбодриться, но она только обожгла кожу, как будто Рейнхард умывался кислотой. В зеркале над умывальником в полутемной ординаторской отразилось хмурое лицо — практически чужое, незнакомое. Уилфред равнодушно посмотрел на небритый подбородок с крошечной зарубцевавшейся царапиной от неловкого движения бритвой — по утрам он брился практически бессознательно и время от времени радовался, что не пользуется опасным лезвием. В противном случае, спросонья он бы уже давно себя случайно убил… Жесткие взлохмаченные волосы после ночи под хирургической шапочкой остро нуждались в расческе. Под глазами залегли темные круги. Уилфред с сомнением взглянул на умывальник, затем снова уставился на собственное отражение. «Отвратительно». Веки наливались свинцом. Уилфред добрался до кушетки со стойким ощущением, будто проделал марафонскую дистанцию, тяжело обмяк и уронил голову на руки. На секунду ему почудилось, будто поверхность кушетки уплывает, превращается в мягкую перину в покачивающейся колыбели… Он с трудом стянул белые матерчатые кроссовки и уже хотел упасть лицом в жесткую подушку, как в дверь постучали. — Черти, — в отчаянии прошептал Уилфред, разлепляя веки. — Кого еще принесло… Скрипнули дверные петли. На пороге дежурки в полосе холодного света появилась невысокая полноватая женщина, заметила Уилфреда, неловко потопталась на пороге. — Доктор Рейнхард… — она неуверенно качнулась вперед, будто хотела зайти, но тут же передумала. Весь вид Уилфреда говорил о том, что меньше всего на свете он расположен общаться с гостями, родственниками пациентов, коллегами и самим дьяволом. — Ну? — он мрачно посмотрел на гостью исподлобья и чуть не вздрогнул от звука собственного голоса. Чужого, хриплого. — Да я на минутку, — заторопилась женщина. — Вы отдыхайте… Вы сегодня мужа моего оперировали. Я просто хотела спасибо сказать. — Пожалуйста, — хмуро откликнулся Уилфред. — Что-то еще? — Нет, — она растерялась. — Ничего… Возьмите, вот. Это вам. Женщина огляделась по сторонам, на цыпочках подбежала к столу, заваленному бумагами и историями болезней, поставила что-то на край и юркнула в приоткрытую дверь. Секунда — и в комнате снова воцарился полумрак. Уилфред с трудом сфокусировал взгляд и присмотрелся. Из бумажного пакета виднелось горлышко бутылки, перевязанное трогательной ленточкой. Повинуясь импульсу, он приподнялся, подцепил край пакета и вытянул подарок. Скотч. Неплохой. Кажется, недешевый. Рейнхард крутанул крышку с тихим щелчком, принюхался и машинально, не задумываясь, сделал большой глоток — пожалуй, больше, чем следовало. Он прикрыл глаза. «Еще». Второй глоток — и горло словно разодрали крупной наждачкой, а в груди растеклось обжигающее тепло. «Докатился, доктор, — прокомментировал внутри язвительный голос. — Пьянство на работе. Ты опустился на дно, доктор. Не находишь?» — Заткнись, — буркнул Уилфред вслух и резко замолчал. Сделал третий глоток, уже поменьше. — Отдыхать надо больше, вот и все. Здоровый сон, знаешь ли. Здоровый секс. Отвали. Я на этом треклятом дежурстве не спал уже двадцать часов и не трахался по-человечески два месяца… Привычка говорить вслух с самим собой осталась еще со студенчества. Над Рейнхардом посмеивались, но по-доброму. Он не обижался. Виски словно растворил увесистые невидимые цепи, стальной хваткой стягивающие тело. Уилфред откинулся на кушетку и провалился в зыбкую трясину сна.***
Ступени высокого каменного крыльца, поросшие бурым мхом, скользили — после дождя дорожки размыло, а серый камень блестел от влаги. Старый особняк окутывала тишина. Сосны шумели кронами на ветру, где-то вдалеке раздавалось негромкое щебетание птиц. С козырьков монотонно капала вода, с тихим плеском разбиваясь в лужицах под окнами. Уилфред знал, что тишина обманчива. Кожей чувствовал, что в воздухе разлита неприятная, щекочущая тревога. Хотелось уйти в лес, но он медленно поднимался по ступеням крыльца, оскальзываясь на влажном камне. Знал, что сейчас поднимется, откроет дверь — она всегда была открыта, почти гостеприимно, словно ждала его, — а потом пойдет по коридору. И дом, и крыльцо, и коридор никогда не менялись. Уилфред помнил каждую пылинку, каждый скол на паркете, знал, на какие доски не следует наступать, чтобы избежать визгливого поскрипывания. Сон всегда был одинаковым. Потемневшие от времени подсвечники, картины в резных рамах, ценная фарфоровая ваза с ароматными сухоцветами на подоконнике. Тяжелые бархатные портьеры с шелковыми кистями. Безупречный порядок. Кто бы ни жил в этом доме, он явно знал толк в роскоши. Уилфред в смятении шагнул в знакомый коридор без окон. Мягкий толстый ковер приглушал шаги, а в груди, словно птица в силках, трепетал растущий страх. Бояться было нечего, дом всегда был пуст, но что-то смущало, пугало, вызывало замешательство… В памяти всплывали смутные картины, невнятные, как плохо пропечатанные фотографии, но Уилфред так и не смог вспомнить, откуда знает это место — как бы ни старался. Коридор всегда заканчивался тупиком. Стеной, на которой висело старинное овальное зеркало в изысканной резной раме с изящными завитушками. Воздух густел, превращался в мутный, сковывающий движения студень. Уилфред продирался к зеркалу сквозь плотную вязкую муть, поднимал глаза… и просыпался. На сей раз сон продлился на мгновение дольше, чем обычно — в зеркале мелькнуло перепуганное бледное лицо, которое не могло принадлежать ему самому.***
Он вынырнул из забытья с колотящимся сердцем. Судя по светлеющему рассветному небу, проспать удалось не меньше пары часов — настоящая роскошь. Голова гудела, как железный колокол, но с этим вполне можно было жить. Уилфред, стараясь не встречаться взглядом с собственным отражением, смочил лицо водой, выбросил в ведро использованное полотенце и, на ходу набрасывая куртку, покинул ординаторскую. В холле царил привычный гомон — звонки, каталки, суетящиеся медсестры, санитары, родственники пациентов, нервно постукивающие в ожидании по подлокотникам неудобных кресел. Ничего нового. — Привет, доктор Рейнхард! Домой, наконец? — жизнерадостно крикнула Магда из окошка регистратуры, отвлекаясь от телефонной трубки. — Вид у тебя так себе, честно говоря. — Спасибо, мне уже сообщили. — Рейнхард ядовито улыбнулся, но улыбка получилась вымученной, как у пациента с застарелой зубной болью. — Ты бы хоть отпуск взял, — посоветовала Магда и доверительно подмигнула. — Ты-то, разумеется, незаменим, но если умрешь на работе — людей спасать будет некому. Уилфред молча поднял воротник и вышел на улицу, с наслаждением втянул носом прохладный утренний воздух и почувствовал себя практически живым и даже довольным — если бы не сон. Опять этот чертов сон, который мучил и изводил его уже много лет. В последние месяцы — все чаще и чаще. Может быть, Магда права, и стоит взять отпуск? Только кто же даст…***
После ночного дождя мокрый блестящий асфальт сливался с влажным свинцовым небом в цельное, сверкающее отблесками фонарей, полотно. Почти живописное, похожее на текучую полупрозрачную акварель, которую накладывали на канву города широкими мягкими мазками. Уилфред любил Франкфурт. На рассвете город обретал особое очарование, возвышаясь над текучим Майном рваной линией серебристых спящих небоскребов и взрезая небо острыми готическими шпилями собора Святого Варфоломея. Когда-то он показывал Хелене эти улицы, грел ее ладони в своих, а она радовалась, как ребенок, пила обжигающий кофе на ветреной набережной и улыбалась. Уилфред вспомнил, как ветер трепал длинные рыжие волосы, как она отбрасывала их со лба и смеялась, а он улыбался в ответ, обещал приехать к ней в Люксембург, забрать с собой, вот только дождется отпуска… Уилфред зажмурился от нахлынувшего щемящего тепла. Горячая волна поднималась откуда-то из живота, окутывала сердце искристым коконом, застревала в горле щекочущим комком. Он перевел дыхание и достал из кармана куртки аккуратно свернутое письмо, провел пальцем по неровным буквам. «Прошу, не забывай меня, и все, что мы сделали вместе». Все, что они сделали. Все, о чем они мечтали. Рейнхард круто развернулся и зашагал в сторону дома. Он ждал отпуска больше года, и момент настал. Ему вдруг стало все равно, поднимут ли панику в больнице, когда не увидят его на рабочем месте, будет ли трезвонить мобильный, когда квартирная хозяйка не найдет оплаченных вовремя счетов. Безразлично. Все, чего он хотел — снова прикоснуться к воздушным рыжим кудрям Хелены, вдохнуть ее запах и уснуть в ее постели. Позавчера он залил полный бак бензина, дорога до Люксембурга вряд ли займет больше четырех часов — если не задерживаться, а медлить он не собирался.***
Ветер свистел в приоткрытых окнах, мимо стремительно проносились поля и аккуратные, будто игрушечные, немецкие деревни. К Уилфреду медленно возвращалось осознание того, что ехать в Люксембург было неразумно и импульсивно. Наверное, стоило все-таки поспать. Он сжал руль. «Я закрою глаза на секунду. Всего на секунду, а потом приеду к тебе». Уилфред медленно поднял взгляд. На сей раз сон не прервался, а щекочущая тревога рассеялась в воздухе. В зеркале отразились всклокоченные рыжие волосы, заостренные скулы, глубоко запавшие глаза. — Здравствуй, Уилфред.***
Снаружи раздались размеренные шаги, залязгали замки, и тяжелая дубовая дверь распахнулась от удара ноги. Длинный коридор, устланный мягким ковром, терялся в полутьме. — Здравствуй, — вкрадчиво шепнул посетитель. — Поднимайся. Нас ждет прогулка по лесу. Возможно, в один конец. Зависит от того, как будешь себя вести. Хелена смотрела сквозь него невидящим взглядом, стоя на коленях посреди опрятной полупустой комнаты, уставленной книгами. У двери висело старинное овальное зеркало. На дорогом наборном паркете валялись анатомические атласы и потрепанные тетради, исписанные мелким почерком. Жизнь Уилфреда Рейнхарда — от колыбели до вечности. Жизнь, которой никогда не было. Хелена мерно покачивалась, вцепившись пальцами в волосы, и шептала — одно и то же, раз за разом. — Bin dein schild, bin dein schwert, — она едва шевелила губами, — bin das wort das sich bewährt dass der sinn sich nicht entleert…* Человек нетерпеливо и грубо потряс ее за плечо. — Я устал все эти десять лет терпеть твое молчание, слушать твою немецкую белиберду и читать твои вымышленные бредни. Встала! — рявкнул он. — Посмотрела на меня! Цепей давно не видела? Хелена рассеянно улыбнулась, бормоча под нос: — Я закрою глаза на секунду. Всего на секунду, а потом приеду к тебе. — Что? — Доктору Рейнхарду надо поспать, — прошептала она и закрыла глаза. — Доктору Рейнхарду надо поспать. И спустилась тьма. * Я твой щит, я твой меч, я — то слово, которое доказывает, что смысл не опустошает тебя (нем.)