***
Итачи стоял спиной к нему, почти загородив своего собеседника, и в первые секунды Саске померещилось, что там, привычно устроившись в кольцах змеиного тела как в мягких креслах, сидит Орочимару. Вся пещера полнилась тихим шелестом чешуи на камнях, сладковато-затхлым запахом змеиной кожи, словно была старым фамильным логовом Змеиного саннина. Безжизненное женское тело на земле лишь дополняло картину привычного орочимаровского безобразного обихода. Но тут человек подал голос и поднял голову, развеяв иллюзию: — Саске-кун! Надо же, какой сегодня удачный день! Мой долгожданный трофей сам пришел в руки, кхе-кхе! От прежнего Кабуто остались только очки да манера речи. Сгорбившись, укутавшись в плащ с клобуком, охраняемый крупной змеей, он колдовал над пергаментным листком с какой-то таблицей, на которой лежали белые камушки. Тыкал в камушки пальцем, двигал их как фигуры в сёги. А один камушек — не поддавался, застрял как приклеенный, и на него Кабуто сердито поцокивал языком, загибал пальцы в хитрые последовательности печатей и глядел на Итачи, а потом — снова принимался тыкать пальцем в камушек. Лицо его покрывала желтоватая сухая чешуя, глаза стали копией глаз Орочимару — желтые, со щелястыми зрачками и полосками фиолетовых маркировок, сбегающих к ноздрям. Не лицо — змеиная морда. — И как это понимать? Ты чем здесь занимаешься? — спросил Саске с холодным негодованием, словно застал Кабуто за неподобающим занятием. Использование сил и приемов Орочимару для него определенно попадало в категорию «неподобающего». — Я бы и рад был рассказать тебе о всех своих планах и достижениях, но боюсь, Итачи-сан — слишком уж беспокойный покойник, кхе-кхе!.. И наверняка попытается совершить нечто кровожадное… — Отчего же? — дипломатично парировал Итачи. — Язык твой без костей, болтай себе. А я тем временем поработаю над проблемой Нечестивого Воскрешения. Напрягает оно меня, видишь ли. — Ну, что я говорил? — снова обратился Кабуто к нему через голову Итачи. — А ведь он — твой кровный враг, я прав? И твой, и нашего Орочимару-сэнсэя, и мой. Давай заключим альянс, Саске-кун? — Орочимару мне не сэнсэй, а с тобой я и до ветру рядом не встану. Что же до моих дел с Итачи, это тебя не касается. — Вот даже как? — прошипел Кабуто из тени клобука уже с неприкрытой злобой. — Снова сменил знамена, а? На чьей же ты стороне теперь, Учиха Саске? «На своей!» — мог бы ответить Саске, но ради просвещения Кабуто не стал утруждаться, а молча метнул сюрикены. Увы, у Итачи сюрикены тоже были, и свои планы на противника — тоже. — Какого черта, Итачи?! Он — такой же, как и Орочимару, проклятый трупоед и мародер! И он тоже спит и видит — завладеть Шаринганом! — Хм-м? Думаю, у него еще и кроме Шарингана есть заветные мечты. И все они мне не по душе. Хотя я — уже мертв, и должен быть в другом мире. Так что сначала я освобожусь от Нечестивого Воскрешения, а потом — можешь воевать с Кабуто в свое удовольствие. — Что? Ты просто снова пытаешься смыться?! И снова солгал про «следующий раз»?! Тебя, я так вижу, даже могила не исправила! Мертвое лицо Итачи дрогнуло в непрошеной улыбке и он с тихим смешком покачал головой: — Ты, пожалуй, прав. Я больше не буду убегать, Саске. Мы обязательно поговорим, но сначала — всё же одолеем Кабуто. Мне нужно загнать его в Цукуёми и узнать печати отмены этой техники. Ты со мной, братишка?..***
«Когда ты наказываешь или борешься против чего-либо с состраданием в сердце, ты действуешь безупречно верно».***
Зависнувший в технике Изанами, распахнувший бессмысленные змеиные глаза и свое подсознание перед двумя парами Шаринганов, Кабуто был скорее жалок, чем страшен. Саске уже бывал в его разуме, в этих прямых библиотечных рядах. Всё — по полочкам, всё аккуратно и каталогизировано. Кабуто иначе бы не выжил, провалился бы и на первой своей развед-миссии в Кумо, или на второй — в Кири, или на сто двадцать второй — в Иве… Он бы запутался, уронил маску, назвал бы не то имя, перепутал пароль. Но Кабуто ни разу не ошибся. Ни разу. Это только она, его приемная мать, — «Блуждающая Дева», бывший агент «Корня», — она ошиблась, и не сумела узнать его. — Матушка, я же должен был вернуться к девяти вечера… Я должен был только заработать денег для нашего дома — и мы бы вернулись вместе… И нам больше не нужно было выполнять их приказов… Итачи вздохнул тихо и печально. — Мы с ним похожи, Саске. — Не городи ерунды! Нашел, с кем сравнивать!.. — фыркнул Саске. — Похожи. Знаешь, что было самым лучшим в моей жизни? — Что же? — Я, сколько себя помню, — служил Конохе. Тогда такие времена были… Смутные времена. Третья Война Шиноби только отгремела, и Селения еще по старой памяти пускали под откос чужие эшелоны. У наших пытались выкрасть Бьякуган. Нескольких бойцов Учиха тоже… Ну, они живыми не сдавались… Зато наших детей не трогали. Ну, не тех, кто еще не пробудил Шаринган. Тогда мы стали взрослеть позже. Почти как другие кланы… Но я уже был шиноби. Я видел много плохого, Саске. Я видел кровь и боль, и уже почти привык. Но я возвращался домой, а там — ты. Ты так громко смеялся и хватал меня за волосы, — Итачи улыбнулся при этих словах так, как уже тысячу лет, наверное, не улыбался. И эта улыбка была для Саске как свет давно умершего далекого солнца. Солнца больше нет, а его лучи еще достигают Земли и сияют с ночного неба. — Выполняя самые тяжелые миссии, переступая через себя, через свою совесть, я твердо знал, куда я вернусь. Я всегда вернусь домой, к тебе. А потом они решили, что мне такой дом ни к чему. — Кто «они»? — нахмурился Саске, уже подозревая, что знает ответ, но ошибся. — Наши старики, — с горечью обронил Итачи и сжал губы в горькой усмешке. — Их всё сталкивали лбами с Советом, с «Корнем», а они только и лелеяли свои амбиции, раненое достоинство!.. Они хотели мятежа. Знали же, что обречены! И всё равно готовы были утянуть всех за собой. Расколоть Коноху. Подохнуть в междоусобице. А потом на остывающее пепелище пришли бы другие шиноби, из других Селений… И никто бы уже не защитил тебя. Потому что меня бы уже не было в живых. Меня бы казнили по решению трибунала, за то, что не доложил. Или — убили свои же, Учиха, за то, что предал. И я выбрал третью сторону. Свою сторону. Там, где у меня есть Селение, и где живешь ты. — Тебя обманули. Данзо торговался с тобой, шантажировал моей безопасностью, а сам украл Шаринганы наших бойцов. Вшил в свою искусственную руку. И глаз Учихи Шисуи — в глазницу. Он нажился на той резне так, как никаким врагам из Кумо или Кири и не снилось. За моей головой он послал еще, когда ты был жив. Тебя обманули, брат. Оно того не стоило! — Стоило, Саске. Когда говоришь, что для тебя есть что-то, дороже всего на свете, будь готов платить любую цену. Будь готов, что с тебя сдерут втридорога, и не серебром, не золотыми, а твоей шкурой. Не бывает чрезмерной цены за то, что дорого твоему сердцу. Мы похожи с этим шпионом, Кабуто. Он тоже хотел просто вернуться домой. — А мне не надо такого дома! Где тебя поставили перед этим чертовым выбором, где не было правильного ответа!.. — голос Саске дрогнул и жалко сорвался. — Ты смотришь иначе. Это неудивительно. И дом у тебя — свой. — Нет его у меня! — Есть. Твой дом — там, где тебя любят и ждут. Вернись к ним, брат. А я уже мертв. Но я ни о чем не жалею. Запомни это, Саске! Твоя жизнь стоила той цены, что я уплатил.***
К ногам Саске упал труп незнакомого чунина Конохи, а слова Итачи всё еще звучали в ушах. Итачи умел подбирать слова. Он мог бы написать свой трактат о Пути шиноби. И уже с этого трактата Саске бы списывал каллиграфии, чтобы повесить на стены. Но Итачи всю свою жизнь писал только отчеты о проведенных миссиях. И за это Саске его почти ненавидел.***
«Более того, человек старший должен убеждаться в чувствах младшего так же, как описано выше. Если молодой человек сумеет доказать свою преданность за пять-шесть лет, то тогда можно счесть, что он оправдывает доверие. Кроме того, они должны разделить свой путь и вместе продвигаться по Пути самурая».