***
Прошло с пятнадцать минут и Онегин, закончив монолог, наконец обратился к своему слушателю: — Как тебе эта история, Владимир? Услышав свое имя, Ленский вздрогнул и пару раз растерянно моргнул, а Евгений немного завороженно наблюдал, как быстро опускаются и поднимаются густые черные ресницы. Юноша кинул на Онегина взволнованный взгляд: он все прослушал, смущенный до невозможности пытливым взглядом своего друга (друга ли? — Ленский не мог этого понять). Наткнувшись на столь же внимательно-насмешливые глаза, как четвертью часа раньше, он оробел еще больше, не в силах собрать слова в предложения. Юный поэт молчал секунду, десять, полминуты, а душа испуганно металась в разные стороны под все тем же пристальным взором Онегина. — Не смотрите на меня так, прошу, — наконец еле слышно прошептал Ленский. — Отчего же, mon сher? — немного лениво поинтересовался Евгений Онегин, вульгарно разваливаясь на диване и не отводя прищуренных глаз от такого забавного сейчас мальчишки. — Я теряюсь… — ответил Владимир и умолк, понимая нелепость своего ответа. — Отчего же? — с легкой, подбадривающей улыбкой повторил вопрос Онегин, всем своим существом выражая ленивый интерес. Ленский скованно пожал плечами, в который раз за сегодняшний вечер краснея, как юная барыня. Он отвел глаза. — Вы обижены? — риторически полюбопытствовал Евгений; юноша покачал головой. — Так отчего же вы совсем не смотрите на меня в этот вечер! — наигранно воскликнул наш актер, взмахивая свободной от бокала рукой. Владимир промолчал. — Ну же, посмотрите на меня, или я на вас обижусь. Рассердившись на себя же из-за своей робости, Ленский резко повернул голову, тряхнув кудрями, и вперил в собеседника вызывающе-дерзкий взгляд. Евгений улыбнулся. — Так лучше. Но ты, право, ведешь себя как влюбленная барышня перед возлюбленным. — Возможно, я таковым и являюсь, — уронил Ленский, дерзкий в своей безрассудно-тоскливой решимости, вновь отводя глаза. — Нет, не отворачивайся, — потребовал Онегин, задорно и насмешливо улыбаясь. — Ты барышня? Право, не знал! — Не иронизируй, Онегин, — немного раздраженно прошептал Ленский. — Я не барышня, я… — он запнулся, опуская взгляд на сжатые в кулаки руки, а в горле застрял скребущий комок из невысказанных слов. — Ты что? — невинно поинтересовался Онегин. — Я… влюблен, — выдавил из себя юноша, прерывисто задышав так, будто только что вынырнул из-под давящей на сердце толщи воды. — В кого же? — В тебя, ma bien-aimée*, — тихо, не громче шелеста листьев в знойный летний день, прошептал Ленский, поднимая на своего друга вгляд, нежный в своей неуверенной, отчаянной робости. Онегин вскинул брови, немного удивленный смелостью своего товарища — он, честно, не ожидал от того такой решимости. Их глаза встретились: холодный лед и теплый, восторженный каштан. Евгений, немного приподнявшийся на локте во время их разговора, вновь упал спиной на бордовую обивку дивана. Ленский испуганно смотрел на него, ожидая последствий своего безрассудного признания. В растерянной тишине прошла минута. Владимир, прибывая в расстроенных чувствах, вскочил на ноги и остановился посреди гостиной. Он прерывисто дышал, ломано опустив напряженные руки и нервно сведя лопатки. Ярко-синие глаза смотрели на Евгения со смущенной дерзостью, а побледневшие губы лихорадочно разомкнулись, ловя вздох за вздохом. Онегин повернул к нему голову и, внешне спокойно, а внутренне не менее взволнованно, чем ждущий от него ответа или хотя бы реакции Владимир, посмотрел на Ленского из-под полуприкрытых век. Этот ленивый и безразличный, как показалось смятенному поэту, взгляд прищуренных глаз обрезал его последние надежды. Он нервически вздрогнул, лицо его исказилось, а губы искривились вниз. Ленский сорвался с места, давясь сухими, бесслезными рыданиями, и вылетел из комнаты, хлопнув дверью. Онегин догнал его лишь в передней, когда тот, проигнорировав свое же пальто на вешалке, собирался выбежать в пургу в одной рубашке. Он поймал его за рукав, тот обернулся, и Евгений замер в нерешительности, настолько прекрасными были тонкие, ставшие еще более чувственными от душевных переживаний черты юношеского лица. Между ними было не меньше метра, Ленский был испуган и напряжен до дрожи в руках и все порывался сбежать, но Онегин крепко держал его за запястье. Рукав рубашки закатился, обнажая бледную, почти прозрачную кожу под пальцами Евгения. Лакей ушел в лакейную в виду почти стопроцентной гарантии, что никто не заявится с визитом в такой поздний час, но Онегин все равно про себя молился, чтобы Ленский в пылу оскорбленных чувств не перешел на крик: стены были почти что картонные, а он, мягко говоря, не жаловал слухи, и так пару раз не плохо попортившие его нервы. — Зачем вы делаете все это?! Сначала становитесь мне лучшим другом, ловко играя своим обаянием (возможно, не нарочно), потом делаете вид, что вам все равно, сохраняете полную невозмутимость, — его голос дрожал, срываясь то на истерически-высокую ноту, то на хриплый шепот, а Владимир весь замер, и лишь его губы шевелились в исступлении. — Теперь же не даете мне уйти, продлевая мое моральное унижение. Я глуп, я бестолков, я ужасно наивен, я чересчур романтичен и не знаю жизнь — вот список моих характеристик для вас, теперь же сюда прибавится и моральное разложение, извращение. Мне стыдно смотреть вам в глаза, дайте же уйти, не мучьте меня! Ленский отвернулся, вперив глаза в пол, и прошептал в сторону, повторяя вопрос: — Зачем? — Я просто не хочу, чтобы ты подхватил воспаление легких, — спокойно ответил Евгений, а уголок его губ нервически дернулся вниз. Онегин был как переломанная, изорванная жизнью кукла, сыгравшая давно и по сто раз все возможные роли и испытавшая на насмешливую публику весь диапазон своих лживых эмоций, а сейчас лишь жалко дергавшаяся конечностями. Он не умел и не знал, как показать свои настоящие переживания и не скатится в глупый пафос, так надоевший ему в Петербурге. Евгений одновременно и хотел быть искренним, и боялся открыть кому-то душу на распашку, считая, что покажется жалким, сломленным, и поэтому сейчас он лишь молчал, глядя прямо и холодно, а сам испытывая отвращения от своей жесткости к Ленскому. — Это все? — обреченно выдохнул Владимир. — Если все, то так и скажите, — строго добавил он, замечая раздумчивое замедление со стороны Онегина. — Не давайте глупцу напрасных надежд. А я тогда, пожалуй, уйду и больше вас не потревожу. Молчание затянулось. Ленский, позволив себе последнее ласковое касание пальцев до чужой ладони, высвободил руку и одернул рукав. Выпрямившись, он выдержал нечитаемый взгляд Онегина, развернулся и буквально сорвал пальто с вешалки, на ходу застегивая холодные пуговицы. Владимир уже распахивал входную дверь, когда Онегин выдавил мучительно-сипло шепотом: — Постой…Часть 1
10 марта 2020 г. в 18:22
Был поздний вечер, за окнами смеркалось, но в малой гостиной на первом еще искрился хрусталь на люстре и велись неспешные беседы.
Онегин, глядя в камин и слегка прищурив глаза, развалился на небольшом диванчике: его ноги были перекинуты через один подлокотник, а голова покоилась на другом. Покачивая рукой с полупустым бокалом вина, он прислушивался к царящей вокруг тишине: еще пару минут назад все темы для разговора были исчерпаны, и друзья смолкли, безмолвно наслаждаясь обществом друг друга. Медленно проваливаясь в полудрему, Евгений ощутил на себе зачарованный взгляд, с какой-то теплотой обводящий профиль его лица. Распахнув глаза, он повернул голову в сторону Ленского, занявшего кресло напротив.
Тот чуть ли не мгновенно стушевался, лишь секунду удерживая зрительный контакт. Щеки юноши вспыхнули, дыхание сбилось, а спустя мгновение он уже делал вид, что чрезмерно увлечен игрой пламени в камине. В темно-карих глазах заиграли отблески огня. Онегин вновь прикрыл веки и отвернулся, наслаждаясь ставшей уже привычной робкой влюбленностью своего друга.
На некоторое время воцарилась тишина.
Наконец Онегин заговорил, смотря куда-то в потолок и устало растягивая слова:
— Читал ли ты «Русалочку» пера Кристиана Андерсена, mon chere?
Ленский улыбнулся и покачал головой:
— Нет, но я был бы совсем не против, если ты бы рассказал мне о ней, — он поерзал в кресле, подбирая под себя скрещенные ноги в оксфордских ботинках и готовясь слушать. Взгляд его до сих пор был устремлен вперед, а юный немец старательно избегал зрительного контакта.
Евгений хмыкнул.
— Если вкратце… — начал было он, переводя взгляд на собеседника.
— Не надо вкратце, — попросил Владимир, наконец бросая мимолетный взгляд на своего друга. — Так неинтересно.
— Ну, если ты так просишь, — Евгений искренне улыбнулся краешками губ, и начал рассказ.
Евгений рассказывал завороженному юноше о жившей на глубине океана русалочке, встретившей принца и влюбившейся в него. Он повествовал о ее метаниях, отчаянной решимости стать человеком и обрести бессмертную душу, о договоре с морской ведьмой, не отводя от своего слушателя изучающего, заинтересованного взгляда.
Онегин с улыбкой подметил тот момент, когда щеки Ленского, в первый раз ставшим объектом чьего-либо наблюдения, — конечно, ведь не одна приличная барышня не будет так смотреть на кавалера, — вспыхнули в неровном свете камина: люстру погасили четверть часа тому назад и гореть остались лишь торшер у дивана да поленья. Длинные пальцы Владимира сжали обивку дивана, а сам юноша постарался отвести взгляд как можно дальше, хоть и так не глядел на своего друга достаточно долго.
Когда Евгений неспеша рассказывал о своих впечатлениях после прочтения, разглядывая темный профиль друга и размышляя вслух, что любовь русалки не могла быть взаимной, ведь все равно ее создание было чужеродно людям, он расслышал тихое «как и моя», сорвавшееся с губ Ленского, и на секунду довольно прикрыл глаза.
Ему определенно нравился этот чувствительный мальчишка.