Никаких хэппи-эндов

Когда дождливым осенним вечером раздается стук в двери Корво Бьянко, Геральт пьет вино, сидя у камина на расстеленной медвежьей шкуре. В этот паршивый вечер, когда ноют старые шрамы, в голове гудит осиный улей неприятных воспоминаний и былых обид, меньше всего ожидаешь, что кто-то придет к твоему порогу. Хочется проигнорировать, сделать вид, что тебя нет дома, но стук повторяется и повторяется, и Геральт, проклиная все на свете, с бокалом в руке идет открывать. Когда Геральт видит на пороге Детлаффа, только хваленая ведьмачья выдержка удерживает его оттого, чтобы не выронить бокал, не свалиться в обморок и даже не выдать длинную матерную тираду о призраках, дурных снах, ненависти и полной абсурдности происходящего. — Ты же умер. — говорит Геральт, не найдя других слов. — Ну да, — усмехается вампир как-то грустно и безысходно. — Вроде того. На нем поношенная кожаная куртка, на сапогах следы дорожной грязи. Он седой на полголовы, глаза холодные и пустые, как у мертвеца — он и есть мертвец, Геральт сам ведь убил его! И тем не менее вот он, стоит у него на пороге, замерзший, вымокший до нитки. Смотрит взглядом брошенного кота, которого выгнала злая хозяйка, и Геральт с ужасом понимает, что ему больно на него смотреть. Просто сердце кровью обливается. — Что тебе надо? — спрашивает Геральт. — Счеты сравнять пришел? — Да куда там, — отмахивается он. — Мне просто некуда идти. Погреться пустишь? Здравомыслие кричит Геральту: прогони его! Он вампир, он твой враг, он чертова бестия, которую ты по приказу княгини убил, и за которую тебе дали орден и кучу денег! Он ненастоящий — это призрак, допплер, видение, — это еще дьявол знает кто, но не он, потому что он мертв! Он убийца, ты же не пустишь убийцу в дом, ты же еще не совсем спятил, верно? Сострадание говорит Геральту: на улице ливень. Там холодная осень, шквалистый ветер, а он промок до нитки, у него едва клыки не стучат. Он дал понять, что не станет на тебя нападать, а он никогда не врет, потому что совершенно не умеет. Ему некуда идти, если ты не пустишь, ему придется ночевать на улице под дождем, ты же столь жесток, чтобы это допустить, верно? Здравомыслие должно было победить. Сострадания у ведьмаков нет, они же бесчувственные мутанты, убийцы чудовищ, а Детлафф — чудовище, кто бы что не говорил… Геральт распахивает дверь, и его обдает холодом и сыростью. — Конечно, — кивает он. — Проходи. *** Сидя у камина и разогревая в его пламени вино с гвоздикой и лимоном, Геральт узнает две вещи. Первая звучит так: «Регис — безвольный тюфяк». — Безвольный тюфяк? — переспрашивает он. — Ага. — отвечает Детлафф. — Именно. Безвольный, нерешительный, слишком сострадательный и до невозможности добрый. Я, когда очнулся, даже разочаровался в нем. Он сидит рядом с Геральтом, придвинувшись поближе к огню, и пытается согреть замерзшие руки. Его вымокшая под дождем одежда сохнет на вешалке где-то в темном углу гостиной, а сам он, в теплой вязаной кофте, которая ему велика, и домашних клетчатых штанах выглядит до смешного нелепо. Кутается в одеяло, всем своим видом опровергая миф о том, что вампиры не чувствуют холода, говорит, делая длинные паузы, будто размышляет, стоит ли говорить. Геральт смотрит, как отблески пламени играют на его бледном породистом лице и невольно думает, что за, черт возьми, пошла такая жизнь, если в холодную осеннюю ночь к нему на ночлег просится Бестия из Боклера. И более того — если он не отказал. — Долго регенерировал? — интересуется Геральт. — Ну… До позавчерашней ночи. Отлеживался в заброшенном погребе недалеко от Тесхам Мутны. Случайно его нашел, там валялись какие-то бочки и гнилая горелая рассада. Дерьмовое место, но все же лучше, чем эта крепость. Страшно подумать, я ведь и сам хотел там умереть… Он посильнее закутывается в одеяло и на несколько долгих секунд закрывает глаза. Геральт помешивает вино, смотрит не согрелось ли. — Знаешь, о чем я думал, когда Регис вспорол мне клыками шею? — Ты злился? Или боялся? — Да, я боялся, но… — Детлафф запинается, — но я был ему благодарен. За то, что это все, наконец, закончится. Думал, что закончится, а потом очнулся — под дождем, со слабостью во всем теле, и подумал: Регис, мать твою… Ты, наверное, расстроен, да? Геральт не отвечает. *** Вторая вещь, которую узнает Геральт, звучит так: у Детлаффа не бывает в жизни того, что в нильфгаардских историях называют хэппи-эндами. — Это в переводе означает: счастливый конец? — Да, вроде того. — говорит вампир. — Так говорят, когда все хорошо заканчивается. — Говоришь, у тебя такого не бывает? — У меня ничего не бывает хорошо, — вздыхает он, — и, как теперь выяснилось, еще и ничего не заканчивается. Тянется и тянется, пропади оно пропадом. Геральт разливает по кружкам горячее вино. Вдыхает горячий пар, пахнущий гвоздикой, и протягивает одну кружку Детлаффу. Вампир благодарит его кивком и чем-то похожим на улыбку, но в его исполнении это больше похоже на оскал от внезапной боли. Отпивает сразу половину, и Геральт удивляется было, как он может пить такой кипяток, но вспоминает, что вампиры не чувствуют жара. Холод, как оказалось, чувствуют, кто бы мог подумать… — Так мерзнешь… — замечает Геральт. — Выходит, знаменитые ведьмачьи бестиарии набиты враньем? — Вся жизнь набита враньем. — отвечает Детлафф, и Геральт думает, что не так уж он и ошибается. Где-то за окном раненым волком завывает ветер. *** — Хочешь об этом поговорить? — О чем, о том, что у меня никогда ничего не хорошо не заканчивается? Вот уж не думал, что тебе интересна моя биография. Твоя-то всяко будет интереснее. — Тебе что-нибудь рассказать? — Может позже, когда согреюсь. К тому времени они подсаживаются к огню поближе, Геральт подкидывает еще дров. Пламя разгорается так сильно, что его языки доходят до каминной трубы, а в комнате становится почти светло. Глубокие тени бегают по стенам, исполняя неведомый танец, дрова трещат, то и дело вспыхивает ворох искр — и этого почти достаточно, чтобы забыть о том, что на улице буря и холод. Детлафф собирает в хвост почти высохшие волосы. Геральт отмечает, что еще немного — и они с ним станут очень похожи. Если он отрастит себе клыки, навесит на лицо угрюмое, тоскливое и озлобленное выражение, а вампир окончательно поседеет, то сходство будет прямо таки поразительным. Регис даже когда-то ему об этом говорил. Правда речь шла о характере, но все же, все же… Геральт гонит от себя эти мысли. — Скажи, а ты на Региса злишься? — вдруг спрашивает он. — За то, что встал на твою сторону и попытался убить меня? — уточняет Детлафф. — Или за то, что все-таки не убил? — Не знаю, за все сразу. — Признайся честно, если бы я ответил, что злюсь, ты бы подумал, что я хочу в порыве гнева разорвать его когтями? — А ты не хочешь? — Все-таки все вы, люди, одинаковы. Думаете, что если я бестия, то я неуправляемая машина для убийств. — Неправда. Иначе я бы тебя в дом не пустил. — Рад это слышать. И нет, я на него не злюсь. Я вообще уже ни на кого не злюсь. У меня на это сил не осталось. — Даже на Рену? — Даже на тебя, — усмехается Детлафф. — Но не произноси больше ее имя, пожалуйста. А что до Региса… Геральт, я несколько лет регенерировал его. Сам чуть не умер. Я не стану уничтожать то, что таким трудом мне далось. — И все? Ты только поэтому не нападаешь на него? — А разве этого мало? Детлафф посильнее закутывается в одеяло и ненадолго прикрывает глаза. Геральт подливает в его кружку еще горячего вина, добавляет пару долек лимона. *** — Сказать по правде, мне очень неловко с тобой говорить, — признается вампир. — Мне кажется, скажи я что-то не то, ты тут же выгонишь меня на улицу ночевать под дождем. И будешь прав, что самое обидное. — Оставь эти глупости, — отмахивается Геральт. — Давай все-таки поговорим по душам. Мне бы этого самому хотелось. — А о чем? Прости, у меня что-то все мысли резко пропали. — О чем хочешь. О регенерации, о смерти, о любви, о хэппи-эндах, которых у тебя не бывает. — Не бывает, ты прав, — говорит Детлафф. — Даже история с Регисом не закончилась ничем хорошим. Он поди сидит сейчас в своем склепе, самогонку делает. — Он в Нильфгаард уехал. Но вроде вернуться скоро обещал. — Это хорошо. Нечего там, в Нильфгаарде, делать. Детлафф ненадолго закрывает глаза, будто уходя в воспоминания. По отрешенному выражению его лица, Геральт не понимает, в приятные или не очень. Он сидит так несколько секунд, а потом легонько встряхивает головой, сбрасывая с себя всю задумчивость. Прядь волос выбивается у него из хвоста, и он небрежным движением заправляет ее за ухо. — Ты теперь будешь волосы красить? — спрашивает Геральт. — Это еще зачем? — Ты в курсе, что ты седой на полголовы? — Я седой на полголовы, серьезно? — удивляется Детлафф. — Черт возьми… Наверное и вправду придется. Если я доживу до того момента, когда меня снова станет заботить внешность. — Доживешь, куда ты денешься. Кто тебя станет убивать? Это было бы для тебя хорошей концовкой, из тех, которых у тебя не бывает. — Ты так думаешь? — Я уверен. Детлафф несколько секунд смотрит Геральту в лицо, а потом отводит взгляд и едва заметно улыбается сжатыми в нитку губами. — А, — говорит он. — Ну да. *** — Знаешь, мне давно было интересно, как вы с Регисом познакомились, да еще и умудрились подружиться? Я спрашивал у Региса, но… — Дай угадаю, — смеется Детлафф, — он сказал, что это щекотливый вопрос и отшутился общими фразами? — Похоже там действительно что-то щекотливое… Детлафф подливает себе еще горячего вина и подсаживается к Геральту поближе. Долго молчит, подбирая слова. Геральту становится стыдно за то, что он пристает к нему с такими личными темами, но вампир сам согласится поговорить по душам, да и что сказано, то сказано. Он опускает взгляд, перед тем как начать говорить, будто тоже чего-то стыдится. — Нас познакомила Ориана. Она тогда жила в небольшом поместье недалеко от Бругге и встречам с художниками и прочей богемой предпочитала вампирские тусовки, где все упиваются кровью до упаду, а потом обращаются в нетопырей и летают наперегонки. Регис был завсегдаем таких вечеринок, а что до меня… Ориана тогда решила, что я мало общаюсь, вот и принялась таскать меня за собой. Мне эти тусовки не очень нравились, как-то все слишком дико и… — Некультурно? — Неуютно, я бы сказал. Признаться, сидеть сейчас с тобой у камина мне нравится гораздо больше. Если бы ты еще… — он запинается, будто чуть не ляпнул что-то постыдное, — В общем, одна из таких тусовок кончилась тем, что мне пришлось тащить нашего друга домой. Он ужасно перепил и совсем не стоял на ногах. Я принес его к себе, уложил спать и хотел было уже идти устраиваться в другой комнате, но он схватил меня за руку и… В итоге он так у меня и поселился. — И вы жили вместе как соседи? — спрашивает Геральт. — Нет, как любовники, — признается Детлафф. Минуту он молчит. Молчит и Геральт, пытаясь переварить услышанное. Заодно отогнать от себя образ Детлаффа, лежащего на спине, вцепившегося когтями Регису в плечи, стонущего от каждого движения… Да, они были молоды, пьяны, им было на всех плевать — невозможно, безумно, и все же, все же… — Почему-то я тогда вбил себе в голову, что должен приглядывать за ним, — продолжает он. — Ну, чтобы он не вляпался ни в какое дерьмо, а вляпывался он часто… Когда кметы порвали его на куски и закопали в могиле, я не успел ему помочь, даже не смог его найти! Может, именно поэтому я взялся регенерировать его после Стигга. А может просто решил, что не прощу себя, если брошу его там и уйду… Я и сам до сих пор не понял. — Ты его, считай, с того света вернул, — говорит Геральт, и слышит, как его голос предательски дрожит. — Скажи, а каково это было? Столько регенерировать его… — Тебе подлиннее или покороче? — В двух словах. У Детлаффа вздрагивает рука, и он едва не проливает вино на расстеленную шкуру. Он перехватывает чашку левой и делает большой глоток, будто ему срочно нужно успокоиться. — Я и в одно слово могу, — тихо говорит он. — Больно. Очень больно. Ворох искр улетает в каминную трубу. *** Дождь идет на убыль, но порывы шквалистого ветра все налетают на стены старой винодельни, и Геральту даже чудится, что весь дом скрипит как прогнивший остов корабля. В гостиной темно, дрова прогорели почти до углей, надо бы подкинуть еще, но не хочется двигаться с места. Детлафф успел подсесть к Геральту так близко, что теперь их разделяет лишь наброшенное на плечи тонкое одеяло. Они разговаривают уже больше часа, о важном и не очень, и последние минут двадцать Геральт всеми силами отгоняет от себя желание обнять его одной рукой. Провести по спине ладонью, задержавшись на пояснице, притянуть к себе за пояс, чтобы перестал быть таким скованным, может, даже уложить себе на плечо — но остается только гадать, как вампир на это отреагирует. Геральт думает, что смирится. Детлафф уверен, что если будет возмущаться и рычать, его тут же выгонят за порог, и потому будет терпеть навязчивые прикосновения, пытаясь не выдавать раздражения и неловкости, но Геральт не считает себя настолько подлым, чтобы этим воспользоваться. Рука так и тянется обнять Бестию из Боклера — да что же с ним эти разговоры делают?.. Или это все из-за вина? Одиночества, холода, усталости?.. Две пустые кружки и котелок стоят поодаль, в темноте. На дне котелка остывают размокшие лимонные дольки. Последний раз они говорили про Рену, всю эту долгую историю с Назаиром, похищением, убийствами и болезненной глупой любовью, из которой не могло получиться ничего хорошего. Каждое воспоминание, даже мимолетное, каждый отзвук любого из имен той, из-за кого они оба здесь оказались, действует на Детлаффа как удар кинжалом. Геральт видит боль в его глазах и выбирает слова осторожно, чтобы не сделать еще хуже. Он убийца, говорит себе Геральт, я не должен его жалеть, он чудовище — я же выполнил заказ, сделал все как надо… А оказывается, что он жив, я пустил его на ночлег, а теперь не хочу, чтобы ему было плохо. Ему и так тяжело пришлось… Обман, предательство, шантаж, принуждение к низким поступкам, потери, схватки, почти-что-смерть — если у Детлаффа есть предел боли, которую он сможет вытерпеть и не сойти с ума, то он определенно почти его достиг. На секунду Геральт даже завидует его выносливости. — Я хотел бы все забыть, — говорит вампир, глядя перед прямо собой, — отпустить и начать жить дальше — хотя бы cделать вид. Сил уже нет ни на злость, ни на сожаления. А как закрываю по ночам глаза… — Видишь ее? — уточняет Геральт. — Нет. Только сердце болит. Ноет и сдавливает, будто в меня осиновый кол всадили. Иной раз поболит часок-другой, и все. А иногда до утра не успокаивается. — Принимал что-нибудь от боли? — Пока я регенерировал, знакомая брукса таскала мне лекарства. Чего только не перепробовал, но все без толку. Болит и болит… Я даже в какой-то момент подумал его себе вырезать. Вскрыть грудную клетку когтями, достать, посмотреть, повертеть в руках, а потом кинуть в костер, путь догорает. Регенерирую новое. Может, новое болеть не будет. — Зараза, Детлафф, не говори так! — Я чудовищная бестия, Геральт. Что хочу, то и говорю. Вампир замолкает и прикрывает глаза. Прядь поседевших волос снова выбивается из растрепанного хвоста и спадает ему на лоб, но он не реагирует. — Ты жалеешь, что Рен… Что она осталась жива? — Не произноси, просил же… Нет, Геральт. Она не осталась жива. Ее никогда не существовало. — Ты понял, о чем я. — Понял, разумеется. Я не стану ее убивать, если ты об этом. Ни ее, ни княгиню. Они люди, и сами рано или поздно умрут, а мне снова становиться заказом для ведьмака не хочется. — Ты так легко отпустил? — Я же сказал. У меня нет больше сил, чтобы злиться. Детлафф поправляет сползшее одеяло каким-то странным судорожным движением, будто его снова что-то гложет, но он всеми силами старается это скрыть. — Ты сказал, что болит по ночам… — уточняет Геральт. — И сейчас болит? — Все нормально, Геральт, забудь об этом. — А когда отвлекаю тебя разговорами, легче становится? Вампир грустно усмехается, все еще не поднимая взгляда на Геральта. В темноте, разбавленной лишь тусклым сиянием тлеющих углей, он выглядит таким уставшим и вымотанным, будто у него и вправду ни на что не осталось сил. Ни на злость, ни на боль, ни на жизнь — и Геральт, повинуясь своему странному порыву, все-таки обнимает его, притягивает к себе. Детлафф не вырывается и не возражает, только устраивается у него на плече, опасно прижимаясь к шее. Геральта это не пугает, против обыкновения. Он уверен, что вампир не выпустит клыков — и оказывается прав. В тишине Геральт различает, что у него учащенный пульс, а дыхание хриплое и прерывистое. — Потерпи, — говорит он. — Сейчас пройдет. — Я так говорю себе каждую ночь. — шепчет Детлафф, и Геральт вздрагивает, чувствуя движения губ на коже, — Каждый раз убеждаю себя, что я отпустил, что это в прошлом, что я хочу все забыть, что там больше нечему болеть, что сейчас пройдет… Но я знаю, что оно не пройдет. Никогда не проходит. — Очень плохо сейчас? — Когда ты рядом — полегче. — Жаль, что эта история так паршиво закончилась, — тянет Геральт, поглаживая его по волосам, — впрочем, вряд ли у нее мог бы быть счастливый конец. Детлафф не отвечает, только прижимается к Геральту сильнее, тянется к нему, кладет ладонь ему на колено. Сквозь тонкую ткань штанов Геральт чувствует, как несильно впиваются в кожу заостренные ногти. — Счастливый конец — это точно не про меня, — произносит Детлафф, наконец. — Мне чертовски надоело это все, Геральт. Я бы так хотел, чтобы в моей жизни хоть что-то закончилось хорошо. Чтобы Регис не был таким безвольным тюфяком, таким нерешительным… Сил моих нет, ведьмак. Лучше бы я умер. Ветер налетает на стены винодельни и гулко воет в каминной трубе. *** — А что вообще такое в твоем понимании «счастливый конец»? — Насчет себя не скажу, но в нильфгаардских историях, которые я одно время читал на досуге, счастливый конец бывает двух типов, — поясняет Детлафф, — это либо свадьба, либо «все умерли». — Никакого разнообразия, не находишь? — Счастье всегда одинаково, ведьмак. По-крайней мере, если верить писателям. Геральт хочет возразить, но не находит слов. Света от углей так мало, что видно только каминную решетку, край расстеленной шкуры, а больше почти ничего. Геральт думает, что все-таки надо дотянуться до вязанки с дровами, но для этого придется выпустить Детлаффа из объятий. Выпускать не хочется, даже несмотря на все мысли о бестиях, убийствах, резни в Боклере — обо всем том, что отошло в прошлое. Скомканное одеяло валяется на полу, руку Геральт давно запустил Детлаффу под свитер, и теперь гладит его ладонью по спине, от поясницы до лопаток. В ответ вампир жмется к нему, будто мерзнет и пытается согреться. Геральт не знает, чего ему больше хочется. Утешить его и наврать, что все будет хорошо или повалить на пол, прижать спиной к расстеленной шкуре и устроить ему этот гребаный хэппи-энд прямо здесь. И пусть он будет болезненный, судорожный, неистовый, дикий, отчаянный и совершенно не такой, как в старых нильфгаардских историях. Что-то в этом всем чудовищно неправильно, нелогично и необъяснимо. — Так что тут я в пролете, — продолжает вампир. — Со смертью у меня не задалось, а о любви и говорить нечего. — А что, других вариантов нет? — Почему же, не так все строго. Например, умереть могут не все, только главные герои. В некоторых историях и до свадьбы не доходит. Знаешь, я сейчас подумал, что счастливые концовки — это такая пошлость и банальность… Я даже рад, что у меня их нет. — Да, ты предпочитаешь мучиться от боли в сердце, лежа в старом погребе рядом с Тесхам Мутной. — Геральт, не говори ерунды. — Тогда прекрати себя обманывать. Детлафф не отвечает, только привстает с его плеча, будто хочет устроиться поудобнее. В темноте Геральт почти не видит его лица, но слышит, как он хрипло дышит, чувствует легкую дрожь в его руках. В голове все еще звучат отзвуки мыслей о том, что это немыслимо и невозможно, но Геральт гонит их прочь. Он приподнимает ему голову за подбородок, тянется к нему, но едва касается губ, Детлафф хватает его за плечи, прижимается к нему и целует так безумно и жадно, будто хотел этого с самого начала. С тех пор, как стоял под дождем и стучал в дверь, опасаясь, что его не пустят. Или даже с момента, как очнулся в Тесхам Мутна и понял, что смерть обошла его стороной, и теперь остается только проклинать все на свете. На губах вампира все еще вкус вина, гвоздики и лимона, от волос исходит запах сырой листвы и холодной осени. Комната утопает в темноте, угли догорают, оставляя после себя пепел, золу и дым. Геральт утопает в ощущениях, когда Детлафф отрывается от его губ и опускается ниже, к шее, чуть прихватывая кожу клыками, но это, против обыкновения, не пугает. Геральт понимает, что Детлафф слишком этого хотел, ему слишком дороги моменты, когда он чувствует, что не один в этом мире, и поэтому не станет так глупо все портить. Геральт откидывает голову, подставляясь под его настойчивые поцелуи, переходящие в укусы, пытается прижаться сильнее и одновременно стянуть с него свитер. Чувствует, как пылает кожа под ладонями, обводит пальцами выступающие ребра и ключицы. Детлафф поддается ему, позволяет себя раздевать, не стесняясь своей худобы, рассмотреть бы его всего… Геральт со смехом думает, что подкинуть дров в камин все-таки придется. *** Помимо подкидывания дров и растопки потухшего камина, Геральту приходится сделать еще много чего. Найти на полу одеяло и расстелить поверх шкуры, найти флакон с маслом в десятом по счету ящике на кухне, попытаться не запутаться в шнуровке на рубашке, (но в итоге все же запутаться и стянуть ее через голову), постараться не сойти с ума от вида распластанного под ним Детлаффа — и это самое трудное, потому что от этого зрелища Геральту едва не сносит крышу. Зажмуренные глаза, приоткрытые губы, острые клыки, отблески разгоревшегося пламени на обнаженной коже — Детлафф цепляется ему за плечи, оставляет на них краснеющие полосы от когтей, пока Геральт растягивает его двумя пальцами. На его лице больше нет выражения мрачной угрюмости, которое он носил как маску, не осталось звериного оскала, боли и озлобленности. Только желание, искренность, открытость и безумный страх перед холодом и одиночеством. — Геральт, да вставь мне уже, — шепчет он, — мать твою, ты всегда такой деликатный? — Регис-то поди с тобой не церемонился? — Геральт смеется и одновременно проталкивает пальцы глубже, чуть сгибает их, вызывая у вампира хриплые нетерпеливые стоны. — Вообще нет, я обычно наоборот тороплюсь. — Что же тогда со мной так медлишь? — Мне просто… — он запинается, глядя вампиру в потемневшие от возбуждения глаза, — Мне не верится, что это действительно ты. Это же немыслимо, я же хотел тебя убить, я же тебя убил, ты же умер… — Что, мне когти выпустить? — злится Детлафф. — На куски тебя порвать, в шею впиться, чтобы ты поверил?.. Вместо ответа Геральт на секунду отпускает его, но тут же прижимает его за запястья к полу — не порвешь, мол, когти коротки. Снова наклоняется к нему, затыкает поцелуем ему рот, Детлафф дергается, пытается вырваться из его хватки, но это всего лишь притворство. Хотел бы вырваться — обернулся бы туманом, зарычал, превратился бы в ту самую бестию, которую все так боялись. Но он лишь обхватывает Геральта ногами в безмолвной мольбе и неистово отвечает на поцелуй, едва не прокусывая ему губы клыками до крови. Геральт понимает, что больше медлить не стоит. *** В свете пламени от камина заживающие синяки и следы от укусов у Детлаффа на шее и плечах выглядят как темные полукруглые порезы. В тишине гостиной, разбавленной шумом ветра и треском поленьев в огне, его хриплые стоны звучат как что-то невероятное. Геральт берет его глубоко и неторопливо, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на быстрый темп. Детлафф подается навстречу каждому его движению, цепляется за него, обвивает шею руками. Такой напряженный и узкий, открытый и искренний, не прячущийся больше за напускной угрюмостью, он едва ли не сводит Геральта с ума, когда впивается ему заостренными ногтями в спину, в отчаянной попытке прижаться еще сильнее. — Тише ты, — шепчет Геральт, обнимая его, — отпусти. — Не могу, — стонет Детлафф и облизывает пересохшие губы. — Не отпущу тебя, даже не проси, хоть выгоняй меня ночевать на улицу. — Ох, сколько же ты был один? — Ты не представляешь, Геральт… И не представляй, не надо. Не думай об этом. Вообще не думай ни о чем, можешь даже закрыть глаза и забыть, что это я сейчас под тобой. — Забудешь тут, — смеется он. — Ты еще немного — и глотку мне перегрызешь. — Остановишься — перегрызу, не сомневайся. — Детлафф зажмуривается и снова подается навстречу, вынуждая Геральта взять его еще глубже, — Чтоб тебя, да ускорься уже, хватит меня жалеть! И будто провоцируя, снова тянет его на себя, откидывает голову и выгибается так, что Геральт посылает все к черту. Он сгребает его в объятия, стискивает почти до треска в ребрах и берет его бешено и неистово, до темноты перед глазами. В этом безумном удовольствии, захлестнувшем его с головой, он уже почти не замечает, как вампир срывается на громкие стоны своим хриплым голосом, как царапает ему когтями плечи до крови. И приходит в себя лишь, когда он последний раз вскрикивает, запрокидывая голову, судорожно сжимает его в себе… а после расслабляется, отпускает его, продолжая лишь тихо вздыхать, пока Геральт не кончает, резким толчком войдя в него до упора. Геральт вглядывается в его измученное, но такое довольное лицо, смотрит на искусанные губы, прикрытые глаза, всполохи румянца на скулах — в нем будто не осталось ничего от той бестии, кем он был до своей почти-что смерти. Геральт понимает — так и есть. Бестия из Боклера умерла в Ночь Длинных Клыков у руин Тесхам Мутна. — Спасибо, — шепчет Детлафф. Геральт не знает, чего ему больше хочется: поцеловать его или врезать ему по затылку. *** «У меня ничего не бывает хорошо», — сказал Детлафф, когда они пили горячее вино с гвоздикой и лимоном. Геральт вспоминает его слова, эти, и другие, тоже пропитанные болью и отчаянием. «Лучше бы я умер», — шептал он, уткнувшись Геральту в шею. «Никаких хэппи-эндов», — говорил Детлафф каких-то пару часов назад, но сейчас Геральт понимает, как же он заблуждался. Геральт сидит у камина, слушает, как потрескивают в пламени дрова. Детлафф лежит рядом, устроившись головой у него на коленях, Геральт гладит его по растрепанным волосам, пропускает их сквозь пальцы. Расслабленный, разомлевший и сонный, Детлафф напоминает не бестию, а бездомного черного кота, которого неожиданно пустили в дом погреться и переждать холодную осеннюю ночь. Хочется выпить еще вина, чтобы осознать произошедшее, но нет сил вставать и идти на кухню. — Ты говорил, что в твоей жизни не бывает счастливых концовок? — спрашивает Геральт. — Но, может, эта ночь за нее сойдет? — Более чем, — отвечает Детлафф. — Хотя я не хочу, чтобы все на этом заканчивалось. Понимаю, что должно закончиться и что завтра мне снова в путь, хоть идти мне все еще некуда… — Значит, не закончится. — Геральт, это не… — Никаких хэппи-эндов, — смеется он. — Сам же говорил. — Да помолчи ты, — отмахивается вампир, — дай насладиться моментом. Геральт улыбается и прикрывает глаза. Вслушивается в его тихое дыхание, треск поленьев в огне и далекие завывания ночного ветра.