Чёрная королева

Моргия — как жонглёр из бретонской байки: подкинула вверх слишком много шаров и чувствует, будто что-то вот-вот уронит. Пытается уследить за всем, и голова раскалывается напополам: мелькают перед глазами цветные пятна, а руки — едва-едва поспевают, влекомые больше отчаянием, чем азартом. За всё нужно расплачиваться — и отрабатывать выданные судьбою авансы, ведь так? Моргия подносит к лицу платок, выгадывая пару мгновений, и напоминает себе: не забывай о том, что [и кто] над тобой, принцесса — как и о том, что творится вокруг. Дашь слабину, и дерзновенные помыслы рухнут тебе на голову; остановишься — уже не уйдёшь со сцены. Представление должно продолжаться [камерное, но оттого — не менее важное], и Моргия — отчаянная, азартная, — придерживается роли. Её мутит. Тело — вульгарно-смертная, но такая полезная оболочка — с трудом справляется: слишком много всего — теней, тёмной магии, откровений... Моргия прячет платок и улыбается — отработанной, выверенной улыбкой. Важно не просто растягивать губы, а контролировать всё лицо — щёки, мышцы вокруг глаз… Это успокаивает — делать и знать наверняка, что у тебя получится, — и Моргия улыбается: с благодарностью — императорскому агенту, с почтением — Королю Червей и с вежливым высокомерием — его прислужницам. Они прячут под вуалями лица, эти девицы — молчаливые, будто бы одурманенные, — но в остальном одеты они не щедрее, чем козансетская Кинарет. Как же давно это было! Бетонии на алтаре, нефритовый взгляд богини… Амулет Возврата на длинной витой цепочке прячется за сорочкой — лежит под грудью и холодит и без того мурашками покрытую кожу. Моргия не уверена, что здесь он сработает, но его тяжесть — успокаивает тоже. “Зал Переноса Душ”, так их хозяин сказал? Звучит обманчиво невинно — не слишком подходит этому мрачному месту. Обставлено оно в айлейдском стиле — скупо, почти аскетично; кажется голым в холодном голубоватом свете велкиндских камней. Вероятно, перетащить в Курган кое-какую мебель и приборы из развалин — есть ли они вообще в Хаммерфелле?.. — стоит больших усилий даже для нежити. Две девицы-прислужницы [такие же, наверное, антуражные, как и реликвии диких эльфов] — редгардка и… недийка какая-то, сложно сказать наверняка — провожают их с Алгаэном в центральную часть зала — к алтарю, причудливому прибору айлейдской работы, двум столам и саркофагу. Не то чтобы Моргия не понимала, с кем связывается [Маннимарко, Король Червей — нужны ли кому-то… дополнительные характеристики?], но от надмирного, немеретического цинизма, с которым он предложил свою сделку, у неё всё ещё перехватывает дыхание. Надеть её тело, как... платье, одолженное у подружки? Отобрать у неё — то немногое, чем она по-настоящему распоряжается и владеет? Но самое страшное — даже не это. Самое страшное — то, что из игры Моргии уже не выйти. Она не вправе запаниковать и пойти на попятную — не дочитав свои реплики, шмыгнуть за кулисы, и будь что будет! Она не знает, что будет, и потому последствий этого бегства страшится намного больше, чем темномагических опытов и демонстраций. От Короля Червей нельзя отмахнуться, как от докучливого уличного торговца — уж это-то ей известно наверняка. Моргия не уверена, как поступила бы, если бы Алгаэн так удачно не вызвался добровольцем. Она благодарна, да, но куда сильней — ошарашена. Был у отца друг-альтмер? В памяти — пусто. Как же давно это было! Кода в расписанной волнами вазе; острые шпили, тонущие в тумане… Алгаэна в Морнхолде Моргия не помнит, но она вообще очень скверно — так, что и на детский возраст такую забывчивость не списать — помнит Морнхолд. Обычно ей это не мешает, а вот сейчас… Досадно. Мать с Алгаэном имела дело не раз, а об их с отцом связи ни разу не упомянула: если агент не врёт, она не могла о таком не знать! Впрочем, королева Барензия вообще любит проворачивать свои дела втайне от тех, кто ей близок — стоит ли удивляться, что и об этом она умолчала?.. Король Червей восходит по ступеням вслед за своими гостями; отдав прислужницам какие-то туманные распоряжения, укладывается в саркофаг, замирает, и... Зрелище жуткое — словно свечу задули, и тело теперь… пусто. Ничего не осталось — ни старомодных, чуть театральных манер, ни колкого живого ума, — только одна омертвевшая [много столетий как мёртвая?] оболочка — сухая, хрупкая под тяжёлой тканью. Моргия комкает в руке платок. Айлейдский прибор начинает слабо гудеть, и прислужницы с удивительной лёгкостью накрывают саркофаг каменной крышкой. Синий велкиндский свет леденит затылок. Редгардка, всё такая же бессловесная, рукой подзывает Алгаэна вперёд. Бросив на Моргию ободряющий взгляд — всполох янтарной желти в море из мертвенно-синего, — тот подчиняется: ложится на прозекторский стол и отпивает мутное зелье из черепа, что ему подносит светленькая прислужница. Почти сразу же глаза у Алгаэна закатываются. Женщины поправляют его, укладывают руки вдоль тела, убирают серебристые волосы с лица — как в куклы играют. Череп… стоит только надеяться, что в нужный час из черепа не придётся пить самой Моргии [если она согласится пойти на сделку]. Хотя в Кургане могло просто не найтись иной посуды… Моргия не хочет этого — и не хочет думать, как отказать — теперь, когда она как никогда близко. Агент выиграл для неё время... и сейчас, под воздействием зелья, он лежит словно мёртвым, Маннимарко, запертый в своём саркофаге, никак себя не проявляет, а девицы застыли у стен, как марионетки, подвешенные на невидимые крючки. Вязкая, чуть гниловатая сладость, роднящая Зал Переноса Душ с банальным могильником, забивает ноздри, и Моргия подносит к лицу платок. Надушенный, он должен пахнуть ауридонской вишней; но он не пахнет — ничем. Белый платок на фоне бурой перчатки... Через несколько минут, наполненных тревожной тишиной, потрескиванием факелов и отдалённым неприятным звоном, словно где-то трутся друг о друга огромные металлические цепи, Алгаэн глубоко вздыхает и резко садится. Осматривает свои руки, сжимает и разжимает кулак. — Прекрасное, сильное тело. Ваш спутник мог бы стать любопытным… экземпляром в моей коллекции, — говорит он прежним, знакомым голосом… но и только: интонации и тембр принадлежат уже Маннимарко — как и выражение лица. Даже удивительно, насколько одни и те же черты могут складываться совершенно разным образом, отражая душу. “Алгаэн” поднимается со стола, встаёт на пол и совершает несколько простых заклинаний — глобулы света, искры, сотканный из тумана бантам-гуар... — Увы, запас маны оставляет желать лучшего — здесь я ограничен тем, что тело предоставляет мне. Хотя и у этого есть решение. — Уверена, подобное вас нисколько не затруднит, керувал. Вместо ответа Маннимарко смеётся — приятно, мягко, рассчитано, хотя проскальзывают слишком свойственные ему снисходительные нотки. Каков смех у Агента, Моргия не помнит — или не знает, — но точно инаков. — Магия — не всё, чем тело может порадовать, — лич в личине Алгаэна окидывает Моргию взглядом: знакомые интенции, знакомая желть, а вот сумма — нова и неожиданна. Такие взгляды принцесса — данмерка — тёмноэльфийская ведьма — хорошо считывает, но Алгаэн [то ли из уважения к её отцу, то ли из… замкнутости?] не позволял себе восхищаться ею как женщиной. Ещё страннее заподозрить в таком существо, только что пребывавшее в мёртвой оболочке, но Маннимарко, кажется, осознанно представляет — отыгрывает? — себя как полностью свободного от ограничений плоти… мера. Он обозначает своё отношение, не навязывая — и уже одним этим подчёркивает своё полное, довлеющее присутствие. Этого мера — пусть и с другими чертами лица — легко представить в Сиродиле второй эры. Как он становится советником, как делает некромантию легальной, как без труда находит язык с королями и плебеями… и как падает, но не разбивается — дерзнув бросить вызов самому Молаг Балу. Моргия прячет платок — безобразно измятый. Как бы то ни было, а ей нужно самой… совершить все замеры, ведь так? Запомнить различия, чтобы было с чем сравнивать? Иначе — всё зря: зря планировала, и нисходила, и подвергала опасности мера, который искал её помощи, но так ничего и не получил — кроме очередной долговой расписки... — Что ж, керувал, — тянет она, улыбаясь — выверенно-уверенной улыбкой, — может, пока мы с вами изучаем... пределы возможного, вы согласитесь устроить мне небольшую экскурсию? Одним шаром больше, одним шаром меньше — а упустить такой шанс было бы преступлением.

***

Моргия понимает: порой очень многое зависит от перспективы, и иногда, чтобы добиться нового результата, достаточно изменить даже не суть вещей, а их восприятие. Мудрая, проверенная на практиктике мысль, однако сейчас — совершенно бесполезная. Что с Алгаэном, молчаливым и настороженным, что с Маннимарко, облачившимся в Алгаэново тело, как в мантию, и изображающим перед Моргией радушного хозяина — а Курган Бедствий нисколько для неё не меняется. Местами он прост и функционален, местами — кажется почти декорацией, и… так оно и есть: что-то здесь подчинено сугубо практическим нуждам, а что-то — такое же антуражное, как и девицы-трэли, но всё — мрачное, и тяжёлое, и оставляющее на языке вязкую, чуть гниловатую сладость. Моргия бы хотела… не вчувствоваться, не вдумываться, позволить этим минутам пройти как в тумане — но слишком многое зависит от её наблюдательности, чтобы вот так расслабляться, и потому она продолжает жонглировать — вопросами, полунамёками… Самого главного она, конечно не узнаёт: Король Червей не собирается ей рассказывать, для чего ему на самом деле нужен таинственный артефакт, хранящийся в фёстхолдской обсерватории; да, намекает на то, что этот предмет способен на многое, даже вернуть искру жизни давно омертвевшему телу, но это не ответ — и уж точно не [вся] правда. Зачем бы такие уловки тому, кто может тела менять, как перчатки? Он обаятелен, как ни тревожно подобное признавать, и за годы в Кургане его красноречие ничуть не покрылось ржавчиной — но когда они с Моргией возвращаются в Зал Переноса Душ, ей с трудом получается удержаться от облегчённого вздоха. Круг замкнулся. Скоро это закончится. Чужими губами Король червей целует её ладонь — прикосновение леденит даже через перчатку, — ложится на прозекторский стол, вытягивает вдоль тела руки — и замирает. Свечу задувают — снова; однако сейчас, когда жизнь за мгновение ускользает не из сухой, омертвелой оболочки, а из витального, полнокровного тела, выглядит это намного более жутко. Моргия неохотно начинает прикидывать: что будет, если в этом "переносе душ" куда больше от слоадской магии, и прежним её товарищ уже не вернётся? Сработает ли амулет Возврата? Успеет ли она его применить? Когда Алгаэн приходит в себя, то встать у него получается далеко не сразу. Сперва он закашливается, перегибается на левую сторону и произносит пару ругательств — почему-то с жутким коловианским акцентом. Сработало? Айлейдский прибор гудит на всё более низких частотах, а затем отключается — только тогда Моргия осознаёт, насколько громким и давящим был этот гул. Собственное дыхание кажется ей оглушительным. Вдох-выдох, выдох и вдох… Саркофаг Маннимарко остаётся закрытым, и никто из прислужников и прислужниц не торопится открыть его. Впрочем, личу свежий воздух наверняка без надобности. Помянув напоследок румарскую нечисть, Алгаэн медленно садится, свешивает со стола ноги и смотрит на Моргию. Он шумно сглатывает, — горло пересохло? — а лицом и руками пытается изобразить что-то ободряющее. Получается скверно: выглядит Алгаэн как мер, который восстал из могилы — или, по меньшей мере, не спал дней восемь. — Эксперимент окончен. Мне требуется восстановление. — Голос Червя, исходящий неведомо откуда, звучит немного утомлённо, порождая эхо под сводами зала. — Оставляю выбор за вами… и не требую ответа сейчас. Вы всегда можете оповестить меня о своём решении письмом. Что до вашего запроса, он будет удовлетворён тотчас же, как я получу ваше согласие. Маннимарко пугает, но и притягивает — словно давая выбор вовсе не в том, принимать или нет его эксцентричное предложение, а в том, становиться ли похожим на него — не ограниченного обычными способами действия и даже рамками жизни и смерти. Сейчас он даёт своим гостям передышку, и Моргия спешит ею воспользоваться — а заодно задать агенту вопросы, которые её очень волнуют... по крайней мере, те из них, которые она не боится озвучить в чужом присутствии: — Как вы себя чувствуете, мутсэра? С вами всё в порядке? — Голова слегка кружится, — Алгаэн встречается с ней взглядом. — А ещё словно я, уж простите, серджо, неделю пил без просыпу и заедал лунным сахаром. Глаза у него не испуганные, но нечто в них затаилось — и говорить об этом Агент сейчас явно не хочет. Может быть, личное? Может быть, лич-ное?.. Он улыбается уголком губ, словно не уверен, нужно ли принцессе знать нечто за пределами отчёта о безопасности. Молчание и замкнутость — то, за что ему платят и что в нём ценят. Скользнувшая тенью эта улыбка — доказательство испуга? Намёк на тайну? Маннимарко не держит их боле — соглашается отпустить "леди Моргию", которой, конечно, на раздумья требуется время… прощается, выделяет прислужника в провожатые... Когда они с Алгаэном возвращаются к лошадям, уже смеркается. Зелье ночного глаза, бодрящее зелье, а для животных — простенькие путевые чары; до маленького горного святилища, где Моргия и её спутник переночуют, отсюда — пара часов езды. К полудню они уже будут в Козансете; жрец-отшельник, чьей племяннице Моргия помогла увильнуть от обвинений в браконьерстве, охотно подтвердит, что принцесса весь предыдущий день провела в молитвах — если кто-то захочет попробовать её легенду на зуб. Нет, она и близко не предусмотрела то, что ожидало её в Кургане, но чем он дальше, тем уверенней Моргия Ра'атим становится — и тем реже оглядывается назад. Как только убежище Маннимарко скрывается из виду, она переводит лошадь с рыси на шаг и, когда спутник следует её примеру, спрашивает: — Мутсэра… Алгаэн… Что вы вообще помните о случившемся? Тот молчит, собираясь с мыслями, оглаживает кобылу по шее — и отвечает, так и не встретившись с Моргией глазами: — Сперва я погрузился во тьму, словно получил удар в голову; очнулся в сонном параличе и не мог двинуть ни мускулом. Лич управлял моим телом, но был недоволен. Я помню, смутно, что вы перемещались по Кургану; детали разговора достигали моего слуха, но не отпечатались в памяти. — Как вы чувствуете себя? Думаете, Король Червей и правда покинул ваше тело? — Думаю, это так. Я чувствовал его, внутри, как… — он бросает на Моргию немного странный взгляд и снова переводит его куда-то на лошадиные уши. — Неприятное ощущение. Но переносимое. Он полон не-жизни, и его присутствие обжигает льдом. Алгаэн тщательно и слегка книжно подибирает слова, потому говорит медленно... но ему явно есть что сказать — и Моргия не встревает с предположениями или вопросами. — Лич был недоволен тем, что мой мозг повреждён, — признаётся он наконец, — не так давно я пережил кораблекрушение и страдал головными болями и нарушением памяти. Он оставил мне… “подарок”, по его собственному обозначению. Возможно, я помнил бы ваше общение лучше, не занимайся Маннимарко одновременно с этим моим лечением. Пауза затягивается. Копыта гулко стучат по промёрзшей земле: в иных обстоятельствах такое могло бы и убаюкать, а так — только колотит в висках. Воздух прозрачен и свеж, и вязкой, чуть сладковатой гнильце взяться вроде бы неоткуда, но Моргия — чувствует, и с радостью отвлекается на чужие слова: — Всё, что казалось мне забытым и смутным, снова ярко... Разумеется, я проверю все факты, какие смогу; бывали случаи, когда могущественные маги заставляли других помнить то, что хотели. Но смысла в этом нет, потому что… гм, принцесса. Всё, что я забыл, не касалось чужих тайн: они надёжно заперты даже от Маннимарко. Я забыл то, что принадлежало только мне самому и не было укреплено чарами. Корабль, что разбился — мой. Вся команда погибла. Наверное, мне отчасти хотелось помутиться рассудком; это были добрые меры и отличные моряки. — Сочувствую вашей утрате, — отзывается Моргия — сразу, не думая; получается до постыдного неуклюже, но корить себя за faux pas ей некогда: слишком момент хорош, чтобы не попытаться узнать и кое-что другое. — Хм. Кто бы мог подумать, что лично пережитая не-смерть так хорошо освежает воспоминания?.. — тянет она, выигрывая себе пару мгновений раздумий. — Впрочем, альтмеры вообще славятся самой острой среди меретических народов памятью. Я, признаться, завидую: с трудом вспоминаю, что было каких-то пятнадцать лет назад… Помните, у моего отца в кабинете стояла эльсвейрская ваза? Что он всегда туда вставил — золотой канет? — Канет рос лишь в клумбах у Храма, — Алгаэн хмурится, смотрит на неё искоса. — В кабинете вашего отца я помню лишь бретонский псиктер, в котором часто стояла кода, но если застаивалась, то пахла тиной. Этот псиктер он привёз из Сиродила, а там получил в подарок от человека, которому помог сохранить место в Легионе и голову, всего лишь сказав правду. — А ваша память и правда остра, мутсэра, — кивает Моргия, улыбаясь — не для зрителей, лишь для себя одной… — Благодарю: вы, как и всегда, пришли мне на выручку. Надеюсь, пока я буду искать... интересующее вас письмо, вы согласитесь мне оказать ещё одну услугу — авансом — и никому не расскажете о том, что здесь произошло? — Я вырою себе могилу, признавшись в связях с некромантом. Даже Уриэль не будет доволен мной, узнав подробности; в свою очередь я надеюсь и на ваше молчание, принцесса. — Лошадь Алгаэна еле плетётся, прядёт ушами. — Иначе я поступить не мог. Честь для меня послужить вам. Позволите высказать своё мнение? Чего бы ни добивался Маннимарко, думаю, он преследует лишь свои цели. Сейчас ему выгодно действовать честно. Но стоит измениться ветру, он раздует его до бури. — Что же, мутсэра, — Моргия усмехается, удобнее перехватывает поводья: горные тропы не слишком подходят для гонок, но и мешкать не стоило бы… — Друг с другом нам тоже выгодно действовать честно. Когда придёт буря, мы должны быть готовы — и лучше всё-таки не встречать её на дороге. До маленького горного святилища, где Моргия и её спутник упрочат своё прикрытие — часа полтора езды... После Кургана, пугающе непредсказуемого, всё идёт гладко — может быть, даже слишком. Жрец, по всей видимости, решил, что прикрывает любовников, и Моргия не пытается спорить — его заблуждения удобны. Даже если начнёт распускать сплетни, ничего страшного: в конце концов, матушка всем давно доказала, что грязные слухи — лучшая дымовая завеса. Так, окутанные дымом, Моргия и Алгаэн возвращаются в Козансет, где их пути расходятся — на какое-то время. Несколько раз они потом встречаются в Вэйресте — и в городе, и окрестностях, — регулярно обмениваются письмами, и Моргия пытается разобраться, как это… вселение на её товарища повлияло. Не похоже, что навредило; скорее наоборот — даже внешне Алгаэн кажется более свежим и отдохнувшим, чем раньше [обстриг отчего-то волосы; впрочем, ему идёт], да и сам говорит, что меньше всего ожидал от Короля Червей помощи — но тот и правда “подлатал” его. Тщательно проверенные факты не лгали, головные боли прекратились… даже перестала беспокоить некая “старая рана”. При всём этом Алгаэн не похож на того, кто легко очаруется и поверит такому, как Маннимарко. ...А ещё он и правда помнит отца: мелочи, которые неоткуда узнать обманщику, решившему воспользоваться девичьей сентиментальностью, и уж подавно — Королю Червей, силой занявшему Алгаэново тело. Моргия, конечно, не может позволить себе безоглядно довериться никому из союзников, и перестать бояться — не может тоже. При одной мысли о том, чтобы отдать своё тело так, даже на время, у неё мороз по [безраздельно ей принадлежащей] коже. Однако страх Моргию не парализует, к добру или к худу: у неё есть уйма других поводов для беспокойства... Это становится почти что рутиной: Моргия, прореживая запасы снегосемянки, варит себе успокоительные настои, перетряхивает сверху донизу свою агентурную сеть и радует Алгаэна отсутствием новостей. Без зелий сон от неё бежит: гнилостный, чуть сладковатый и вязкий запах Кургана врастает под кожу, и кажется, что она уже тоже — чужая, заёмная; такая же, как и вся её жизнь: принцессы Вэйреста — дочери изгнанной королевы и мёртвого генерала — данмерки, обряженной в бретонское платье. Моргия ставит себе реальные цели — продержаться бы до Руки Дождя, дождаться нового урожая и запастись нужными травами на год вперёд… — и терпит, пока может. Всё повторяется, круг за кругом, пока наконец её контакт в Гильдии воров не отрабатывает сполна каждый септим, который в него вложили: письмо, отправленное императором королеве Минисере и по ошибке попавшеее к её невестке, письмо, которое из дворца было украдено, оказалось у Гортвога, лорда Орсиниума — каков поворот! Моргия к корреспонденции куда внимательней, чем Аубк-и, так (не)удачно выскочившая замуж — и, тщательно подбирая каждое слово, готовит послания трём альтмерам. Одно письмо она приберегает, а два других — сразу же отправляет в дорогу; жонглировать она не боится: страх своё отжил, по крайней мере — пока. Пришло время для нового выступления — возможно, что самого важного в её жизни.