Не видеть зла

Летом на небесах ночь вступала в свои права ненадолго, на пару часов между рассветной дымкой и вечерними сумерками, и оглушала не чернотой звездного неба, а пустотой на обычно многолюдных улицах. Но шаги раздались совсем близко, зазвенели стальной обивкой о камень, нарушили благословенную тишину. Линвэнь вслушивалась в шаги равнодушно — пройдут мимо, не пройдут? Не прошли: скрипнула дверь, зашелестели раздвигаемые занавески. Кто-то остановился напротив ее стола, но не окликнул, и она принялась гадать, не поднимая запрокинутую голову. Что и кому могло понадобиться от нее на исходе пятой стражи, в час, когда не спят лишь припозднившиеся влюбленные, люди с нечистой совестью и те, чья работа не знает различий между днем и ночью? Под шорохом одежд скрывалось позвякивание металла: бог войны, но который? Не его высочество Циин, потому что он все еще не научился — не пожелал научиться — входить через дверь. Не старина Пэй, что отправился развлекаться в имперскую столицу. Не генерал Сюаньчжэнь, что выслеживал злобного духа на юге и только вчера жаловался ей, что тот залег на дно и не показывается. Гудящий улей, поселившийся около ее затылка, чуть притих, словно испугавшись чужого присутствия, но молчание затянулось, и она вздохнула, принимая поражение. — Древний мастер велел не превышать свою меру в вине, не вставать на пути у текущей воды и не лить чай в чашу, когда она и без того переполнена, — слова слетали с губ не птицами в открытое окно, а тяжелыми камнями, брошенными в озеро. Если гость поймет намек правильно, то извинит себя, и Линвэнь не придется изображать из себя вежливое участие к чужим проблемам. Но кто и когда понимал ее верно? — Кто же переполнил чашу владычицы Линвэнь? — знакомый голос всколыхнул новую волну головной боли, и она поморщилась, справляясь с ней, прежде чем наконец посмотреть на посетителя. О возвращении Цзюнь У полагалось говорить на каждом углу и после бить в гонг на главной площади: смотрите, Владыка снова почтил нас своим присутствием, склонитесь перед его величием! И даже если он предпочел вернуться, не поднимая излишнего шума, при встрече с ним стоило подняться с места и поклониться. Не то чтобы эти традиции были где-то прописаны, но так поступали задолго до того, как она научилась говорить, и, вероятно, будут поступать много лет после того, как даже ее титул канет в небытие. Линвэнь не сделала ни того, ни другого. Она тоже в совершенстве овладела искусством игнорировать намеки. — Мой господин, — поприветствовала она его сухо. На риторический вопрос отвечать не стала: Цзюнь У любил разношерстное сборище богов и богинь не больше ее самой. Он казался чуждым здесь, в ее кабинете — темный силуэт на темном фоне. Ему не хватало привычного сияния, но на небе не было солнца, чтобы отражаться в его доспехах, а свеча на ее столе погасла еще две палочки благовоний назад, когда Линвэнь поняла, что смотрит на иероглифы, но не может прочитать и предложения. — Как прошла ваша уединенная медитация? — выдохнула она в воздух. Не то чтобы ей было интересно, но за этот разговор она нарушила уже достаточно правил вежливости — одному можно и последовать. Тем более, что существовала разница между сведениями ненужными и бесполезными. — Я убил демона-виверну на западных землях, — сообщил ей Цзюнь У. И хмыкнул, когда Линвэнь проявила чудеса самоконтроля и издала подобающе-восхищенный звук вместо того, чтобы застонать в отчаянии. Уединенные медитации Императора Шэньу почему-то всегда заканчивались тем, что он возвращался на небеса героем, уничтожившим еще одно чудовище, — чудовище, позвольте заметить, которое в расписании, кропотливо составленном Линвэнь, должен был убить кто-то другой в какой-то другой день. И куда мне теперь прикажете девать энергию его высочества Циина, едва не спросила она, но вовремя прикусила язык. Цюань Ичжэнь, невоспитанный, но честный, ей скорее нравился. Было бы нехорошо, если бы с ним что-нибудь случилось. — Поздравляю, — пробормотала Линвэнь. — Теперь мой господин наверняка пожелает отдохнуть после столь внушительной победы? И позволит отдохнуть мне, мысленно добавила она. Заснуть ей все равно не давала тяжесть, скопившаяся за день, обвившая лоб туго натянутой веревкой, и разговор пусть и отвлекал от нее, но никак не помогал избавиться. Она скорее почувствовала, чем увидела, как Цзюнь У покачал головой. — Если я оставлю Линвэнь здесь, она просидит здесь до утра и так и не вернется в свою постель, — произнес он почти ласково. — Я слишком хорошо ее знаю, чтобы надеяться на ее благоразумие. Это могло бы ее испугать, но даже страх отступал перед бесконечной усталостью. Оттого она не отшатнулась, когда он обошел ее стол и опустился рядом. Когда мир перевернулся, Линвэнь не сдержала возгласа удивления. Ей пришлось вцепиться в прохладные наплечники, чтобы комната перестала кружиться перед глазами, и она уже собралась задать вопрос, как Цзюнь У крепче сжал ладонь на ее плече. И склонился к ней. Губы на ее губах были холодными. Духовная сила, прокатившаяся по телу, наоборот, обжигающе-горячей: она согрела ее до кончиков пальцев, смыла противное, вязкое чувство усталости, заставила виски прекратить ныть. Цзюнь У легко-легко прижался зубами — не укус, едва уловимая аллюзия на него, — прежде чем отстраниться, и избавленную от головной боли Линвэнь тут же начало клонить в долгожданный сон, но… Но Цзюнь У все еще держал ее на руках. Бродяжка с улиц, у которой и имени-то не было, кроме того, которым она подписывала свои экспромты, знала, как реагировать на непрошеные поцелуи. Совершенная Владычица, верховный бог литературы, знала, как благодарить за предоставленную духовную силу. Но силу можно было передать и просто коснувшись рукой, а мысль о том, что Цзюнь У питал в отношении ее недостойные намерения — за исключением планов втянуть ее в махинации, связанные с шантажом и превышением полномочий, — едва не заставила ее рассмеяться. — Мой господин, — поинтересовалась Линвэнь спокойно. — Что вы делаете? Когда Цзюнь У улыбался, улыбка никогда не доходила до глаз, но в уголках их порой появлялись чуть заметные морщинки — свидетельство, что он вовсе не так молод, как хотел казаться. Редкое, и оттого бесценное зрелище. В темноте ночи Линвэнь не различила бы этого даже с такого расстояния, но помнила так хорошо, что могла зарисовать по памяти. Все, связанное с Цзюнь У, безопаснее было никогда не забывать. — Отпиваю из чаши, — легко заявил он. Сочувствия в нем не нашлось бы и капли, но, подумала Линвэнь, возможно, его необычное милосердие как-то связано с убитым драконом. Или с медитацией. Или с тем, как она каждый раз спешила закончить общее собрание, стоило ему нахмуриться и сжать пальцы на подлокотнике трона сильнее. В конце концов, Цзюнь У всегда платил по счетам. Пусть даже не все об этом узнавали. Линвэнь узнавала — не только из природной наблюдательности, но потому, что никто на небесах не разбирался в бумагах лучше нее. Никто не умел лучше найти в них информацию, или, напротив, спрятать среди пышности иероглифов, никто не умел лучше желать воинам счастливого пути, провожая их на верную гибель, никто не умел лучше молчать о том, о чем Цзюнь У говорил ей в тишине ее дворца. И о том, о чем он не говорил, — тоже. От брони его пахло кровью — и пеплом, а южные земли хоть и славились пожарами, но этим летом страдали не от них, а от бесконечных ливней. — Если кто-то вас увидит, поползут слухи, — сказала она. Уклончиво: так, что слова ее можно было отнести и к путешествиям в мир смертных, и к ношению ее на руках. Беспокоилась она больше, разумеется, о последнем. Порой эти слухи шли им на пользу: те, кто думали, что она спит с Цзюнь У, никогда не задумывались, что еще она может делать с Цзюнь У. Ей они не нравились все равно: Линвэнь не любила, когда ее недооценивали. Чтобы пересчитать богов, которые этого не делали, ей хватило бы пальцев одной руки. — В таком случае, — ответили ей мягко, — стоит побеспокоиться, чтобы меня никто не увидел, верно? Первым в этом подсчете всегда шло имя Цзюнь У, и Линвэнь усмехнулась таящейся в этом вопросе угрозе, но позволила себе расслабиться. В небесной столице воля Императора была законом, а если вдруг назавтра толпа, досаждающая ей, уменьшится на одного или двух человек, кто станет возмущаться? — Никто, мой господин, — согласилась она. И закрыла глаза.