***
На завтрак мисс Глевиссиг не явилась. В прочем, на обед их тоже лишили радости общества управляющей станцией. На самом деле, вряд ли бы нашелся человек, скучающий по её грозному надменному взгляду. Когда она входила в комнату, требовалось внимательно подбирать слова, чтобы в них она не услышала намёка на вечернюю встречу ради плотских утех или формирование бунта простив «власти». При ней проще было молчать. Утром Юлиан отказался объяснять Кагыру, что произошло. На самом деле, парень просто позорно прятался от него по станции. Он даже проник на кухню, что, конечно, не запрещено, но нежелательно — это место только для серых — и попросил никому не говорить, что Юлиан здесь. Если в комнатах было достаточно прохладно, в библиотеке прохладно и сухо, то кухня, в отличие от всех остальных комнат бывшей школы Готорна, была достаточно теплым помещением. На самом деле, в любом здании теплее всего на кухне — постоянно работающие холодильники, морозильники, печки, пароконвектоматы и прочая кухонная чепуха невольно нагревают даже самые холодные стены. Кухня Третьей станции не работала постоянно. Она была больше местом передышки для серых, которые не только готовили здесь еду, но и могли передохнуть от пурпурных и мисс Глевиссиг. Впервые Юлиан очутился здесь перед прошлым Рождеством. Первое, что он заметил, — совершенно невероятный запах мяса. К тому времени они уже больше восьми месяцев пробыли в заточении, и все, что им предлагали — противные протеиновые кубики. Словом, Рождество и правда было волшебным, со всеми украшениями на стенах, импровизированной ёлкой и бесполезными самодельными подарками. А ещё мясом. Консервированным, правда, но кого это волнует, если это настоящая еда? Так что, вежливо и достаточно тепло поздоровавшись с несколькими серыми, сидящими на кухне, Юлиан сразу направился в свой укромный уголок между холодильником и стеной, где, грея ноги о тёплый пластиковый бок, парень просидел практически весь день, пока не был приглашен к обеду. Кагыр молча ковырял вилкой в кубике, который, кажется, стал ещё меньше, мрачно поглядывая на друга. А Юлиану хотелось, чтобы парень на него накричал, ударил, сделал хоть что-нибудь, потому что видеть его таким тихим и недовольным было непривычно и страшно. — Я бы хотел сыграть тебе свою новую песню после обеда. Зайдёшь ко мне? — негромко и жутко неуверенно произнёс Юлиан, едва касаясь подушечками пальцев чужого запястья. — Я не хочу потерять друга из-за своей глупости, Кагыр. Тот ничего не ответил, и Юлиану, закончившему раньше и не имеющему никакого желания сидеть рядом с неповоротливой Марилькой и её чавкающим за столом отцом, покинул столовую. Ему хотелось зайти к Геральту и спросить, как прошла его встреча с Кальдемейном. Как сильно мужчина устал? Хочет ли он немного побыть с парнем? Юлиан бы мог просто посидеть рядом, постарался бы молчать. Его невероятно сильно тянуло к Беллегарду, чувство тоски буквально разрасталось где-то на дне пустого желудка. Но на перекрёстке парень только неуверенно блеснул глазами в сторону тёмной дубовой двери и свернул направо, направляясь в другую сторону этажа — к себе. Нет, хорошо, что не зашел. Вряд ли Геральт сейчас у себя в комнате. Он же на работе. И если хочется встретиться, лучше идти в кабинет. Ещё лучше, конечно, не идти. Мужчина вполне может решить, что Юлиан навязывается. Или разозлиться. Или прогнать. Никто не любит, когда их прогоняют. С громким раздражённым стоном Юлиан упал лицом в подушки не застеленной с утра кровати и пару раз недовольно ударил ногами по матрацу. Для пущей убедительности. Стука в дверь пришлось ждать чуть больше часа. К этому времени Юлиан успел навести просто идеальный порядок в комнате. От нервов он даже сделал тут перестановку, которая ему не особо понравилась, но это хоть какие-то перемены. А ещё он успел побренчать на гитаре и правда написать половину песни, хотя не мог найти хорошую рифму к слову «нетфликс». Кагыр вошел, хмуро осматривая комнату и аккуратно сел в кресло. — Или мне стоит занять другое место? Я бы не хотел стоять там, где он тебя трахал. Губа Юлиана задрожала, он аккуратно присел на край кровати и опустил голову. Нет, такие слова его не задевают. Его задевает то, кто их говорит. — Милый, — робко начал Юлиан, покусывая губы, — я понимаю, что ты злишься, но не понимаю, почему. Ты знал, что я хочу под него. Ты сам хотел того же. — Думаешь, он заберёт тебя только потому что ты ноги перед ним раздвинул? Нам всем стоит стать в очередь, чтобы спастись? Это было грубо. Это было глупо. Юлиану хотелось закричать, что Кагыр не смеет так говорить, совсем не смеет. Но внутри парень понимал, что у него есть на это право. Они никогда не говорили о том, что между ними. Но один поцелуй в месяц они тратили друг на друга, делились немногочисленной едой, читали вечерами книжки в голос и обнимались. Совершенно восхитительно обнимались. И, появись у Кагыра такие же отношения с кем-то другим, как у Юлиана с Геральтом — Леттенхоф, вероятно, закатил бы невероятную истерику, не желая терять единственного близкого человека. — Не говори так, пожалуйста, — Юлиан аккуратно подошел к креслу и опустился на пол. Узкие ладошки накрыли колени Кагыра, вызывая у того только кривую улыбку. — Он мне нравится. — Вы четыре дня знакомы! — рявкнул парень, резко наклоняясь. — Два из которых он не выходил из своего кабинета. Он сказал, что ему понравились твои песни, дал тебе сраное подобие на Dr.Schar* и ты решил, что это истинная любовь и лёг под него? Юлиан сжал в кулачках ткань кагыровских штанов. Нет, Юлиан и сам себе такое говорил. Он вообще любит делать грубые упрёки в свою сторону, заниматься самобичеванием и всё такое. Но он не любит, когда кто-то другой делает это. Потому что, на самом деле, словами задеть его проще простого. — Я не говорю, что люблю его, воронёнок. Я говорю, что он мне нравится. Симпатичен. Привлекает меня. Мне с ним спокойно. Я понимаю, насколько глупо звучит это. Но я… просто не знаю, как объяснить, блять. Кагыр подцепил подбородок Юлиана двумя пальцами и кончиком языка провёл по чуть приоткрытым губам. Тот непроизвольно потянулся навстречу, но лишь едва. Он закрыл глаза и быстро лизнул своим язычком Кагыра точно так же, как тот до этого. — Со мной тебе тоже было спокойно. Юлиан громко застонал и уткнулся лбом в бёдра Кагыра, обхватывая его ноги руками. — И мне всё ещё, но это немного другое. — Его член лучше? Юлиан резко вцепился зубами в бедро Кагыра. Тот негромко взвыл и оттолкнулся от себя парня, но был увлечён на пол вслед за ним. Юлиан не понимал, дерутся они или трутся друг о друга, может, все сразу. Просто секунду назад Кагыр ударил его под рёбра, а сейчас схватил парня за мягкие щечки и, сжав, поцеловал. — С Ферром будешь так разговаривать, — выплюнул Юлиан, меняясь с Кагыром местами и седлая его. — Ах да, он же гниёт по ту сторону баррикад! — Это был твой брат, идиот! — взвыл Кагыр, когда Юлиан ткнул его коленкой по печени. — Чьим именем ты не стеснялся меня называть! Они оба замерли: Юлиан, замахнувшись для очередного удара, а Кагыр с протянутой вверх рукой, перехватывая его. В комнате резко стало так тихо, а звон в ушах был разбавлен только громким тяжелым дыханием парней. — Почему ты ни разу не поправил меня? — Как ты себе это представляешь? «Кагыр, я тут твой член изо рта вытащил, только чтобы попросить тебя называть меня моим именем, а сейчас я продолжу»? Растерянно осмотрев комнату, будто не понимая, где он находится, Юлиан неловко взмахнул подрагивающими руками и медленно слез с друга, в попытке смотреть куда угодно, но не на него. Он действительно не хотел об этом говорить. Он считал унизительным то, что его мужчина в те редкие моменты близости обращается к нему чужим именем. Юлиан понимал, что имея с Феррантом одну внешность на двоих, это неизбежно. Но каждый раз было почти больно. Кагыр всегда казался ему совершенно невероятным. Они познакомились в колледже, и довольно быстро сошлись. Парень был полностью лишен тех глупых предрассудков по поводу их различий, которые присущи всем богатым сынкам. — Почему «Лютик»? — Ты такой же яркий и милый. Но гнильцы в тебе не меньше. Мне это нравится. С Кагыром можно было ночью пробраться в раздевалки и покрасить форму футбольной команды в розовый. Можно было натянуть поверх кровати одного из сожителей простынь, закричать «потолок падает!», а потом, отпустив белую ткань, со смехом наблюдать за реакцией сонного друга. Юлиан утягивал Кагыра ночью босиком под ливень, потому что «это первый за эту весну дождь, воронёнок, мы не можем его пропустить». А тот затаривался термосами с какао, чаем, миллионами коробок любимых «Cantuccini»* Юлиана и вёз его смотреть фильмы под открытым небом. — Ты чего завис? «Я люблю тебя, я люблю тебя люблютебялюблютебялюблютебя» — Какие камни на вкус? И у них были правда невероятные отношения, пока Юлиан не познакомил его с братом. То, над чем парень работал целый год, Феррант разрушил за пару дней. А Юлиан не понимал, чем его брат оказался лучше него. — Ты в порядке? — Ферр гуляет с друзьями. А на звонки отвечает какой-то пьяный мудак. «Я бы никогда не заставил тебя грустить, никогданикогданикогда, я так сильно тебя люблю» — Хочешь поехать поискать его? И, вроде, всё было как раньше, но теперь их было трое — Феррант всегда был с Кагыром. А со временем, снова стало двое — Юлиан отошел на второй план. Он не мог винить брата или друга. У них были чувства, и это прекрасно. Нет ничего лучше, чем взаимность. Но подлое сердце тяжело тянуло в груди, а желудок неприятно сдавливало каждую ночь, когда Кагыр не возвращался в их общую спальню. — Кагыр? Ты когда будешь? Мы закрываем двери, у тебя есть ключи? — Я останусь у Ферра. Встретимся завтра на первой паре. Мне пора. «Не бросай меня, пожалуйстапожалуйстапожалуйста, не оставляй меня одного, милый» — Встретимся на парах, доброй ночи. Он не говорил эти самые важные слова раньше, потому что думал, что Кагыр итак все понимает. Он не говорит эти слова сейчас, потому что не имеет права. Он не скажет эти слова потом, потому что важен и нужен только Феррант. На второй день после взрыва, Юлиана доставили в импровизированный бункер. Было страшно, одиноко и невероятно грустно осознавать, что вместо любимых родителей теперь он будет видеть лицо Йеннифер. Нет, он вовсе не против Йенн, но родителей он любил всё-таки немного больше. Войдя в библиотеку, Юлиан огляделся. Замер. С дивана на него смотрел самый настоящий Кагыр. Он тоже замер, собираясь встать, а через секунду сорвался и, перепрыгнув через спинку дивана, почти снёс стоящего в дверном проёме парня. — Господи, я думал, что и тебя потерял, — он взял чужое лицо в ладони, покрывая его полностью беспорядочными поцелуями, прижимал к себе так, будто хочет вдавить в себя. И улыбался своей невероятной улыбкой. — Я так по тебе соскучился, Ферр, ты не представляешь! Где ты был целые сутки? Ты должен был прие… — Юлиан, — парень аккуратно убрал от своего лица руки Кагыра, чувствуя, как внутри всё наливается свинцом от того, что невероятно счастливая улыбка парня пропадает после этих слов. — Не Феррант. — Где Феррант? Этот хриплый голос разочарования и боли и дрожащие руки, вероятно, останутся выжженными навсегда в памяти Юлиана. Как и осознание того, что Кагыр хотел спасти его брата, купив ему место в утопии. Осознание того, что самый важный на свете человек из двух Леттенхофов снова выбрал не его. Юлиан честно пытался не смотреть на Кагыра, пока тот отказывался отвести взгляд от парня. Было больно. Не так будто тебе разбили сердце, а будто внутренности выжигают жидким раскалённым железом. В тот вечер Кагыр выл раненым зверем в своей комнате, кружил мебель и ему было плевать, накажут ли его за это. Он в первый и последний раз сказал Юлиану, что тот занимает место брата. Что здесь должен быть Феррант, а не он. Кагыр не брал во внимание тот факт, что Юлиан спасён благодаря Йеннифер и её свободному месту. Парню нужно было сорваться и сделать кому-то так же больно, как и ему. И Юлиан это понимал, оттого и не злился. Только шептал, зажавшись в угол, что ему очень жаль и Кагыр прав, а ночью ревел в подушку как самый эмоциональный ребёнок. С тех пор они больше никогда не говорили о младшем из двух близнецов Леттенхоф. — Я не Феррант, Кагыр, — чёрт, я же не собирался плакать, — и я никогда им не был. Тебе пора принять тот факт, что мне тоже хочется чувствовать себя важным, — это что, идиот, дрожащий голос? Возьми себя в руки, сопляк! — Не потому что я похож на человека, которого любит мой любимый. А потому что я — это я. Я хочу, чтобы меня любили за меня, а не за идентичную внешность с кем-то гораздо более классным, умным и весёлым, чем я. Юлиан громко выдохнул горячий воздух, отступая на шаг, как только Кагыр попытался подойти ближе. — Юлиан, нет более… Кагыра прервал громкий, почти ультразвуковой женский крик, и он так и замер со слегка приоткрытым ртом. Парни переглянулись, немного постояли в полном непонимании происходящего, а после сорвались с места и вылетели в коридор. Йеннифер, да, кажется, это была она, не переставая кричала, крепко держась за ручку открытой двери. — Эй, подружка, ты чего? — Юлиан подбежал первым, оттого принял в свои объятья дрожащую и всхлипывающую Йеннифер. В нос ударил сильный запах металла. Не металла, конечно, а крови, которой были залиты кровать и пол. Юлиан нахмурился и аккуратно передал дрожащую Йеннифер в руки Хиреадана, а сам медленно сделал шаг вперёд, проходя в комнату. Ничего ужасно страшного, в его понимании, не было. Ну много крови, ну запах. Разве что от лежащей на кровати Марильки, и сидящего подле неё Кальдемейна с зажатой в руке старой цирюльницкой бритвой немного мутило, но не настолько, чтобы поставить на уши всю станцию. — Юлиан, — тихий голос Геральта заставил парня обернуться. Он истерически улыбнулся и сделал шаг вперёд, подходя к мужчине вплотную. — Я так рад вас видеть, мистер Беллегард, — хрипло выдохнул Юлиан, крепко цепляясь за манжету чужого пиджака и поджимая губы. Это была правда. Он был невероятно рад видеть мужчину сейчас, после самого неприятного разговора с Кагыром. И это чувство не сможет притупить даже глупый Кальдемейн с перерезанным горлом. — Почему у тебя глаза красные? — Геральт слегка наклонился и хмуро посмотрел на парня. — У вас кровь, — едва слышно шепнул Юлиан, аккуратно убирая пальчиком каплю крови с чужой шеи и пряча руки в карманы. — Бритва — довольно опасная штука, аккуратнее брейтесь, мистер Беллегард. Геральт взял Юлиана за плечи и резко развернул, пытаясь найти взглядом Кагыра. Когда ему это удалось, он мягко вручил несопротивляющегося парня в руки друга. — Отправляйтесь по комнатам, — хмуро приказал Геральт, оттесняя собравшихся пурпурных и серых от спальни Марильки. — Мы с мисс Глевиссиг осмотрим тела и за ужином или на коктейльном, прости господи, вечере утолим ваше любопытство. Кагыр крепко сжал руку Юлиана и послушно повёл дальше по коридору. Юлиан не сопротивлялся. Только говорил, что сам может идти и просил не прикасаться к нему. — Лютик, ложись, я тебя прошу, — Кагыр постарался уложить друга в постель, но тот упорно садился на ней, как неваляшка. — Не хочу, — парень замотал головой, крепко цепляясь ручонками за рукава Кагыра. — Я усну, и ты уйдешь. Парень сел на край кровати и покачал головой. — Не уйду. — Ты всегда уходишь, когда я засыпаю! Я буду спать, и меня так же прирежут, — на Юлиана медленно накатывала истерика, и он мелко дрожал, кутаясь в одеяло и обнимая колени. — Это было самоубийство, Юлиан. — Кальдемейн слишком тупой и трусливый, чтобы перерезать дочери горло, а потом и себе.***
За ужином им сказали, что это действительно было самоубийство. Ни Марилька, ни её отец не были подходящими кандидатами к поездке в Святилище, и, видимо, разум Кальдемейна помутился от страха остаться и умереть голодной смертью. Юлиан не поверил, конечно он не поверил, потому что два года жил бок о бок с этим трусливым идиотом. Кальдемейн не то что не мог убить дочь, он от капли крови впадал в истерику. Когда Ренфри случайно порезалась столовым ножом, он едва не потерял сознание от вида тоненького пореза на её пальце. Юлиан просто не мог поверить, что этот человек способен на столь кровавое убийство. Да и вряд ли у него хватило бы духу прирезать и себя. Юлиан не стал высказываться по этому поводу, поэтому просто покинул стол, насильно запихав в рот остатки своего протеинового ужина. Хотелось блевать. Хотелось перестать бояться. — Споёшь мне? — Кагыр уверенно вручил другу гитару и тот послушно взял, всё ещё избегая смотреть на парня. — Не буду петь. — А если я скажу, что у тебя самый красивый на свете голос? — Юлиан понимал, что его просто пытаются отвлечь, но себялюбие было сильнее истерики. Иногда я так сильно прошу тебя, Так болен и устал от бесполезных избиений. Но, малыш, когда они убивают тебя Изнутри и снаружи. Это то, чего ты хотел? Кагыр довольно кивал головой в такт мелодии, льющейся из-под пальцев Юлиана и думал, что он ни разу не соврал, говоря о том, что голос Леттенхофа — его любимый. Кагыр не видел более талантливого человека, чем Юлиан, не было более яркого, милого, открытого и умного парня. И после всей крови, которая у тебя в долгу, Другой доллар — ещё одна доза. Так открой глаза и очнись, Лучше очнись, пока можешь. И возможно, если бы Кагыр был чуточку умнее и наблюдательнее, он бы обрёл друга и любимого в одном лице, не разрываясь между двумя огнями. Не заставляя одного брата ревновать, а другого мучаться и выслушивать о том, какой первый брат классный. Кагыр правда думает о том, что Юлиан самый невероятный парень из всех, кого он знает, он всегда был безумно горд назвать этого сумасшедшего авантюриста своим другом. Единственный недостаток Юлиана Леттенхофа — он не Феррант. И когда ты уйдёшь, Пожалуйста, обернись, чтобы сказать: «Я не люблю тебя, Как вчера» Когда ты уйдёшь, пожалуйста, осмелься сказать «Я не люблю тебя Как любил Вчера» Кагыр резко забрал гитару у заливающегося слезами Юлиана и отставил её в сторону. — Такие песни мы играть не будем, я лучше принесу что-нибудь почитать, хорошо? Кагыр притащил из библиотеки «Мастера и Маргариту». Эту книжку они ещё не читали, а Юлиана нужно было отвлечь хоть чем-то от навязчивых мыслей о том, что кто-то из жителей станции — новоявленный серийный маньяк и воспоминаний о невзаимных чувствах, поэтому парень просидел два с половиной часа в комнате друга, читая не жутко интересное начало романа. В одиннадцать Кагыр ушел. Вернее, его прогнала нервная Нэннеке, буквально проводя до двери комнаты. А Юлиан снова остался один. Он завернулся в теплое одеяло и постарался уснуть, но сон совершенно не сел. Успокоиться не помогло даже то, что он подпёр дверь стулом, чтобы снаружи её было не открыть. Промучавшись с десяток минут, Юлиан громко выдохнул и встал с кровати, тихо убрал стул и выглянул в коридор. Никого не было. Голосов мисс Глевиссиг и Нэннеке тоже не было слышно, поэтому, натягивая старую растянутую футболку пониже, чтобы прикрыть коленки, он потопал в другую часть этажа. Двойной стук в тёмную дверь, разрешение войти, и Юлиан медленно зашел, закрывая за собой дверь. — Геральт? Мужчина сидел на кровати в одном белье и снова перелистывал какую-то папку. Именно какую-то, потому что все его папки были одного бежевого цвета и не имели маркёров. Помимо личных дел. Юлиан не мог понять, как мужчина в них не путается. — Что? — Могу я… — Юлиан громко выдохнул, сжимая подол футболки во влажных от переживания кулачках. — Могу я, ну, с вами и сегодня лечь? Если вы не против. Мне немного очень страшно, а еще, наверное грустно, и если я ещё не сильно вас утомил, — Юлиан шептал и шептал, пока не понял, что Геральт уже давно кивнул и приглашающе откинул одеяло. С благодарностью выдохнув, Юлиан быстро подошел к кровати, залезая под одеяло. Он аккуратно опустился на подушку почти на краю матраса и, спрятав половину лица под одеялом, упер взгляд в Геральта. — Ты в порядке? — Геральт отложил папку на тумбочку и повернул голову в сторону лежащего рядом парня. — Нет, — честно шепнул Юлиан, чувствуя, как глаза и переносица начинают болеть от скапливающихся слёз. — Юлиан, я понимаю, что Кальдемейн и Марилька были твоими друзьями, — начал Геральт, но парень резко мотнул головой. — При чём тут они? Да плевать, — Юлиан привстал на локтях, а после закусил губу. — Нет, мне очень грустно, что они погибли и всё такое, но ведь это уже случилось. Не так ли? Геральт снова улыбнулся той самой пугающей улыбкой, полностью разворачиваясь к парню, а тот растерянно лёг обратно на подушку. — Тогда что произошло? Ну и что ему следует сказать? «Вы мне нравитесь, мистер Беллеград?» или «Не хотите ли быть моим, мистер Беллегард?», а может лучше «Мы не так много знакомы, но пообещайте, что никого у вас кроме меня не будет»? Нет варианта сказать о чувствах сейчас, не выставив себя идиотом. — Я расскажу вам, когда буду точно уверен. Геральт ответил простым «хм», а после затушил свечу, укладываясь на спину. В отражении пламени камина он казался таким же невероятным, как и прошлой ночью. Юлиану снова хотелось обнять его, почувствовать рядом с собой, на себе, в себе. И поцеловать. Много целовать. Невероятно много целовать, до опухших губ и кружащейся от недостатка кислорода головы. — Ты пришел в мою спальню, чтобы лежать на другой части кровати? Геральт повернул голову и растянул тонкие губы в улыбке. Юлиан улыбнулся широко и невероятно радостно, когда до него, наконец, дошло, что можно потрогать, пощупать сжать мужчину в объятьях. Он быстро забился под чужой бок, а после установил подбородок на грудь Геральта. — А поцеловать можно? И, ради всего святого, Юлиан может поклясться, что внутри всё взорвалось от восторга, когда Геральт сам взял его за волосы и поцеловал. Грубо, больно, настойчиво, но так невероятно круто, что хотелось кричать и прыгать на одном месте от радости.