***
Отца Юр почти не помнит — а лучше бы не помнил совсем, лучше бы ни единого фрагмента его блядского лица в памяти не осталось! Ах, была бы вместо всего блаженная пустота — может, и кошмары бы не снились... Но не-ет, Юр запомнил его дикие глаза, его поджатые губы и хватку его стальных пальцев. Тогда ужас, терзавший весь вечер, проглотил с головой — но сделать Юр ничего не успел, не додумался: что взять с пятилетнего ребёнка?.. «Меня эта реальность сожрала — но тебя я ни за что не отдам!» Толчок — и вот уже захлёстывает с головой Нерис, а вмиг намокшая одежда утягивает на дно; и знал всегда, что нельзя под водой вдыхать, но кричал и кашлял, пока не захлебнулся и не понял вдруг: всё, это конец. Эта жуткая темнота, подступившая со всех сторон, и есть то, что взрослые называют смертью; но ты, мой мальчик, до взрослости не доживёшь, познакомься с ней сей же час. Не знал, кто вытащил; очнулся среди врачей, и мама, державшая за руку, смотрела такими страшными глазами, что подумал: «Она, наверное, решила, что я сам туда спрыгнул». Попытался сказать: «Мама, я не виноват!» — но горло не слушалось, мир вокруг плыл; и вместо всяких слов лишь снова отключился. А потом были кошмары; и Юр каждую ночь погружался в Нерис, каждую ночь встречался лицом к лицу со смертью, и долгое-долгое время у неё были отцовские глаза и отцовские поджатые губы. Но работа с психологом в конце концов сделала своё дело, и образ отца ушёл из снов. Осталась только густая беспощадная смерть; но когда переехали в Петрозаводск — отступила и она. Про отца они не говорили. Только после переезда Юр набрался смелости спросить: «А что с папой?..» А мама, поморщившись, отрезала: «И знать не желаю. Надеюсь, он в аду, и черти ебут его кочергой». Конечно, тут же охнула, прижала к себе, забормотала, что не следовало так выражаться, но он отвратительный человек, забудь его, пожалуйста, и никогда не вспоминай. И Юр честно не вспоминал; только вот Вишну спросил о переезде, да вдобавок сон этот блядский приснился... Сейчас ещё Иво встанет, выползет на кухню, и придётся делать вид, что всё в порядке, доброе утро, как спалось, хочешь кофе?.. А внутри уже сходит с ума река: с каждым вдохом и выдохом хрипит в лёгких вода, носится вместо крови по венам, желудок полон ею до краёв, и тошнит до дрожи, впору бросать всё и убегать в туалет. Не дело реке сидеть в человеческом теле, ей нужна свобода, её надо выпустить, иначе — разорвёт на кусочки, и будут рыбы обгладывать кости... Всегда так было, ну конечно, с каким облегчением позабыл, как рвало после каждого кошмара. Неужели и это теперь вернётся?.. Блядь. Н-ну пожалуйста, н-ну... блядь, только тошноты не хватало, хотя бы не сейчас — можно?.. Да, вот так, спасибо, дорогая внутренняя река, — и иди на хуй. А может, это намёк, что пора бы уже поделиться всем, что терзает, выплакаться как следует, получить в ответ понимающие взгляды и тёплые объятия?.. Юр едва успевает подхватить джезву и, кусая губы, зло передёргивает плечами: я ебу, на что это намёк? Станет ли вообще легче? Смогу ли рассказать?.. «А намекни-ка ещё раз, многоуважаемая блядская Вселенная, — скалится Юр, — нужно ли мне с кем-нибудь этим делиться. Тебе же не составит труда, верно?» И медленно переливает кофе в чашку с молоком: этим утром хочется чего-нибудь совершенно не крепкого; или, впрочем, крепкого, но не из кофейной области, наебениться в хлам и всё забыть... Но такого в квартире не водится — а жаль.***
— Спасибо, — негромко благодарит Рэм, когда Юр опускает перед ним чашку. Отпивает, щурится — и как-то сразу становится похожим на живого человека. Иво и Вишну усвистали в город, пока погода не утопила его в дождях; а Рэм заглянул в гости — посидеть, попить кофе, немножко поговорить; словно бы подзарядиться для дальнейшей жизни. Юр знает, как ему тяжело: Рэм показывал по секрету увитые шрамами предплечья; Юр старается как можно меньше расспрашивать и как можно больше просто быть. Судя по глазам Рэма, вполне удаётся. — Кошмары всю ночь снились, — отпив кофе, жалуется Рэм. — Раздирали на части какие-то твари, поедали с наслаждением каждый кусочек, а я молча умирал в их зубах. Поэтому спасибо, что приводишь в себя. — Всегда пожалуйста, — улыбается Юр; и прикусывает кончик языка. Вот он, намёк от Вселенной? Заговорили про кошмарные сны — может, самое время своим поделиться? Рэм осторожно цедит кофе, посматривает благодарно; и Юр, сжав кулаки, решается. — Мне тоже снился кошмар. Но этот кошмар очень тесно связан с реальностью; я расскажу, ладно? И, получив настороженный взгляд и серьёзный кивок, начинает говорить; и слова разливаются такой рекой, что впору в ней утонуть — как в Нерис. — Жаль, я не знаю этого человека, — хищно щурится Рэм, вцепившись в чашку с кофе, когда Юр, выдохнув, опускается на соседнюю табуретку. — Иначе бы достал из-под земли и хорошенько ему въебал. Голыми руками бы придушил, кишки вытащил через рот... — Сморгнув, он трясёт головой: — Извини, понесло. За такое, я считаю, надо убивать. Очень надеюсь, что он и правда в аду и его ебут черти. — Он больной человек, — поводит плечом Юр. — Возомнил, что эта реальность его сожрала с потрохами, и захотел убить меня — чтобы я, значит, ей не достался. — Это не оправдание! — яростно мотает головой Рэм. — Он же, блядь, твой отец! Он должен был о тебе заботиться! Меня вот тоже кроет ощущением, что реальность с аппетитом меня жрёт; но я как-то не выбегаю к набережной, чтобы кого-нибудь утопить! Юр снова лишь поводит плечом. Если бы не эти кошмары — ему было бы глубоко плевать на отца, он бы, наверное, давно забыл о случившемся, давно послал всё на хуй. Но сейчас... А вдруг и правда пойдёт по второму кругу? Вот уж спасибо, блядь, удружил; мало того, что чуть не убил, так ещё и проклял до конца жизни! — Извини, — вздыхает Рэм и допивает кофе одним глотком. — Ты поделился не для того, чтобы я тут орал; просто уж слишком задел этот пиздец... Обнять тебя?.. И хватает одного короткого кивка, чтобы он поднялся с табуретки, позволил уткнуться в себя, начал гладить по голове... — Всё хорошо, Юр, всё уже позади. Кошмары непременно отступят, особенно теперь, когда ты поделился. Ты герой, что вынес это всё... Какой у него ласковый голос; и это — человек, которому болезненно необходимо разрезать ножом свои руки!.. И кажется сначала, что всё это было сном, что кошмар не закончился — ведь плывёт мир вокруг, намокает Рэмова рубашка, и горло стискивает так, что дышать не выходит, будто блядская река снова мечется внутри... Но Юр, сглотнув, понимает: это не вода какой-нибудь там Нерис, это его собственные слёзы. Ему очень хочется плакать — и если Рэм будет не против... — Плачь, конечно, — шепчет Рэм, касаясь губами макушки. — Плачь столько, сколько тебе нужно; моя рубашка к твоим услугам. И река, которой Юр захлёбывался все эти страшные годы, наконец выливается наружу — и отступает. Будто не просто взяли за руку и вытащили, нет. Будто ради него осушили все реки мира — чтобы отныне негде было тонуть. — Спасибо... — одними губами шепчет Юр. И понимает: теперь и он должен сделать что-нибудь для Рэма. Теперь и он должен его удержать — во что бы то ни стало. А кошмары... Пускай только попробуют вернуться!