Зацелую допьяна, изомну, как цвет, Хмельному от радости пересуду нет... С. А. Есенин
Забыв о боли и усталости, он бежал со всех ног по скользкой и мокрой после вечернего дождя траве. Ноги немели от страха и изнеможения. Бежал, не задумываясь куда. В сторону уже низко глядевшего сквозь путаные зелёные косы деревьев, засыпающего солнца. Оглянуться было страшно. Совсем выбившись из сил, мальчик наконец почувствовал боль в усталых ногах. Останавливаться было нельзя. Ворот грязной, изорванной, мокрой от пота рубашки был замаран свежей кровью. Мальчик с ужасом прижал к мокрой шее ладонь, которая тут же выпачкалась в алом цвете. Остановившись, пытаясь перевести дыхание, он оперся руками о колени. В горле совсем пересохло, к тому же немного тянуло низ живота, но на это он сейчас меньше всего обращал внимания. Страшно. Слишком страшно. Ему все ещё казалось, что за ним кто-то бежит. Не останавливающаяся ни на секунду кровь, текущая из раны на шее, пугала вдвойне. Закружилась голова. Пошатнувшись, он упал на колени, и из пересушенного горла вырвался неистовый крик бессилия и растерянности. Тут же осознав, что сделал сущую глупость, он изо всех сил, до боли прижал трясущиеся окровавленные ладони ко рту. Крик эхом отозвался в безмолвном, размеренно дышащем, бдящем лесу. На мгновение ему показалось, что он слышит частое биение своего сердца. Приникнув лицом к земле, мальчик принялся жадно лизать мокрую траву, пытаясь утолить жажду. Спутанные, слипшиеся, взмокшие волосы лезли в рот, в глаза. Давящее чувство, что за ним кто-то следит, упорно не покидало. В лесу ни ветерка. Однако деревья тихо шевелили тонкими, кривыми, окостенелыми руками, шелестящим шёпотом переговариваясь между собой. Смотрят. Видят... Два больших желтых глаза видят его... Не человечьих... Волчьих...? Его видят. Чувствуют. С хищнической внимательностью идут на его запах – запах пойманной молчаливо преданным суровому хозяину лесом, свежей добычи. Высокий, поджарый, в длинной ветхой рубахе, мужчина почти сливался с вечерним лесным полумраком. Мальчик, заметив его, беззвучно вскрикнул и попятился. Мужчина, миролюбиво приподняв руки, сделал несколько неспешных шагов в его сторону. – Не бойся... Не бойся, – он остановился, позволяя мальчику успокоиться. Голос был низкий, приглушённый, сдержанный, властный, но не таящий в себе угрозы. Остановившись, он медленно оперся о дерево и, слегка прищурившись, посмотрел исподлобья прямо в глаза сидящему на траве мальчику. Тот слышал его учащающееся дыхание и сильнее сжимался в комок от страха. – Я шум услышал... Думал – полесники... – он говорил медленно, тихо, делая глубокий вдох почти после каждого слова. – Не полесник я... А если и полесник, тебе-то что таких бояться? – голос мальчика был звонкий, чистый, прямо, к удивлению, не ломаный. – Мне – не бояться... Едва ли недолюбливать, – мужчина сглотнул, переведя взгляд на запачканную кровью шею и рубашку. – Однако ты сам ранен, вижу. Благо, до меня недалеко идти. Он опустился на корточки. Мальчик забитым зверьком смотрел на протянутую ему руку и молчал. – Не дури. Оставшись здесь, ты точно пропадёшь. Не бойся – я зла тебе причинять не стану. Бережно сжав тоненькую белую дрожащую ручку, мужчина помог юному беглецу встать. Мальчик пошатывался, утомленные босые ноги заплетались, но окутанный лесными тайнами спутник поддерживал его, не позволяя упасть, мало того, он то и дело намеревался понести его на руках, но юноша гордо и молчаливо отказывался, робко качая головой. У ветхой, покосившейся лесной избушки ладно пела речушка, перекатываясь по большим и маленьким камням. Усадив своего измученного найдёныша на лавку, мужчина налил из крынки в берестяную кружку молока и протянул ему. Мальчик с жадностью припал к живительной жидкости. Хищник алчно смотрел, как тонкая белая струйка стекла с увлажнённых розовых припухших губ по нежной, гладкой, не тронутой щетиной коже подбородка и шеи, смешавшись с алыми свежими каплями. Он осторожно наклонился и краем своей рубахи промокнул ее. – Сейчас... Попробую полечить твою рану, – он принялся что-то искать в стоящих на полу черепках и кружках. В углу аккуратно стояли прикрытые холстиной черепки с толчеными травами, кореньями, настоями из листа и ягод, от чего в избе витал пряный травяной дух. – А ты не ведьмак ли часом? – искоса смотря, настороженно спросил мальчик. Мужчина, не отвлекаясь, продолжал готовить нужное снадобье. – Как, по-твоему, мне – полесников, по-моему, тебе ведьмаков пристало бояться? – спросил он с легким смешком. Юноша, немного помолчав, ответил: – Кто же таких не боится? – У кого на сердце чисто, тот и не боится, – он повернулся, следя за реакцией мальчика. Тот вздрогнул, затем закусил губу и поднял глаза, словно задумавшись над словами хозяина избушки. – Скидай, – мужчина по-хозяйски мотнул головой, ставя на лавку ковш с водой, черепок с желтоватой жидкостью и кладя рядом несколько чистых льняных лоскутков. – Чего «скидай»?... – едва слышно прошептал мальчик, широко раскрыв полные испуга голубые глазки. – Рубаху, говорю, скидай. Состирнуть надо бы... Ну, ну! Не бойся же ты так! Не съем я тебя... – хозяин присел напротив него, пытаясь скрыть безудержный звериный голодный взгляд. Дрожащими руками он помог снять запачканную рубашку. Юноша конфузливо обхватил руками худощавое тело. Промыв водой неглубокий порез на шее, мужчина смочил лоскуток лекарственной жидкостью и бережно промокнул им рану. Мальчик тихонько ахнул. – Чутка попечёт – потерпи, – он подул на обработанный порез, дабы успокоить боль. Мальчик поёжился, когда длинные, жёсткие, белые, отливающие пеплом волосы, коснулись его голого плеча. – Как тебя зовут? – спросил мужчина, накладывая повязку. – Яроликом зовут... Он вгляделся в точеные, лелеянные первозданным теплом и красотой лучей солнца черты лица, заботливо заправляя за ушко мягкую длинную прядь льняных волос. – А тебя-то как? – Хортар... – чуть слышно прошептал мужчина, ставя на огонь глиняный горшок с кашей и латку с мясом. – Речка шепчет... Трава... Деревья... – он вдохновенно прикрыл глаза. Яролик поднёс к губам ложку горячей каши, попробовал её кончиком розового язычка, проглотил немножко, а к мясу даже не притронулся. – Брезгливо тебе мою еду? – Хортар кивнул в его сторону, зачерпнув и съев ложку мяса из латки. – Не брезгливо... Дурно мне... – робко опустив глаза, ответил Яролик, вытерев губы тыльной стороной ладони. Хортар с неутолимым голодом в глазах разглядывал двигающийся юношеский кадык, освещённую лопнувшим, забрызгавшим небо кровавым соком солнцем белую, почти прозрачную кожицу хрупких плеч. Багряные лучи заката пробирались под неё, просвечивая синие венки, темно-фиолетовые пятна, очевидно, от ушибов... «Кто же тебя так?» – подумал он. Мальчик поднял глаза, стараясь внимательнее разглядеть лицо, прятавшееся под пеплом бороды и волос: на нем читались следы красоты и даже молодости, если бы не несколько глубоких шрамов и крепких морщин, перерезавших высокий лоб и переносицу. – Тебе бы помыться. Грязный вон какой... Яролик машинально опустил голову, осматривая себя – искупаться бы и впрямь не мешало. Однако мысль о походе с лесным незнакомцем в баню его пугала. Низ живота заныл сильнее, знобило. Очень хотелось освежиться и прилечь, закутавшись в тёплое одеяло. Хортар встал из-за стола жестом позвал его за собой. Баней ему служила небольшая пристройка к домику. Здесь было умеренно жарко, благотворно пахло смолой и березовой древесиной, но из-за отсутствия солнечного света – хоть глаз выколи. Однако Хортар зажег лучину, кротко озарившую маленькую деревянную комнатку. – Раздевайся же! Как-никак, купаться пришли, – он требовательно смотрел на мальчика, ожидая, когда тот совсем разденется, однако с себя снимать одежду не спешил. В его глазах читались власть, строгость, настойчивость, однако было в них что-то игривое и дружелюбное. Яролик колебался, но потом сел на лавку и нехотя снял портки. Хортар отвернулся, разбавляя горячую воду в лохани. – Иди сюда – купать тебя буду, – позвал он. – А ты? – пискнул Яролик, встав с лавки и стыдливо прикрыв своё естество. – Пожалуй, и я, – Хортар скинул рубаху и усмехнулся, глядя на мальчишку, тем самым совсем вогнав того в краску. – У тебя, что ли, там что-то не так? Тусклый, дрожащий свет лучины осветил жилистые плотные мышцы груди, живота, рук, поросших редкими волосами. Сперва сам попробовав рукой воду, он немножко полил мальчику на руку, вопросительно смотря в глаза, а потом и полностью окатил его из ковша. От тёплой, приятной воды мальчишка быстро расслабился, разомлел, на бледных впалых щечках показался румянец, даже меньше стала ощущаться ломота в костях. Но эта ноющая тупая боль в животе и где-то... Ниже... Слишком горячо. Словно там все налилось кровью и вот-вот лопнет, подобно закатному солнцу, залившему небо... Хортар осторожно приподнял мокрые волосы, стараясь не задеть повязку на шее, полил водой на спинку. Яролик напрягся всем телом, ощутив сзади частое дыхание. Укол щетины. Укус... Под шею, справа... Требовательный, властный, звериный. Мощные руки обвились вокруг талии. Изголодавшийся хищник уткнулся носом в мягкие волосы, затылок, шею, судорожно вдыхая легкий, почти невесомый запах весенних хрупких беленьких головок ландыша, тягучего золотого мёда и сочных ягод, что порой так утоляют жажду в засушливые летние дни... О, как ему хотелось прильнуть губами, неистово впиться острыми зубами в нежную податливую юную ягодную плоть, испить первозданной чистоты сладкого, дурманящего сока!... Хотелось спуститься ниже, жаждущими губами, языком слизать этот сок... Мальчишка наконец понял, что от него хотят, и беспомощно забился пойманной пташкой под сильными руками, когда внушительных размеров плоть уперлась ему в поясницу. – Что ж ты... Пригрел и решил – не гордый? – сиплым от испуга голосом пролепетал он. – Не гордость я твою испытывать взялся... Нужен ты мне, Яролик, нужен... А я совсем не люб тебе? – задыхаясь, глухо прорычал Хортар, наматывая на кулак мокрые растрепанные волосы. – Не люб, ведьмак... – Яролик безуспешно попытался расцепить мертвую звериную хватку. – Врешь ты... – Хортар крепко прижимал мальчика к себе, наглаживая живот и пах. Обветренные руки чувствовали, как исступленно колотится замирающее сердце под цыплячьими выпирающими ребрышками... Член скользнул по промежности и упёрся в узенькую, слегка припухшую дырочку. Мальчишка был нетронутый – это точно. Кусаное он бы не стал. – Не ведьмака ты боишься – человека ведь боишься... Человек больно делает! Он схватил тоненькую ручку и прижал ее к своему виску. Яролик нащупал под волосами Хортара изуродованное, наполовину обрезанное ухо... В ужасе он ахнул, и на вдохе тело пронзила острая, обжигающая боль. Смоченный водою член вошёл почти целиком в распаренное тело. Тесно. Туго, несмотря на банную воду. Мальчишка не до конца ещё поспел, не разогрелся – об этом говорило его сухое сжатое нутро. Еще не готов принять, прочувствовать, полюбить... Одной рукой хищник зажал ему рот, не позволяя закричать. «Больно. Ну а как ты хотел? Первый раз – всегда нелегко». Второй рукой массировал низ живота, сжимал мягкий член, щипал становящиеся чувствительными соски. «Глупенький, сам же себя противится, сам же со святым упрямством изо всех сил пытается подавить в себе упоение, возможностью испытать которое одарила сама природа». Понимал, что причиняет боль... Как же хотелось успокоить, подготовить, расслабить, научить... Но не сейчас. Еще будет достаточно времени. Хортар, изо всех сил прижимая к себе мягкое горячее тело, долбился в него, чувствуя скорую разрядку. Долго сдерживаемое внутри семя брызнуло, залив тугое непорочное нутро. Яролик уже не сопротивлялся и лишь дрожал в тихом плаче, как огонь в тлеющей лучине. Хортар хотел его ещё, но сейчас для мальчишки этого было достаточно. Он вывел член и подхватил обмякшего мальчика под грудь. Белёсая вязкая жидкость вперемешку с кровью потекла по внутренним сторонам бёдер. – Погодь... Так стой! – мужчина нагнул его, заставив опереться руками о полок, и тёплой водой ополоснул промежность. Мальчик тихо всхлипывал от стыда и боли. – Ничего, ничего... Заживет, – Хортар взял свой трофей на руки и отнёс на соломенную лежанку, устланную холстиной. Снова запахло травяным снадобьем. – Давай, полечу тебя там немного, – он с трудом заставил до смерти сконфуженного мальчика раздвинуть ноги и обработал повреждённую нежную кожицу. Укрыв его козлиной шкуркой навыворот, чтобы было теплее, сам улёгся на полу в другой половине избы. Хищнику не спалось. Манящие сладостные запахи расцветали первыми весенними молочными каплями из-под снега, усиливая волчий голод... Полночи он ходил, как кот возле сметаны, исходя слюной, трогал лоб спящего, поправлял шкурку. Того знобило, он дрожал, постанывал во сне, сжимался, кутаясь с головой в шкурку. Хортар, предвидя, что будет дальше, принёс лохань и поставил рядом с лежанкой. Предчувствия не обманули его: Яролик дернулся, поднеся ладонь ко рту, и его вырвало. Мальчик, спросонья поняв, что сделал что-то постыдное, тут же расплакался. – Ну, ну! Ты стыд-то брось! – Хортар ободряюще похлопал его по спине, придерживая лезущие в лицо волосы. – Выпей-ка, вот. Легче станет, – придерживая его голову, он поднёс к губам кружку с холодным сладковатым напитком из ягод. Он побаивался оставлять его такого, ярого, одного, несмотря на то что знал лес, как родной дом. Сейчас мальчишка был как плачущая по весне берёзка – каждый норовит ранить да сладкого сока напиться. «Нет, тебя не окрутишь, не омараешь... Ты свободу любишь... Что ж... Стерпится – слюбится, – подумал он. – Стерпится – слюбится». Утром Хортара дома не оказалось. Высокое солнце тёплыми поцелуями будило выспавшегося, окрепшего юношу. Тёплая, влажная от росы травка ласково принимала его легонькую поступь, лесные птички не боялись его – доверчиво садились на миролюбивые нежные ладошки. Он с трепетной нежностью целовал каждую из них. Птички натаскали лесных цветочков и украсили сплетенным из них венком льняную головку. Яролик опустился на колени, склонился над речкой и провёл рукой по глади воды. Вода ахнула, плеснулась и, сонно потянувшись, встала перед ним стройной прекрасной девушкой. Длинные мокрые волосы окутывали ее прозрачное тело, сквозь голубую переливающуюся кожу светилось утреннее солнце. – Баловаться пришёл, Солнцеликой? – пропела речка. Голос ее звучал подобно кристальным капелькам воды, звенящим о камушки. Яролик поднял на неё голову и умоляюще прошептал: – Не баловаться же я...! Молю тебя, расскажи... Кто Хортар такой? Ты имя его шепчешь – ты знаешь... Речка тряхнула мерцающими волнами волос, обрызгав юношу. – Знаю... Ты ближе поди – скажу... Яролик поднялся с колен и доверчиво шагнул речке навстречу. Она, звонко рассмеявшись, плеснула ему в лицо водой. – Дурачок ты, Солнцеликой!... Ее задорный смех расплескался по всему лесу, гулким эхом отозвался в ушах юноши, заставив того схватиться за голову. Он чувствовал трепет каждого листочка, каждое прикосновение утреннего летнего ветерка, каждый взмах крыла маленькой тёплой пташки... Вместе с пробуждающимся летним лесом внутри него что-то просыпалось, свежело, спело, пьянило его, подобно медвяному хмельному напитку. Внизу болело все сильней. Тяжко, ноюще, горячо... Он скорее скинул одежду и по колено вошёл в холодную воду. Речная дева лукаво оглядела его и заключила в свои благодатные прохладные объятия, принёсшие облегчение. Оказавшись в воде с головой, он не зажмурился... Причудливое видение предстало перед ним. Перепуганная заплаканная девушка с белыми растрёпанными волосами бежала к реке, бережно пряча что-то в подоле ночной рубашки. Она опустилась на колени у воды и, развернув, взяла на руки крохотное, очевидно, новорождённое существо... В последний раз прижала его к материнской груди, не переставая содрогаться в рыданиях. Она дрожала, оглядывалась, словно ее кто-то преследовал. Скуля сквозь сжатые зубы, девушка опустила слепого, покрытого реденькой мокрой серой шерсткой волчонка в реку. Новорожденный детёныш слабо барахтался, перебирая тоненькими лапками под водой и беззвучно открывал беззубую пасть. Девушка подняла глаза к небу, и из груди ее вырвался нечеловеческий вопль. В ужасе она отпустила волчонка и зажала ладонями рот. Не в силах больше опустить глаза, она поднялась, побежала прочь от реки. Холодная речная плоть схлынула с юноши. Он стоял, раскинув руки, глубоко дыша, подставив лицо Солнцу. Жаркие золотые лучи целовали нежные веки, заставляя жмуриться, щекотали маленький ровный носик, разбрызгивая золотую россыпь веснушек, оглаживали стройное тело, точеные бёдра, преломляясь в каждой капле воды, стекающей с них. Солнце-отец любяще протягивал свои золоченые руки к сыну, тепло, сила и свет которых воссияли на юношеской груди его семью радужными спицами. На берегу реки, гордо и властно подняв хвост, стоял волк. Смотрел и сдержанно ждал. Опустив голову, он принялся жадно пить из реки. Яролик стоял, боясь сделать даже шаг. Напившись, зверь встретился глазами с вожделенной добычей. Юноша, смотря в желтые сверкающие хищнической страстью глаза, сделал несколько осторожных шагов по каменистому дну. Волк смирно стоял и следил за ним взглядом. Сбивчиво дыша, Яролик вышел из реки и сел на траву напротив зверя, обхватив руками согнутые колени. Сердце неистово билось. Стараясь сдерживать дрожь, он медленно протянул руку ладонью вниз. Волк податливо склонился, позволяя огладить свою голову и обрезанное ухо. Совсем приблизив лицо к морде зверя, юноша прикрыл глаза и вдохнул живительный сладостный аромат... Нет, вовсе не псовой шерсти и пота, а будто горячего хлеба, спелых пшеничных колосьев, легкий сладковатый, слегка с горчинкой запах луговых васильков и тёплой пенки топленого молока. Волк ткнулся мордой ему в висок, в раскрытые в беззвучном стоне губы, принялся алчно обнюхивать его, лизать шею, спелыми вишенками налившиеся сосочки. Яролик раздвинул согнутые колени, открывая нежное, беззащитное лоно. Хищник водил мокрым носом по вздрагивающему животу, светлой дорожке пушка. Юноша сладко простонал и перевернулся на живот, приподняв бёдра. Горячий гладкий язык коснулся влажной промежности. Мученически проскулив, Яролик сильно раздвинул пальцами ягодицы. Вспухшая, сочащаяся прозрачным соком дырочка судорожно сжималась. Волк со звериной осторожностью, положив на спину лапы, запрыгнул на исходящего желанием юношу. Ощутив проникший в себя напрягшийся член, тот вскрикнул и сильнее прогнулся в спине. Звериная плоть неистово двигалась в распаленном солнечным зноем и страстью теле. Хищник бился в него, всаживая член по самое основание, топча лапами плечи, шею и голову. Яролику казалось, что он на несколько секунд потерял сознание, но мощные удары изнутри о лоно привели его в чувства. Горло владычественно обхватила… вовсе не волчья тяжелая лапа, а рука человека, сильная, огрубелая, но в то же время заботливая и оберегающая. Хортар, издав грудной рык, толкнулся как можно глубже и повалил любовника на бок. Яролик поморщился и выгнул спину, сильнее прижимаясь. Налившийся узел пульсировал внутри. Юноша извивался, впиваясь пальцами в землю; молочно-белое семя окропляло траву. Оргазменными спазмами сводило все тело. Хищник сжимал его до хруста костей, кусал за затылок, впивался в разгоряченную кожу, оставляя глубокие следы от ногтей. Резко дёрнувшись и раздвинув худые ноги, он навалился на него, продолжая тереться, раздвигая округлые бёдра, биться в раскалённую глубину, наполняя любовника плодотворным соком. Тело Яролика били судороги, вызывая в каждой клеточке усладную боль. Он кричал, срывая голос, скалился, изо всех сил толкаясь бёдрами навстречу Хортару, обвивая гибкими ногами широкую жилистую спину. Хищник вцепился в тонкие запястья, распластав любовника по благоуханной сырой, податливой траве. Усталое налившееся красным яблоком солнце, низко наклонив голову над лесом, пламенным взглядом пригревало распаренную землю, принявшую на своё лоно истомленных, вдоволь насытившихся друг другом. Покрытые поцелуями, царапинами, укусами не свойственной человеку любви, лежали они, слыша лишь биение сердец друг друга. Хортар откинул мокрые от пота волосы с раскрасневшегося лица Яролика. – Тебя поранили тогда... – сбивчиво выдохнул он ему в лицо. – Кто сделал? Юноша опустил глаза и робко ответил: – Батюшка... Зарезать совсем хотел... Хортар обхватил его голову и потребовал: – А ну, рассказывай! – он задышал чаще. – От него убегал, значит? – Я... С детства целить стал... Хворь любую заговаривать. Люди к нам ходить начали разные... Со всего села ходили. Полесники стали ходить... Мол, «заговори на зверя!» А я на зверя не мог... Неможно, говорю! А батюшка уговаривать стал: мол, все могёшь! Заговаривай народу! Сперва уластить пытался... А потом гнести начал: «На моем хлебе, – говорит, – живешь, делай, блажной, как я велю!» Матушка вступилась: «Оставь ты! – говорит, – Как сына своего попрекать могёшь?» А он на неё с кулаками: «Какой то мой? То, выпороток юродивый, не мой!» Бил ее сильно... Меня бил... Она, бывало, приляжет со мной рядышком, плачет все, целует меня... И я плачу. Говорила: «Любить тебя всегда буду и терпеть за тебя буду. И ты терпи. Так Бог велел». Как-то батюшка домой вернулся побитый весь. Мужики-полесники его так. Они-то на волка ходили, а когда вернулись – так к ним трясовица прикинулась. Я сговорить пытался – не отстаёт! Он – снова меня бить. Оказалось, что он деньги брал с них, когда я им заговаривал... Матушка – на колени перед ним: «Проси у Бога прощенья! Нам Солнце само дитя в утешенье послало!» А он: «Не нам в утешенье, а бирюку в усладу!» – последние слова Яролик прошептал Хортару в самое ухо. – Вечор батюшка мужиков сельских собрал. Мол, «Он с самим чертом знается, бей, трави его!» В сарайку меня загнали... У кого коса в руках, у кого – топор... Матушка к ним кинулась: «Меня! Меня убивайте! Дитя не троньте, ради бога!» Я тут и вырвался... Батюшка напоследок серпом по горлу и успел резануть... – Яролик заплакал. – За матушку боюсь... Забьют ведь! Хортар прижал белокурую голову мальчика к груди. – Вот оно как... Я знал ведь... Знал, – прошептал он. Губы его дрожали. – Никого умыкнуть не смел, потому что знал, что никто не прилюбится. Тебя ждал... Сына не человека, но Солнца. Что только ты грех первородный разделить со мной смогёшь. Он крепко поцеловал Яролика в губы и, привстав, оглядел его. – Как нужен ты мне!... – он принялся целовать шею и лицо мальчика. – Убей Бог, не могу на тебя смотреть так! Ладушка моя милая… Хищник бережно, собственнически смакуя каждое свое движение и любуясь им, поглаживал узкие плечики, отмеченные ядреными укусами. Юноша покорно принимал ласки, подрагивая на траве пойманным белокрылым мотыльком. Между ног снова стало горячо и влажно. Хортар по-хозяйски рывком притянул его к себе за ноги и, поморщившись, с хлюпающим звуком ввёл член внутрь. Теперь хотелось дольше, нежнее, спокойнее... Он обхватил Яролика за бёдра, позволяя оседлать себя сверху, лихо прогибать назад спину, непринужденно откидывать назад взлохмаченные непослушные волосы, грациозно заламывать назад гибкие руки, ловко и ритмично двигать бёдрами, насаживаясь неглубоко, осторожно, как ему самому было приятно, не страшно, не больно... Позволяя трепать себя по огрубелой заросшей щеке, наклоняться к уху и хмельным шёпотом напевать сладкие нелепые словечки... Тереться о покрытый жёсткой шерстью пах прохладными яичками, шаловливо трогать самого себя... Стыдливо отворачивать зарумянившееся личико, словно пытаясь спрятаться в опаловом свете новорождённого месяца, по-глупому стесняясь юношеского сладострастия... С первым солнечным лучом Яролик выбежал в одной рубашке к реке. Улыбаясь, он наклонился к воде, зачерпнул ладонями колышущуюся золотистую лазурь неба, напился и умыл лицо. Свежая утренняя прохлада приятно обожгла кожу. Снова глянул в воду, и кровь тут же схлынула с его лица. Повернувшись, мальчик весь сжался, нервно пощипывая ногтями нижнюю губку и часто хлопая длинными ресницами. – Насилу отыскал я тебя! Лапушка ты моя весняная... – темноволосый коренастый мужчина, поигрывая ружьем за плечами, стоял в двух шагах от Яролика. – Я же по твоим следочкам шёл... На запах твой шёл, разласочка ж ты моя! Он тянул к нему смуглые заскорузлые руки, нервно скалясь и сверкая голодными чёрными глазами. – Не тронь, батюшка! – страх исказил крик мальчика, превратив в хриплый писк. Мужчина упал на колени, тыча себя в грудь. – Я чуял...! Чуял, как он тебя на вот эту самую траву ложивал! Глаза его бешено забегали, а рот изуродовала зловещая гримаса. – Как елдык-то бирючий такую тщедушную телу не спортил? – он полез массивной задубелой рукой мальчику под низ рубашки. – Батюшка, не тронь... Молю, не тронь... – лепетал он, пуганым котёнком подбирая под себя ноги. – Ягодка ты моя вынеженная... – он перешёл на шёпот. Покачал головой, потирая бороду. – До чего же ты на девку-то похож... Я-то видел, как порой на тебя мужики глядят. Он пощелкал языком. – Каюсь, думывал: дай тебя кому попользовать – взял бы не колеблясь... Но для себя ведь берег ягодку мою сахарну... Первого зрелого соку напиться хотел... А ты бирюку всю сладость слизать дал... Мне-то осталось чего?! Мужчина силой навалился на мальчика, задрав рубашку. Яролик попытался толкнуть отца локтем, но тот приставил острие охотничьего ножа к нежному трепещущему, им же намедни раненному горлу. – Тише будь, не то глотку проткну совсем! – сквозь зубы процедил он и лягнул Яролика в колено – ноги того были сжаты крестом. – А ну, раздвинь! Мальчик покорно расслабил ноги, позволяя возбужденному мужчине устроиться между ними. Солнце, утешающе гладило мокрые от слез щеки, смотря в мученические, обращённые к нему небесно-голубые глаза. Грозный грудной рык заставил мужчину замереть. Машинально сжав ствол ружья, он первым делом повернулся, помня, что к волкам нельзя стоять спиной, и вытянулся во весь рост. Горящие желтые глаза оскаливавшегося, низко опустившего голову зверя смотрели на человека. Ружьё щелкнуло в дрожащих руках и прицелилось в волчью грудь. – Батюшка, не надо! Не тронь, милый! Не тронь! – Яролик истошно закричал сквозь слёзы, хватая отца за полу рубахи. Мужчина, не оглядываясь, пихнул его ногой в грудь. Мальчик, оправляя рубашку, вскочил с земли и встал прямо под прицел, пытаясь закрыть собой готового броситься в любую секунду волка. Благодатную тишину леса пронзил оглушающий выстрел. Перепуганные птицы вспорхнули с деревьев. Лицо юноши, зажмурившегося и закрывшего уши ладонями, перекосил неслышный ему душераздирающий вопль. По-собачьи поскуливающий волк лежал на спине, дергая левой лапой, из-под которой мерной чередующейся струйкой брызжела кровь. Яролик бросился на колени, пытаясь маленькой ладошкой зажать горячую рану. Волк сбивчиво дышал, приоткрыв пасть, но глаза с каждой секундой покрывала мертвенная пелена. Юноша, молитвенно сложив у лица руки, что-то шептал. Умирающий зверь из последних сил попытался в последний раз посмотреть в солнцеподобное лицо единственного любимого и любившего его создания. Небесное всемогущее светило отеческим взглядом глядело на преображенный, обагрённый волчьей кровью, обращённый к нему лик, внемля тихим заклинающим словам: – Спаси его, Отец мой... Пускай мне с ним навеки суждено остаться... Навеки останусь... На веки любить стану...***
Поутру немолодая женщина с подвязанными синим платком русыми, подернутыми сединкой волосами вышла к бревенчатой ограде против просыпающегося, ещё низко глядящего на землю солнца. Стоящий у ограды белокурый юноша, улыбаясь, протянул к ней нежные руки. Она обняла его крепко-крепко, поцеловала бледные, тронутые прохладой и свежестью лесной речной воды щеки и розовые по-детски припухлые губы. – Кровь моя, сердце мое... – сквозь слёзы, но с радостью надежды и любви в голосе шепчет женщина. Юноша с нежностью целует ее руки и утирает слёзы. – Бог тебя не оставит, матушка... Благослови ты меня с любовью. Женщина обхватила голову сына, поцеловала его в открытый лоб и подняла глаза к небу. – Лишь бы Отец благословил, а я уж благословила. Яролик повернул голову, услышав глухой стук: грязно-белый козел, жалобно блея и тряся куцей бородкой, стучал спиленными рогами в ограду. Юноша, улыбнувшись, посмотрел на мать, слегка морща лоб от простирающего к нему благословляющие руки солнца. – За батюшку не бойся. Снимет Бог с него козью шкуру, как увидит, что сердце его чисто. Простит Бог его, а я уж простил. Женщина снова поцеловала сына и, долго ещё не в силах отпустить его руку, проводила за ограду. Она все смотрела вслед уходящему против пробудившегося солнца юноше и тихо идущему рядом гордому, высоко держащему хвост волку.