***
Этим вечером Лютик твёрдо решил, что наконец возьмёт в руки лютню. Его переломанные и после заживлённые с помощью магии Йеннифер пальцы всё ещё иногда дрожали и плохо слушались, но он упорно разрабатывал их. Без возможности создавать новую музыку и песни он чувствовал себя совершенно бесполезным. Мёртвым телом лежала в углу его комнаты лютня. Баллады были всей его жизнью, его воздухом. Если бы Йеннифер не смогла заново собрать его раздробленные пальцы, он бы очень быстро сломался сам. Чёртов Риенс знал куда бить. Поэтому сейчас он торопился скорее взяться за любимый инструмент, быстрее доказать самому себе, что он ещё способен играть и писать, снова почувствовать себя нужным этому миру. Вряд ли ведьмаки были ценителями прекрасного, но крошка Цири попросила его сыграть всем на ужине, и он согласился, отказавшись от своего первоначального плана потренироваться первое время, заперевшись в комнате. Лютик вообще почему-то не мог отказать этому ребёнку. Впервые увидев её, бард был искренне удивлён. Она выглядела совершенно обычной. В самом хорошем смысле этого слова, разумеется! Не верилось, что из-за этой девочки где-то там разгорается настоящая война. Но, проследив за ней пару дней, он быстро убедился в неверности своих первых суждений. Лютик разглядел в её глазах искры, готовые обратиться в неудержимое пламя, если потребуется. Её взор пылал, когда она говорила о Нильфгаарде. В такие моменты бард чувствовал, что даже немного боится. Нет, не её, но за неё. Он боялся того, что эта девочка просто сгорит в огне своей ненависти. Это было ненормально для ребёнка - уже уметь так сильно и искренне ненавидеть. Но потом Лютика вспоминал через что ей пришлось пройти и понимал - для неё нормально. В её походке скрывалась сталь. Твёрдо и уверенно она шагала по коридорам огромной цитадели, словно по своему собственному дому. В такие моменты она дико напоминала Лютику Геральта. Они одинаково хмурились, одинаково замирали и резко разворачивались, стоило раздаться малейшему шороху, одинаково улыбались лишь одними уголками губ. Даже их движения были в какой-то мере синхронные и опять же одинаково тягуче медленные, как у уверенного в себе хищника. Лютик был действительно удивлён, подметив это всё. Между ними чувствовалась настоящая связь. Если бы мужчина уже не был уверен в её природе, то решил бы, что Геральт приходится Цири родным отцом. Ещё неделю назад Лютик искренне бы рассмеялся, скажи ему кто, что ведьмак способен с такой нежностью и заботой смотреть на кого-то. Но сейчас... Геральт действительно любил маленькую Цириллу и выражал это как только умел. Возможно, её жесткие тренировки тоже были следствием этой любви, желанием научить её защищаться, но Лютик, как бы ни старался понять этого, одобрить всё равно не мог. Но больше всего его в ней подкупала эта детская непосредственность, которую она каким-то образом сумела сохранить. Цири плакала, когда ей было плохо, заливалась звонким смехом, когда ей было весело, громко восхищалась, когда видела что-то красивое. Девочка была поразительно чистой, в ней был какой-то свой внутренний свет. И Цири с удовольствием делилась им со всеми.***
Лютику действительно нравились ужины в Каэр Морхене. Во время них ведьмаки делились историями о своих самых увлекательных заказах, мерились их количеством и попросту травили байки. Поскольку первую неделю Лютик ещё не мог ничего записывать, ведь едва держал даже ложку, он внимательно и молча слушал, старательно запоминая каждую деталь. Периодически он замечал на себе хмурые взгляды Геральта. Бард искренне не мог понять такого холодного отношения к себе старого друга, учитывая тот факт, что ведьмак сам притащил его в Каэр Морхен. Им следовало поговорить, но Лютик так боялся снова обрушить на себя поток несправедливой ярости и обвинений, что сам начал малодушно и трусливо избегать разговора. Лютик медленно вдохнул и выдохнул перед тем, как войти в обеденную залу, неуверенно крутя лютней в руках. Это же ничего страшного. Он даже успел немного потренироваться. Подумаешь, ведьмаки. Он и перед королями выступал. Где-то глубоко внутри Лютик понимал, что на самом деле он боится реакции лишь одного из ведьмаков. Однажды Эскель случайно услышал, как бард напевал одну из своих баллад Цири, и похвалил его пение. Лютик тогда не разошёлся даже. Было ли это сделано из жалости и чувства такта? Или ему действительно понравилось? И с каких пор Лютика так волнует мнение какого-то там ведьмака? Когда он вошёл, Цири, первая увидев лютню в его руках, радостно вскрикнула, Ламберт натянул на лицо привычную гадкую ухмылку, очевидно продумывая новые насмешки, Койон приподнял брови в лёгком удивлении, лицо Весемира, как обычно, не выражало ничего, кроме вселенского спокойствия. Геральт же облегчённо выдохнул? Что? Лютик решил, что поразмышляет над его реакцией позже, иначе точно сейчас взорвётся. На Эскеля же он старался не смотреть, слишком уж странные чувства тот вызывал. - Сегодня перед вами после многочисленных просьб... - Так уж и многочисленных? - оскалился было Ламберт, но как-то быстро присмирел под грозное шиканье Цириллы. - ...выступит известный на весь континент бард! - Ну что ж, удиви нас, - прокряхтел со своего места Весемир. Лютик заговорщески подмигнул улыбающейся Цири и взял первый аккорд. Начать он решил с общеизвестной классики. С каким-то мстительным удовольствием подмечая, как Геральт закатил глаза, он запел: - Когда скромняга бард отдыхал от дел, с Геральтом из Ривии он песню эту пел... Койон прыснул и пихнул недовольного Геральта локтём в бок, Цири зашлась приятным переливчатым смехом. Лютик, почувствовав себя увереннее, хотел было взять другой аккорд, как пальцы, предательски вздрогнув, соскользнули с нужных струн. Раздался фальшивый неприятный звук. Ламберт гнусно хмыкнул. Нет, нет, нет... Да блять! Ну говорил же он себе, что сначала нужно подождать ещё недельку, так нет же... Что может быть хуже барда, который даже на лютне играть не умеет?! Он... Из стремительного потока собственных мыслей его вырвал чужой голос: - Сразился Белый Волк с велиречивым чёртом... Лютик во все глаза уставился на Эскеля, который смотрел на него с подбадривающей улыбкой. Дьявол, у него ещё и голос ничего! И Лютик бы, наверное, так и остался стоять с открытым ртом, если бы вдруг песню с неуверенной улыбкой не подхватил Геральт: - Эльфов покромсал несчётные когорты-ы-ы... Его грубый низкий баритон привёл Лютика в себя. Чего это он в самом деле? Ну сфальшивил, с кем не бывает? Чувствуя, как на глазах закипают слёзы благодарности, он с новыми силами начал петь дальше, улавливая как на припеве под недовольное ворчание Ламберта (Что за хоровое пение?) к нему присоединялись Цири и Эскель. Закончил он под нестройные, но громкие аплодисменты. После этого всё наконец пошло как надо. Лютик кружил вокруг стола, подтанцовывая и исполняя свои самые лучшие пировые песни. Вскоре Цири была спроважена спать, и на столе появился эль. Подстёгиваемый лёгким опьянением, подбадривающими возгласами и возбуждением от выступления Лютик ещё пару раз затянул знаменитую "Дочь рыбака". Он так давно не чувствовал себя таким счастливым, таким живым, что ему совершенно не хотелось заканчивать. Он был опьянён царящим вокруг весельем намного больше, чем выпивкой. Боже, он действительно живой. Уже поздно ночью, ворочаясь на кровати, Лютик будет без конца прокручивать в голове эпизод с подпевающим ему Эскелем. С глупым хихиканьем бард снова и снова вспоминал его ободряющую улыбку, на удивление приятный голос и тёплый взгляд солнечных глаз. И ничего он не влюбился, он же не девка какая-то. Это всё алкоголь в его крови. Когда Лютик пьян, он любит всех. Это всё алкоголь.