flubdub

*

— Я что, похож на альтруиста? — Россия хмыкает, разглядывая поверхность стола: почему-то хлебные крошки и выполненный под какое-то дерево — он, право, не разбирался — рисунок на старом столе казались ему более занимательными, чем сидящий рядом человек. России на самом деле ничего никогда не было интересно, в нем не было даже тяги к жизни или хотя бы существованию (жизнь и существование — разные вещи, ведь тот, кто просто существует, — не живет; простое существование, без цели, стремления и смысла, — удел слабых и жалких), чего уж там до чувства, не дающего спать ночами. Россия читал об этом чувстве — а был ли интерес, к которому Федерация правда пытался стремиться, именно чувством? — в книгах, пытаясь отыскать точное определение и описание, чтобы узнать — испытывал ли он когда-то такое или Россия и вправду пустой? У России есть только интерес к интересу, страсть к страсти, и это чертовски иронично. Ему смешно. — Да ни на что ты не похож, — Беларусь закатывает глаза; ему — не смешно. Ни капли. Ему не нравится ненастоящий смех брата, отдающий каким-то металлом и отчаянием. Россия всегда так смеялся. Не по-настоящему. Это всех пугало еще в детстве, потому что ребенок, с вечно бесстрастным, ничего не выражающим лицом и натянутым металлическим смехом, — что-то пугающее. — Ну, ничего не поделаешь, — Россия пожимает плечами. Ему плевать. Ему на все плевать, кроме интереса, потому что интерес к интересу, должно быть, единственная причина, почему он еще жив. Никто не может жить просто так, без цели и смысла, и Россия понимает это как никто другой. Он сам взрастил в себе интерес и страсть, искусственные, неправильные и походящие на насмешку над самим собой, потому что по-другому не мог. Так было нужно. Россия делал вид, что желает стать как все, — нормальным — думая, что когда-то это желание действительно станет его собственным, а не вынужденным. Беларусь едва сдерживает слезы. Россия вызывал в нем жалость и любовь, — они ведь братья! — но в то же время — отвращение и страх. Ему всегда было стыдно за эти свои чувства, потому что Россию, жалкого, страдающего от собственной пустоты, он должен жалеть всем сердцем и душой, любить братской любовью. Но Россия прав — ничего не поделаешь. Россия, кажется, сосет чувства людей вокруг, — разговаривая с ним, вечно ощущаешь опустошение — но внутри него — черная дыра.