Быть полезным

      Лютик никогда не мог подумать, что дойдет до такого. Его самолюбие, чуть ли не детская эгоистичность и обостренное чувство самосохранения хоть и противоречили чрезмерному любопытству, безрассудному поведению и легкой отшибленности, но никогда не ставили его в условия серьезной опасности. Никогда.       Ровно до тех пор, пока Геральт не оказался на грани гибели после очередной вылазки. Накануне он процедил сквозь зубы привычное и почти родное «чертов-бард-сиди-в-таверне-и-не-мешайся-под-ногами», ушел и… не вернулся через день, два, три, неделю. В какой-то момент Лютик начал думать, что его бросили посреди пути, но слухи о гибели седовласого ведьмака разошлись по поселению, подобно чуме. Лютик не помнил себя от подкатившей паники, склизкое чувство обреченности и боли саднило в глотке и не позволяло вырваться оттуда ни звуку, а ноги сами несли его куда-то, повинуясь инстинктивному желанию найти Геральта. Или его тело.       Он нашел своего мутанта несколько дней назад на краю утеса, всего разбитого, окровавленного и грязного. Тот почти не дышал, и Лютик буквально чувствовал, как сам переставал цепляться за воздух. Неимоверным трудом ему удалось доставить ведьмака к ближайшему лекарю, но еще труднее ему стало принять неутешительный «диагноз» – через несколько лун жизнь внутри ведьмачьего сердца погаснет.       Сейчас Юлиан вышагивал следом за Йеннифер, сверля взглядом черный шелк ее одежд, и нервно поправлял колющий терновый венец на голове. «Не погаснет!» – выкрикнул он тогда лекарю, собрал скромные пожитки и продал эльфийскую лютню, чтобы расплатиться с заинтересованной в спасении Геральта чародейкой за оказание одной простой услуги – поменять их местами. Так эгоистично – он пусть и мог, но не хотел жить в мире без Геральта, даже не поинтересовавшись, а желал ли второй подобной участи. Хотя…       Лютик судорожно выдохнул и сморгнул подступившую влажность по краям глаз. Геральт будет только рад. Наверняка. Наконец-то расцветет его любимый период – период «благословенной тишины» в дороге, когда никто, кроме него, не будет трогать Плотву, никто рядом не станет болтать без умолку, пытаться развеселить, вечно искать взгляд ядовито-желтых глаз, воспевать его бывалые и небывалые подвиги, пытаться заставить признать существование дружбы или чего-то большего.       Ведьмак был практически лишен всех простых человеческих эмоций, но поверхностно радоваться он умел. Бард помнил его в столь редкие моменты: пара мимических морщинок на лице, неуловимая ухмылка, чаще перерастающая в натуральный оскал, лишенное раздражение хмыканье и привычка оставлять на дне кружки небольшое количество пива на утро. Хорошее настроение Геральта – то, что Лютик не желал увидеть в последние мгновения своей жизни. Он всегда хотел быть кем-то, кто заставляет желтоглазое чудовище испытывать эмоции, но никогда не хотел быть тем, из-за кого они появляются на суровом лице.       Его пробил озноб. Что если Геральту хватит наглости усмехнуться, когда ритуал подойдет к концу? Что если ведьмак выразит свое чудовищное счастье от того, что Лютик самовольно приносит себя в жертву? Нет, конечно, Юлиан не желал ему страданий или угрызений совести до скончания веков. Но, эй, хотя бы ради приличия, можно же изобразить огорченное удивление или даже боль? Неужели он так многого просит?       Йеннифер читала заклинание на уровне тихого бормотания, и у Лютика начинала кружиться голова. В воздухе витали клубы дыма от зажженных благовоний и плавящихся свеч. Чародейка сделала несколько шагов в сторону и жестом приказала барду пройти вперед. Он сглотнул и медленно продвинулся. На самодельном ритуальном алтаре возлегал ведьмак – бледная причина бессонных ночей Юлиана, сорванного пением голоса, жестких мозолей на руках (от игры на лютне) и ногах (от бесконечной пешей дороги). В пляске огненного полумрака мутант казался слишком умиротворенным. Игра света и тени придавала Геральту странный вид – словно весь его истинный возраст начал прорезаться сквозь мутацию и искажать черты мертвенно спокойного лица. Без привычной взгляду брони, он казался Лютику простым человеком, столь же уязвимым и беззащитным, как его многочисленные заказчики. Вечно сдвинутые брови сейчас не сходились в одну от праведного гнева, и ведьмак почти выглядел по-своему красивым.       Юлиан вовремя отдернул потянувшуюся было руку к разметанным белым прядям Геральта, и вместо них поправил свой венок еще раз. Его начинало подташнивать. Бормотание Йеннифер белым шумом скапливалось в его ушах, голове, проникало в каждую клеточку и туманило рассудок, заставляя начинать пошатываться на ногах. Он с трудом удержал равновесие, когда огонь на многочисленных свечках неестественно всполохнул, а чародейка повысила голос, словно приближаясь к кульминации своего заклинания. Все должно скоро закончиться. Он чувствовал это. Дыхание постепенно становилось загнанным, сердце сбилось с ритма и пробивало грудную клетку подобно молоту в умелых руках кузнеца. Тошнота поползла вверх по животу, горечью выдавила из глотки воздух, превратившейся в полный боли стон, и разлилась по подбородку грязно-алой кровью. Тело начинало колотить.       Юлиан боялся смерти. Боялся так, что готов был зарыдать, как маленькая девчонка, забиться в истерике и проститься со всеми крошками достоинства, которые взращивал в себе годами. Но сильнее оказался другой страх – тот, что удерживал его на месте и заставлял сцеплять зубы до скрипа, терпеть накал агонии на стенках внутренностей и фокусировать расплывающийся взгляд на ведьмаке. Страх, что ничего не сработает.       Он взвыл, когда венец на голове затянулся и терновник впился в его кожу. Новые кровавые полоски потекли вниз по оледеневшей плоти, и Лютик взмолился всем богам, которых знал, чтобы дожить до момента, как Геральт очнется. Энергия, душа, сама жизнь покидала его тело с каждой новой каплей крови, слабость одолевала его, сковывала по рукам и ногам, и неимоверно, безумно, до ужаса хотелось спать.       Нет. Нельзя. Не сейчас. Позже, потом, обязательно, неизбежно, но не прямо сейчас. Лютик ударил себя по лицу. Никакой бодрости удар не принес, но взгляд синих глаз на мгновение застопорился на собственной ладони. Она была полностью покрыта кровавой пленкой, и бард не сдержал пагубного всхлипа. Когда он успел дойти до такого?..       – Лютик? – грубый, знакомый, но непривычно ослабленный голос прогремел в катакомбах подобно грому. Он прорвался сквозь шум циркулирующей крови и гортанных хрипов, сквозь голос чародейки, жужжание невысказанных дум и отголосков боли.       – Видишь, Геральт. Я же говорил, что могу быть полезным, – Юлиан смутно понимает, как смог вытолкнуть из себя столько слов, да еще и подкрепил их слабой улыбкой, которая, кажется (вау) встревожила ведьмака настолько, что тот даже подобрался на алтаре, но из-за заклинания не смог слезть с него окончательно.       Геральт рычал, кривился и кричал что-то вроде «Хватит! Прекрати!» вперемешку с отборной бранью, но Лютик не до конца понимал, адресовано это было ему или Йеннифер. Все, что он осознавал, вспыхивало ярким солнечным светом в еще не до конца разрушенном заклинанием сознании: получилось. У него действительно получилось спасти Геральта. Первый и единственный раз за все годы их знакомства. Может быть, в этом и заключалось предназначение Лютика? Незначительное, почти крохотное в сравнении с предназначениями большинства их с Геральтом знакомых, но столь важное для него самого.       Юлиан закрыл глаза, не переставая улыбаться, и отдался на милость окутавшей его сердце тьме. Он сделал все, что должен был.