Февраль-март

— За мной, — командует Дженкинс, едва ступаем за порог, снова окунаясь во влажное марево. — А то небо и вправду сейчас не выдержит: чуешь, снегом запахло? — И глубоко вдохнул, по-лошадиному раздувая тонкие ноздри. Туман у земли слегка потерял плотность, еще больше сгустившись вверху, укрывая Миллер-холл тяжелым покрывалом. Готовым в любой момент разлететься в клочья, стоит только Небесному Парню встряхнуть его, замутив от скуки очередную потеху. Но и без его чудных проделок пиздец, как «весело»: холод, дрожащими пальцами оголодавшего извращенца, живо проник под одежду, оказавшись везде и сразу, принялся безжалостно «ласкать» от пят до затылка. С особым рвением обхаживая задницу и поджавшиеся яйца. Вызывая желание отнюдь не кончить — сбежать обратно в пыльный уют. К недопитому кофе, опавшему омлету. Разговорам… Или засесть в тепле арендованных апартаментов, лениво развалясь в кружевах. Полируя вискарем пакостное послевкусие «содержательного» завтрака. И медленно шляясь по темным лабиринтам мозговых извилин, выискивать слабые проблески воспоминаний. Но вместо этого одергиваю куцую курточку, поднимаю воротник, пихаю руки в карманы и направляюсь за монументальной спиной в сторону конюшен, чувствуя, как стремительно леденеют щеки и стынет ноющая мигренью голова. «Засесть в лабиринтах», когда такой охуительный парень рядом? На твоем месте я бы от него не отходил. Или все еще боишься заполучить комплекс Адониса?» Подбери уже наконец слюни. И хватит подзуживать, выискивая «зашибически веские аргументы» — не тебе сейчас в дерьме возиться и коченеть, превращаясь в Железного Дровосека. «Ага, куда полезней превратиться в Дороти Гейл: щелкнул каблуками — очутился дома.» Не умничай, Страшила. Если уж щелкать, то с единственной целью: добраться до автора синих картинок и вытрясти из него то, о чем не имею ни малейшего ебаного понятия — когда же я так сильно сумел его «впечатлить», что до сих пор не отпустило? «Надо было завести архив: сейчас бы не напрягался, ломая голову. Однако при твоих оборотах пачки формуляров заняли бы весь лофт. И еще пару футов лестничной площадки». Вижу, занудство передается половым путем. А оно, блядь, хуже триппера. Так что лучше заткнись и дай разжиться недостающей информацией. Пока «свидетель» готов ею делиться без применения пыточных инструментов. *** Но, как назло, Дженкинс не проронил больше ни слова. Молчал, пока глухо шуршали гравием, обходя взмокший газон. Пока отпирали дверь в сырые конюшни; шли вдоль сумрачных денников, добираясь до самого дальнего. Шрам и на миллиметр не дернулся в мою сторону, когда возились у тех самых расчудесных тюков, сгребая нехитрое снаряжение. Все время Дженкинс был удивительно тих. Лишь у выхода ощупал взглядом —  придирчиво, как новобранца. Дойдя до затасканных Прада, еле заметно скривился: — Штиблетов не жалко? В саду мокро сейчас… — После вчерашнего… спора, — провоцируя, киваю на соломенные завалы, — для них все худшее уже позади. — Тогда на, надевай! — Не повелся. Живо ткнул в руки что-то скомканное. — Это малыша, — добавил, заметив во взгляде пренебрежение. А что здесь не малыша? Дом, прислуга. Конюшни… Солнце и то, похоже, у него в услужении: беспрекословно отправилось в Харрисбург. Гастролировать. — Подойдут ли… — Рассматриваю принявшие форму его ладоней желтые кожаные перчатки и в горле встает ком. «Как все кругом меня изобличает…»   — В самый раз. Поверь мне. И, отрывисто хлопнув по плечу, направился вон, волоча за собой громыхающую дробилку. То-то и оно, что «в самый раз». Иначе портретов бы не было. Только как же я посмел его не запомнить?..  — Закончились брюнеты — возьми блондина! Вот как раз подходящий вариант вертит на танцполе своим пончиком — ищет, кто бы засадил в напомаженную дырку. — Зло рекламирует очередного соискателя несчастный Майки. Он заебался ждать, когда же наконец созрею и сделаю финальный на сегодня выбор. — Никакого сладкого после семи. — Отвечаю не глядя, спокойно продолжая выцеживать из бутылки последнее. — А во-о-он тот, в дальнем конце стойки? — Упрямо шерстит разноцветную толпу, выискивая свежих претендентов: он уже опоздал домой на целый час. Теперь с каждой новой минутой задержки качественный сеанс мозгоебли все ближе, а расслабляющая ночная дрочка все дальше. — По-моему, ничего. — Вот именно, что «ничего». Задница — отстой. Патлы крашенные. Линзы… Короче, обычная дешевая подделка. — И не говори, одни фальшивки вокруг! — Выходит окончательно из себя Новотны. — Но что поделать, если оригинал свалил в Северную Каролину? Уже лет сто как… А ты все тоскуешь по «внеклассным занятиям». Дался тебе этот блядский мистер Мюррей! — Иди… домой, Майки. Иди. Нахуй. Домой. Вечернее какао стынет.  Грохнув бутылкой об истертый стоечный дуб, хватаю первого попавшегося и тяну в стонущую темноту. Глушить воспоминания. Безжалостно врываясь в подставленную смуглую задницу, в надежде хоть немного погасить неизбывную страсть. К гладким сливочным мышцам. Дьявольской бирюзе взгляда. И волосам цвета спелой пшеницы. *** «Необычайно захватывающая миллерхолльская ебля» оказалась куда энергозатратнее обычной: чтобы не замерзнуть к хренам, пришлось нехило напрягаться, толкая сразу по нескольку толстых веток в ненасытную стрекочущую глотку. С трудом поспевая за проворными лапами Дженкинса, доставляющими их из самых дальних уголков бескрайнего сада. И мечтая все время только об одном: чтоб это блядство поскорей прекратилось — видения исходящей паром сиреневой лохани, красочно дополненные грезами о согревающем стакане «Джека», то и дело вспыхивают в мозгу. Уступая в навязчивости только мыслям о Тэйлоре. Трехлетней давности. Но ниточки памяти слишком коротки — рвутся, стоит потянуть сильнее. И я бросаю эту затею, обещая вернуться к ней, как только окажусь в тихом одиночестве. С сожалением осознавая абсолютную тщетность усилий. По отношению к Дженкинсу тоже: даже если их дружба и подразумевает не только совместные прогулки в саду, он вряд ли стопроцентно в курсе. Хотя знает немало. Но с ним не прокатит интимный шепоток на ушко с просьбой поведать тайну нашего с пизденышем знакомства. Взамен на мою крайнюю благосклонность. Значит, незачем и пытаться — надо ждать главного свидетеля. Вернее, соучастника. Член тут же возмутился от вспыхнувшей в мозгу возможной картины преступления. Со всеми отягчающими. Остро ощутив потребность в следственном эксперименте. *** Еще парочка коротких заходов и горластая чертовка наконец заткнулась, вернув округе райский покой. Мешки, набитые под завязку обрубками, аккуратно улеглись в тесном закутке у входа в конюшни. Мелкий мусор собран по пакетам до последней щепки и снесен туда же. Групповуха закончена. Лишь стрелка Ролекса опять накрыла другую — быстрый полуденный перепих. Чтобы через час с небольшим сделать это снова. И снова. И снова… Блядски раздражает их педантичная регулярность. — Замерз? — Интересуется Дженкинс, напряженно считывая мое состояние. Четко следуя приказу «присмотри за ним». — Не очень. — Стягиваю перчатки, чувствуя во влажных ладонях мелкую дрожь и некоторую «желейность» в продрогшем теле. — Курить охота. Бензиновый выхлоп одурманил не хуже разработок Аниты, вызывая в голове легкое кружение. Но, забытая наверху красная пачка, все равно не дает покоя. — Иди, — Дженкинс кивает в сторону домика, — сигареты, сэндвичи, кофе… Картинки… — Нет, лучше к себе: не хочется злоупотреублять гостеприимством хозяина. Особенно, во время его отсутствия. — Тэйлорова выставка замаячила синим, вызывая новый прилив желания замутить «предварительное следствие». — Как хочешь. Тогда минут через двадцать жду у машины. — Часто дышит паром — еще не остыл, в одиночку таская тяжелые сетчатые мешки. — Железяку на место определю, запру все — и в путь, пока небо не треснуло… — Я не еду, — выпаливаю, уверенно глядя в прозрачные глаза. Дженкинс попробовал было ухмыльнуться, но тут же передумал, с трудом усмирив строптивый шрам: — Ну что, правильно. — Шмыгнул носом. — Отведаешь наконец апельсинового ягненка. Когда Джасу наскучит валять дурака. — Вы снова фантазируете: проживание оплачено до воскресенья. Только и всего… — Какого-то хрена опять выделываюсь. А он многозначительно кивает, приметив, как тщательно мною прячется в карман новая улика — потемневшие от влаги желтые перчатки. — Конечно-конечно, я ни грамма не сомневаюсь в твоей практичности. — Не выдержал, подмигнул, и в хитром прищуре заискрила светло-голубая акварель. — И в том, что все доводишь до конца — тоже.  — Тут бы сперва с началом разобраться. А уж потом хвататься за конец. Неуклюжая шутка неожиданно произвела нужное впечатление, и Дженкинс сдался, растянув в улыбке разгоряченные щеки. — Так что, сержант, если владеете информацией — не сдерживайтесь… — Обрадованный его реакцией делаю попытку развести на откровенность. — Довольно намеков. — Останавливает, поднятой вверх широкой ладонью. — Я рассказал все, что знал. И даже больше. — Несостоявшийся автор любовных романов упорно держит интригу, распаляя во мне еще больший азарт. — Жаль, хотелось быть в теме. Значит, придется Тэйлора допросить… с особым пристрастием. — Рискни. — Бледная метка ехидно дернулась. — Но не дай тебе бог его снова… расстроить… — Заскорузлый кулак завис в воздухе напротив моего лица, помогая весьма красноречиво закончить фразу. — Из-под земли достану… — Не надейтесь, сержант. Я все сделал для того, чтобы там не оказаться. Во всяком случае, в ближайшее время. А дальше… посмотрим. Холодный «ньюмановский» взгляд враз оттаял, сделавшись почти нежным: — Ну-у-у, так не пойдет, счастливчик, — кулак плавно разжался и грузом лег на плечо, — теперь лет сто придется держаться. Вскидываю брови, удивляясь столь категоричным наставлениям.  — А как ты хотел? Малыш на меньшее не согласится. Отвожу глаза, не зная как реагировать — меж ребер сладко заныло от его слов. Но к счастью сверху повалили спасительные снежинки, и я ловлю их, запрокинутым лицом. И быстрые холодные касания мгновенно превращаются в воду. Аплодируйте стоя, дайки, сам Брайан Кинни готов пополнить ваши ряды. *** Посчитав миссию выполненой, а «подопечного» вконец «обихоженным», под предлогом «нечего здесь двоим торчать», Дженкинс спровадил меня со двора. И тут же взялся наводить порядки, направив колеса дробилки в сторону конюшен. Спорить незачем — приказ есть приказ. Плетусь за ним сквозь снег, меж приунывших кустов, пряча лицо от оседающих мокрых хлопьев. Втянув голову в плечи, зря ища уют под тонкой кожей куртки. Дойдя до конюшен бросаю на прощанье «спасибо за дивное утро, сержант». Получив в ответ возмутительно бодрое «ага!», шагаю дальше. Сдерживая неожиданный порыв свернуть влево, на узенькую полоску потемневшего гравия. Хрен знает зачем. В дом вваливаюсь, как после прежних победоносных сражений за «Вавилон». Только с адски уставшим не членом — руками. Ногами. Спиной. С головой, гудящей не от напористых клубняков Васкеса, а от голодного рева гребаной дробилки: у них с мигренью сложился нехуевый дует. Вторая — предсказуемо солирует. Измученные челси, вымокшую куртку, шмотье, все, кроме зажигалки, без зазрения совести оставляю безобразной кучей прямо у входа в торжественно-мрачный холл. Ни грамма не парясь о нарушении пафоса обстановки и неизбежных пятнах на глянце паркета. И как есть, в одних боксерах, поднимаюсь наверх. Где сразу же прикладываюсь. Сначала из горла — глотаю жадно, не чувствуя вкуса. Потом — не спеша, из стакана. С удовольствием пережидая полыхающий в желудке пожар. Питающий стылое тело долгожданным теплом. Наконец-то, блядь. Воплотив одну мечту, сразу перехожу к следующей. И пока шумная тугая струя заполняет ванну есть пара минут привычно позависать меж гобеленовых штор. Покончив с «железякой», Дженкинс решительно направился в домик для устранения следов нелегального вторжения. Но пробыл там не дольше трех минут — вряд ли успел. Только уборка, как и парочка лишних деталей в тэйлоровом хаосе мало что изменит. Вышел, запер дверь и, забив на все правила конспирации, положил ключ обратно в виноградный тайник. Спасаясь от нагло летящего снега нахлобучил капюшон и, минуя дорожку, быстро пошел через стремительно белеющий газон. Снова — неугомонный — к конюшням. Заново проверить двери. Подергать крепкие засовы ворот, ведущих в стойла. Скользнуть «сканером» по Миллер-холлу. Навести на сад, томящийся в пелене тумана. Потом вверх, в растрепанное небо. Плюнуть с досады и, вжикнув молнией куртки, уйти. Мгновенно скрывшись за углом большого дома. Там — серебристый Таурус. — Твое здоровье, Джем. — Салютую пустоте за окном. Вливаю в глотку сразу полстакана и замираю: захмелевшие нейроны засуетились, соблазняя обыском в хозяйской хижине — вдруг какой следок покажется. Но то ли от усталости, то ли из уважения к четвертой поправке, отвергаю к хуям их пьяные бредни, продолжая безучастно наблюдать, как «Ибицу» засыпает снег.  Olè! После случившегося неожиданный мартовский сюрприз меньшее, что способно меня удивить. Такое под силу лишь сиюминутному возращению Тэйлора. Но на это расчитывать глупо — заявленные две недели только начались и, хуй знает, не выльются ли в месяц. И не припрется ли пизденыш опять сопровождаемый скрипичными напевами. Однако мне по силам откупиться от целого симфонического оркестра, что уж говорить о жалком нахлебнике: некоторое количество зеленых бумажек мелкого достоинства способно снизить громкость его экзерсисов до минимума. А удвоенное — убрать из репертуара навсегда. Знать бы наперед о нашем прошлом… знакомстве, никакого cariño здесь и в помине бы не было. А белобрысую Джуди Гарленд я самолично приволок бы сюда за патлы. Пусть бы тут разыгрывал свои спектакли. Глядишь, встало бы раньше. «Серьезно?! Да ты бы и не взглянул на него больше. Согласно правилам». Правила действуют исключительно в пределах Питтса. «Естественно — здесь же никого. Кроме — какая ирония — мальчика, однажды тобой уже помеченного.» Будем считать, что Тэйлор получил членскую карту с неограниченным числом посещений. Доволен? «А ты…» А что я? Я, блядь, в восторге! Разве не видно? «…так и не вспомнил ничего?..» Каверзный вопрос, Ханикатт. Звучит примерно как «чем вы занимались в ночь с тридцать первого на восьмое? Отвечайте только «да» или «нет». Вот и скажи, раз такой умный: три года это, по-твоему, много? «Смотря в чем измерять. Если в шмотках, то очень. А если в парнях…» …то еще больше. Вот потому я нихуя и не помню. Единственное, что выдает сознание — время невероятных успехов. Первых, по-настоящему больших денег. И ежедневной безудержной ебли. С утра до вечера — в агентстве, впечатляя талантами весомых клиентов, не привыкших понапрасну уменьшать толщину чековой книжки. Ночью — закинувшись очередным шедевром Аниты — сгоняя весь скопившийся за день гнев на лучшем из участников ежевечернего кастинга. Иначе было не выжить в бесконечном напряге мозговых штурмов, под давлением непомерных требований к миллионным контрактам и периодически возникающего желания уйти в сиянии славы: ощущение свободного полета было настолько охуенно захватывающим, что хотелось сдохнуть. Лишь бы не испытывать страха падения с достигнутой высоты. Тем не менее, я жил. Как мог. Как получалось. Как научился. Храня в мозгу лишь необходимое. А в сердце — исключительно Майкла. Но, мальчишку, каким-то чудом угодившего за перегородку спальни, обязан был удержать в памяти… «Только, если он явился туда со всеми рисовальными причиндалами и пинтой синей краски». Да, зацепка была бы отличная. Но Тэйлор и так слишком не похож на тех, кто там обычно оказывался. И как никто отчаянно подходящ, чтобы остаться. «Это ты сейчас понимаешь. А тогда…» Хрен знает, что было тогда. «Но за что-то он тебе мстит». И это «что-то» я забыл напрочь. Вот именно здесь хитрый пизденыш меня и подловил, ловко замутив всю игру. Обманул, обезоружил. Захватил в плен… Ты сам сюда заявился. Да, блядь, сам! Добровольно стал привидением и надел на себя кандалы. Желания. И сделал бы так снова. С удовольствием позволяя над собой издеваться. Он любит тебя… или жалеет. Жалеет. Ночная эскапада замелькала кадрами, чаще других подсовывая изображение разгоряченных щек и подернутых слезой захмелевших глаз. Зацелованных вспухших губ, жаждущих моего члена… Делаю новый глоток и внутри становится заметно жарче, чем снаружи — вся кровь разом отхлынула, оставив в конечностях прохладную пустоту, чтобы накрыть пах горячей волной: вновь мучительно захотелось его… жалости. Или чего угодно, лишь бы чувствовать себя живым. Аккуратно ставлю бутылку на пол — хватит на сегодня размышлений. И отправляюсь в ванную: шум воды заметно поутих, значит, пора. Стягиваю трусы, бросаю не глядя, и решительно опускаюсь в ажурную цветочную пену. Щекотные пузырьки послушно расходятся, впуская, и сходятся обратно, слегка поволновавшись. Плохо скрывая вздыбленный член. «Нет, не видать от этого добра! Разбейся, сердце, молча затаимся!»