Мальчик с глазами солнца

      Холодно. Очень холодно. Себастьян уже давно чувствует, что замерзает, однако все никак не решается сказать об этом Кими. Кими же Айсмен — он просто не поймет. Райкконен, в отличие от Себа, уже просто привык жить в этом ледяном мире — без добра и без зла, с какой-то совершенно странной, вывернутой наизнанку системой ценностей, с миражами, оставшимися от прошлых обид, поражений и побед, оказавшимися со временем тоже где-то там, в другой реальности.        Здесь только холод струится как вода, заставляя судорожно сжиматься легкие, желающие получить больше кислорода; холод тягучей инородной субстанцией растекается по венам, разрушая изнутри, медленно, но неумолимо, с каждым днем подбираясь все ближе к сердцу. Феттель обнимает себя руками, желая сохранить остатки тепла и украдкой смотрит на Райкконена — кажущегося не менее величественным среди этих хрустальных снегов и вечной мерзлоты. Кими же, в свою очередь, с улыбкой глядит на немца в ответ, только у него даже в глазах — холодный, глянцевый лед. Эти глаза больше никогда, как бывало раньше, не расскажут Себу о любви, а солнечный свет, отражающийся в них не сможет согреть даже кого-то настолько маленького, как Феттель.       А ведь Себ задыхается без тепла. С каждым днем дышать становится все тяжелее, двигаться все ленивее. Холод сковывает по рукам и ногам, не давая лишний раз пошевелиться, пресекая все попытки согреться за счет физической активности на корню. Но Себастьян отчаянно хочет ощутить себя снова нормальным, обычным человеком, а не ледяной скульптурой, от которой все поспешно отводят глаза, боясь, словно он может их заморозить. Какие глупости, право слово! Он же не Айсмен; он живой. Однако начавшие замерзать где-то в глубине чистых голубых глаз слезы, превращающиеся в мириады крошечных колючих осколков-льдинок, отчаянно твердят об обратном.       Райкконен любит повторять, что здесь, среди вечного снега, Феттель один такой остался, что все остальные люди вокруг уже давно привыкли, изменились, подстроились. Только кому, как не немцу знать, что на самом деле, эти люди обречены? В этом вечном холоде нельзя выжить. Таких, как Кими — живущих с куском льда вместо сердца — единицы, но финн упорно не желает его слушать, раз за разом повторяя, что однажды Себ поймет, что он заблуждался. Однажды — Кими в это верит и старательно убеждает в этом немца — он станет частью этого холодного мира, в котором все люди по-своему счастливы, и тогда Феттель в полной мере сможет ощутить, какой горячей может быть ледяная, сдержанная любовь Айсмена.       И в один момент Себастьян действительно это понимает — он смотрит в высокий прозрачный потолок, раскинувшись в позе морской звезды и улыбается, видя, как причудливо блестят на свету грани стеклянного купола-крыши, на который медленно, словно нехотя, сыпятся сверху хрустальные снежинки. В этом холодном городе ему почти уже уютно, раз он даже не замечает того пронизывающего холода, который донимал его все это время.       Лучи солнца теперь совсем не обжигают — светило далекое, чужое, однако, все такое же приветливое, хоть оно изо льда, как, на самом деле, и все вокруг. Немец знает, что однажды этот холод его обязательно разрушит, как когда-то разрушил Райкконена, в чьих заледеневших глазах Себ больше не может разглядеть ни намека на прежние чувства. Но он все равно продолжает оставаться рядом с человеком, к которому так отчаянно тянется, которого любит, еще не успевшим окончательно заледенеть сердцем.       Кими улыбается, проводит кончиками пальцев по щеке Феттеля, заглядывая ему в глаза и замечая, что снег на губах Себа теперь, наконец, не тает. В другой руке финн держит небольшую фигурку, которую немец для него вырезал из некрупного куска льда, и удивляется искуссно сделанным формам безделушки. В начале своего пребывания здесь Себ не до чего не мог дотрагиваться и постоянно мерз, не отлипая от Райкконена ни на секунду. А сейчас, посмотрите, развалился прямо посреди одного из залов и гипнотизирует потолок. И совершенно не холодно ему. Феттель улыбается уголком губ, ощущая, однако, как в груди что-то начинает неприятно покалывать. Неужели, он правда замерзает окончательно? Неужели и его сердце превращается в лед?       У Кими прохладные пальцы, добрая полуулыбка, с трудом воспринимающаяся из-за колюче-холодного взгляда льдисто-голубых глаз, однако, тем не менее, этот контраст не мешает Себастьяну подставляться под ласковые прикосновения чужих ладоней к своим плечам, ребрам, бокам и бедрам. Себ слишком сильно любит своего Айсмена, раз верит каждому ему слову, убеждающему, что обязательно все будет в порядке, но когда игнорировать постепенно усиливающуюся боль в районе грудной клетки становится тяжело, немец, все же, рассказывает о ней Райкконену.       Кими слушает его сбивчивую речь внимательно, про себя отмечая, что Феттель уже не дрожит от холода, а море в его чистых глазах успело все же покрыться ледяной коркой. Но сердце? Что делать с замерзающим сердцем, которое приносит немцу столько боли, финн откровенно не знает.       Можно, конечно, заставить его вернуться в нормальный мир, к живым людям, однако, Кими не уверен, как это скажется на состоянии Себастьяна. Да и не уедет немец от него добровольно — любит, видимо, слишком сильно… Но чем сильнее любит человек — тем горячее его сердце. Соответственно, тем хуже он переносит процесс «замерзания», а Райкконен не может позволить себе пренебрегать здоровьем немца — Себ слишком дорог ему, однако, видимо, глядя правде в глаза, стоит признать — не настолько, чтобы растопить сердце самого Айсмена. — Ты должен уйти, — негромкий голос Кими все равно отражается от стеклянных стен, многократно усиливаясь, отчего эхо фразы слишком внезапно бьет по ушам Феттеля, моментально растерявшегося то ли от громкости звука, то ли от смысла, моментально дошедшего до него. — Что значит «должен уйти», Кими? — немец недоуменно заглядывает в глаза финна, натыкаясь на уже привычный, обитающий там холод. — Ради чего ты тогда притащил меня сюда, раз сейчас выгоняешь? — эмоции Себа точно никогда не замерзнут — никакому фрижератору не под силу заморозить их. — Ты не переживешь этого, как ты не понимаешь? — в тоне Райкконена проявляются какие-то совсем нехорошие нотки, и это немного отрезвляет Себастьяна, готового спорить хоть до хрипоты. — Не переживу, значит, — Феттель опускает голову, хриплым эхом повторяя слова Кими. — Что ж, — немец решительно отталкивает от себя чужую ладонь, до этого лежавшую на его щеке. — Не переживу — так не переживу, — он резко поднимается на ноги, стараясь не морщиться от вновь появившегося тянущего чувства в груди. — Счастливо оставаться!       Захлопнувшаяся за Себастьяном дверь только чудом остается целой, но дребезжание хрупкой ледяной конструкции режет Кими слух, вызывая какие-то противоречивые эмоции в глубине души Айсмена. Вырезанная Феттелем фигурка лошади, грациозно поднявшейся на дыбы, оказывается сломана пополам — Себ случайно смахнул ее с поверхности тумбочки, когда вскакивал с постели. Между прочим, с той самой постели, которую они делили на протяжении четырех лет…       Себастьян пытался вернуться к нормальной жизни. Правда пытался. Но чертов холод, к которому он так долго привыкал, никак не желал теперь отпускать его из своих ледяных лап, кажется, с каждым днем все сильнее сжимая отчаянно сопротивляющееся сердце. Неоднократно Феттеля посещала мысль, что ему стоило остаться с Кими, среди снега и льда, чтобы в один момент просто понять, что вот он — конец пути — что замерзшее окончательно сердце перестало болеть, покрывшись, наконец, толстой коркой гладкого льда. Но вместо этого немец принял решение вернуться в свой мир — без холода, без хрустальных снежинок, без Кими.       Если бы это могло помочь! Если бы это хоть на секунду облегчило муки немца! От этого холода не было спасения — он настигал Себа снова и снова, то приобретая какую-то форму, отдаленно напоминающую человеческое обличье, то, наоборот, говоря лишь голосом вьюги за окном.       Все кажется совершенно законченным безумием, когда Феттель знакомится с новым напарником по команде — Шарлем Леклером. Жизнь в Ледяном мире не смогла разлучить Себастьяна и гонки, однако, именно этот мир и стал возможной причиной потери прежних результатов — Себастьян не до конца свыкся с постоянной болью в груди, что не могла не отвлекать от работы.       В первую их встречу монегаск не без интереса уставился на немца, легко и добродушно улыбаясь ему. Однако, на рукопожатие Леклера Себ тогда не ответил — не хотел распространять свой холод на кого бы то ни было еще. В конце-концов, его собственный печальный опыт с Кими не прошел даром.       Но сейчас, стоя перед камерой, Феттель не мог допустить повторения той ситуации, о которой предпочитал бы вообще не вспоминать. У Шарля в действительности очень горячие, сильные руки, а в зеленых глазах монегаска так красиво отражается солнце, что кажется, будто они на самом деле светятся изнутри.       Его общение с Шарлем кажется каким-то странным, однобоким, и немного, но все же, попирающим правила приличия, однако Себастьян, продолжающий мучится от преследующего его холода, ничего не может с собой поделать. Леклер может его согреть, и осознание этого факта одновременно, конечно, привлекает Себастьяна, но и пугает его не меньше.       После очередного, не очень удачного Гран-При Бахрейна, Шарль, вместо того, чтобы праздновать свое, честно отвоеванное, пускай третье, но, бесспорно, почетное место, упорно следует за напарником по команде, пока наконец, Себ, не утомленный этими бесполезными «догонялками», петляниями по паддоку и усилившейся болью в груди, не останавливается, как-то не слишком доброжелательно глядя на монегаска. Леклер довольно смело сокращает оставшееся между ними расстояние, осторожно, но при том решительно, дотрагиваясь до запястья Феттеля, сжимая его ледяную ладонь в своих — не просто теплых, а даже горячих — руках.       Немец рассеяно вглядывается в лицо молодого гонщика, не совсем понимая, что все это значит, однако чувствуя, как пальцы, до этого словно находящиеся в вечном онемении, начинают «оттаивать». От Шарля действительно веет таким нужным Себастьяну теплом, и он отчаянно сдерживается, чтобы не подойти ближе и не прижаться всем телом к этой живой «печке». Вместо этого Себ продолжает внимательным взглядом слишком холодных голубых глаз вглядываться в юное лицо напротив, несомненно, смущая этим монегаска, начинающего опасаться, что он что-то делает не так.       Немцу кажется, что у этого мальчика действительно «солнечные» глаза и что он весь такой теплый совсем не потому, что родом из средиземноморского Монако. Это тепло идет изнутри. От горячего, живого сердца.       Леклер, все же, отличается смелостью, в отличие от продолжающего стоять столбом Себастьяна, поэтому ему почти ничего не стоит прижать чужое тело ближе к себе, позволяя Феттелю почувствовать, наконец, блаженное и такое нужное ему тепло. Руки Шарля смыкаются на талии немца, словно отрезая того от мира и подтверждая еще раз твердость намерений монегаска, решившегося согреть этого Айсмена-поневоле. — Зачем? — это все, на что сейчас способен Феттель, вымотанный равно как физически, так и морально. — Потому, что так надо, — Леклер отвечает весьма пространственно, запуская пальцы в светлые, еще влажные после гонки, волосы Себа, начавшие уже закручиваться забавными крупными колечками.       «Потому, что только я смогу тебя согреть, и мы оба об этом знаем» — невысказанная фраза повисает в воздухе, одна мысль, разделенная на двоих, кажется как никогда верной. — Мне все еще слишком холодно, — также тихо бормочет Феттель, прикрывая глаза и желая окончательно раствориться в чужом тепле. — Кажется, будто даже сердце не бьется.       Монегаск каким-то медленным, тягучим, по-кошачьи плавным, движением перетек немцу за спину, неторопливо переместив сцепленные руки выше, словно невзначай задевая бока и ребра, при этом довольно плотно прижимаясь грудью к чужой спине. В этих жестах не было ни грамма вульгарной пошлости — Себ просто напросто нуждался в постоянном тактильном контакте, в постоянном тепле.       Одной рукой Шарль теперь обнимает его поперек груди, а другую кладет поверх глаз, лишая Себастьяна возможности видеть мир вокруг. — Прислушайся к себе, — тихо говорит Леклер ему на ухо, согревая кожу своим дыханием, отчего у Феттеля вдоль позвоночника ползут мурашки.       Себ прислушивается и действительно слышит, как под ладонью монегаска, находящейся на его грудной клетке, гулко бьется собственное сердце. Себастьян оборачивается и, глядя на Шарля, чувствует, как на ресницах задерживаются капельки крохотных растаявших льдинок.       И если на свете есть спасение от вечного, пронизывающего холода, то для него — это Шарль Леклер. Его мальчик с глазами солнца.