Пересекая

Бэкхён садится на больничной кровати, уставший и болезненный. Измождённый взгляд, поддёрнутый пеленой, становится затравленным. Узнаёт. — Зачем ты пришёл? — вместо «я так тебя ждал». Будто равнодушно. На самом деле — жалобно и разбито. Чанёль и не надеялся на сентиментальное воссоединение. Бэкхён всегда был как тот ребенок из эксперимента, который плачет, едва мама выходит из комнаты, но проявляет к ней агрессию, когда та возвращается. Чанёль давно выучил механизмы, по которым работает его психика. — К тебе. Зачем Чанёль пришёл? Ему давно не нужно отвечать себе на этот вопрос. Всё очень просто: их связь — лучшее, что случалось с ним в этой жизни. Пожалуй, она — вообще единственное настоящее, что есть в этом мире. Чанёль помнит, как они были счастливы вместе. Как Бэкхён доверял ему. Как плакал, как переживал, как боялся, как отчаянно обнимал. Как старался ради них, даже когда не было уже никаких сил. Как благодарил Чанёля за всё и за каждую самую маленькую вещь в отдельности. А ещё Чанёль помнит, как Бэкхён может улыбаться. Он так редко говорил ему, какая у него красивая улыбка. А ведь только она и имела значение. Всё внутри требует обнять и утешить. Хочется схватить Бэкхёна и просто больше не отпускать. Залезть к нему под одеяло и проспать в обнимку до завтрашнего утра. Хотя бы ненадолго почувствовать на коже его дыхание. Никогда они ещё не расставались так надолго. Бэкхён провёл в клинике целый месяц. Его вывели из острого состояния и отправили под обычное стационарное наблюдение всего несколько дней назад. Чанёль договорился об отдельной палате, чтобы Бэкхён мог нормально восстанавливаться. Чтобы хотя бы ночами никто не скрёбся и не пугал криками. Волосы успели уже немного отрасти, после того как их пришлось сбрить для наложения швов. И это тоже не может не давить — Бэкхён всегда носил длинные волосы. Они были ему необходимы, как ещё один слой между ним и внешним миром. Чтобы можно было спрятаться за падающей на глаза чёлкой. Переносица заживала и выглядела намного лучше. Хирург успокоил, сказав, что все не так плохо, как могло бы быть. Перегородку вправили, и когда она до конца срастётся, больше не должна потревожить. Но это не значит, что Бэкхёну не было больно. И не больно до сих пор. Самое страшное в жизни — видеть, как страдает твой любимый человек. Чанёль хотел бы забрать его боль. Но даже не представляет, как может облегчить её. Осторожными шагами он подходит ближе, боясь напугать. Хочется спросить: «как ты?» Но это ужасно глупо. Бэкхён уже месяц безвылазно сидит в этих глухих белых стенах. У него сотрясение, нос собирали по кусочкам хирурги, а через неделю запланировано первое судебное заседание. Естественно, что Бэкхён совершенно не в порядке. — Я скучал по тебе. Очень. Чанёль не скучал — умирал от скулящей тоски каждый день. Было невыносимо возвращаться в пустую квартиру, из которой вместе с присутствием Бэкхёна будто выветрилось вся жизнь. Свет и телевизор он даже не выключал, иначе просто сошёл бы с ума от холодной тишины квартиры. По телеку бесконечно крутили однотипные дорамы, где влюбленные ссорились по пустякам каждую серию, но потом всё равно обязательно мирились. И почему у них с Бэкхёном не могло быть так же? Чанёль о таких проблемах мог только мечтать. — Мне разрешили навещать тебя два раза в неделю, — он мягко присаживается на кровать. — Я протащил тут кое-какую запрещёнку, думал, ты соскучился по нормальной еде, — и достаёт из разных карманов несколько упаковок любимых мармеладок Бэкхёна и две шоколадки. — Взял чуть-чуть, а то спалят, я лучше в другой раз ещё принесу. Есть куда спрятать? «Другой раз?» Бэкхён не скучал. Не позволял себе скучать, потому что не имел на это больше никакого морального права. И ничего не отвечает. А что ответить? Виснет неловкое молчание. Хаотичные мысли Чанёля о том, как склеить диалог, резко прерываются открывшейся дверью, и в палату влетает какая-то девушка, растрёпанная от ветра. Чанёль не удерживается — морщится от досады. — Оппа! Мне позвонили, сказали, что ты попал в больницу, — тараторит она, сбиваясь с дыхания, видимо, бежала, — я переживала, приехала, как только мне разрешили… Какая-то родственница? Невысокого роста, короткая юбка, тёмные волосы до аккуратного подбородка… словно детский рюкзак на одно плечо. Чанёль сказал бы, что она красивая — как девушка вообще может быть некрасивой? — но она для него ребёнок. Сколько ей? Двадцать два? Двадцать три? Бэкхён говорил, что, как оказалось, у него имеется сестра — от первого брака отца — о которой он сам узнал совсем недавно, когда был у родителей после предыдущей госпитализации. Соответственно, сестра, по всей логике, должна быть старшая… — А вы, собственно, кто? — не слишком вежливо интересуется Чанёль. — Жена, — отвечает девушка и смотрит так, будто он здесь лишний, а не она. И показывает кольцо на пальце в ответ на скептический взгляд. — Жена? — тупо переспрашивает Чанёль. — Какая ещё жена? — переводит взгляд уже на Бэкхёна. Это просто какое-то глупое недоразумение. Они в психиатрической клинике, в конце концов. Сейчас весна, обострение, ну потекла кукуха у девочки, ну с кем не бывает… — Мы расписались, — вдруг очень тихо говорит Бэкхён, и Чанёль не узнаёт его побледневший, сиплый голос. Словно он очень долго кричал в пустоту. — В смысле? Когда? — Когда я сказал, что уехал в незапланированную командировку. — Понятно, — Чанёль уже потерял способность чему-то удивляться. — И зачем? — спокойно интересуется он. — А что за проблема вообще? — искренне не понимает девушка. — Вы кто? Чанёль ждёт ответа Бэкхёна, потому что он уже как-то не уверен. — Мы… встречались, — едва слышно говорит тот, так и не подняв головы. Встречались? Не встречаются. Встречались. И как давно они уже не встречаются по версии Бэкхёна? Почему у Чанёля абсолютно другая версия происходящего? Он чувствует этот истерический импульс внутри, чтобы устроить скандал, но понимает, что нельзя. Чанёль не знает, в каком состоянии находится Бэкхён, не знает, помнит ли тот вообще хоть что-то, не знает, насколько Бэкхён вообще вменяем. Что-то выговаривать ему сейчас — всё равно что ругать погрызшего тапки щенка, который всё равно не поймёт причинно-следственную связь. Худшее время, чтобы выяснять отношения. Если Чанёль хочет получить ответы на свои вопросы, остаётся один вариант — поговорить с этой девушкой. И всё было бы не так печально, если бы она не выглядела так молодо. Какой им с Бэкхёном ребёнок? — ужасается Чанёль. У него уже есть один ребёнок, и этот ребёнок притащил откуда-то ещё одного ребёнка, с которым они, судя по всему, наворотили дел. — Идём, я провожу тебя, — Чанёль поднимается на ноги и направляется на выход, показывая, что возражения не принимаются. Им придётся поговорить. Только не при Бэкхёне. Она должна понимать. Чанёль открывает дверь и ждёт, когда девушка выйдет вместе с ним, растерянно обернувшись на Бэкхёна. Они быстро спускаются на первый этаж, где она забирает свою куртку из гардероба, и Чанёль помогает ей одеться. — Вы вернётесь? — спрашивает, когда он ведёт её на выход, не забрав свою верхнюю одежду. — Вернусь. На улице Чанёль сразу лезет в карман за сигаретами. — Я закурю? — по-джентельменски спрашивает разрешения, приваливаясь спиной к перилам. — Без проблем. На территории больницы очень чисто и спокойно. Немного пустынно, но главное — спокойно. Как и должно быть в хорошей психиатрической клинике. Настаёт неловкое молчание. Напоминает сцену из сериала, где на вечеринке пересекаются две девушки одного парня, с которыми тот умудрялся спать одновременно. Такое клише. — Расслабься, — выдыхает Чанёль после первой затяжки. — Я не собираюсь никого из вас убивать. Мне просто надо знать, что произошло. Девушка стоит напротив, прислонившись к стене и сложив руки на груди. Она не настроена с ним откровенничать. А что поделать? — По закону у тебя, конечно, есть право не свидетельствовать против себя и своего мужа, но я буду благодарен чистосердечному признанию. Она должна понимать, что делает это не ради Чанёля. — Мы расписаны. Это правда. — И как это вышло? — Мы встретились в субботу, — начинает она, собравшись с мыслями. — За день до поездки. Я просто стояла в магазине на кассе, а Бэкхён-оппа попытался влезть без очереди, хотя было очень рано, и кроме нас и какой-то старушки в магазине больше никого не было. Я сделала ему замечание, но он сразу сказал, что просто захотел познакомиться со мной. Спросил, какой алкоголь я люблю и купил мне его. Я дала ему свой какаотолк. Не знаю, я, наверное, просто слишком офигела, со мной никогда никто так не знакомился, обычно просто задают какие-то тупые вопросы, на которые даже отвечать не хочется. После этого мы не переписывались даже. А на следующий день оппа звонит, рассказывая, что хочет усыновить ребенка, и ему нуден штамп в паспорте. Типа это обязательное условие. Я была уверена, что это просто очередной оригинальный способ вытащить меня на свидание. Мы снова встретились, он угостил меня кофе и сидел страдал, что день в день нас в Сеуле не распишут. Я предложила Лас-Вегас в шутку. Ему понравилась идея, только лететь далеко. Выяснили, что ещё на Хайнане такая же система. Я, честно, была до последнего уверена, что он рофлит. Но он купил билеты и мы реально поехали в аэропорт. Я никогда ещё не летала на самолёте, а он специально купил мне место у окна, и я чувствовала себя просто героиней какой-то многобюджетной дорамы… Для меня никто никогда такого не делал. Чанёль, к сожалению, слишком хорошо её понимает. — Приземлились в Санье без проблем, ну и поехали сразу в ближайший отель. — В куртках? — Оппа купил мне летние вещи. Сразу так и сказал, что пофиг, всё купим на месте. В итоге он подарил мне футболку, шорты, — девушка загибает пальцы, вспоминая, — два купальника, босоножки… Вот мой бывший за два года наших отношений купил мне всего одни джинсы! Ну, в общем: мы заселились в отель, пошли на пляж. Я первая пошла купаться, а оппа остался с вещами, сидел что-то печатал в телефоне. В итоге, он забыл вытащить его из кармана и утопил, когда полез в воду. Я начала переживать, но он сказал, что ничего страшного, и просто отдал мне свою банковскую карту. Потом мы немного выпили в баре, и оппа… Это «оппа» о его Бэкхёне, как металлоломом по стеклу. — … вернул меня в отель. Выяснилось, что мой китайский настолько дерьмовый, что нам дали номер с одной двухспальной кроватью. Мы подумали вначале, что комнаты просто две, но вторая дверь оказалась дверью на общий балкон. — И? — Оппа уложил меня в кровать, помог развязать завязки на босоножках и укрыл одеялом. Это всё, что он сделал за вечер! И вообще в принципе за всё время. — Бэкхён снимал кольцо? — Что? — на её лице мелькает искреннее недоумение. — Какое кольцо? Ладно, похоже на правду. Сложно моментально догадаться, какой будет правильный ответ. Бэкхён носит подаренное им кольцо на правой руке и не снимает, когда ложится спать. Вообще никогда не снимает. Только если не планирует засовывать пальцы в кого-нибудь. — Так, потом? — Я ждала его, но случайно заснула. Утром его тоже не было в номере, он так и не пришёл ночевать. Я начала переживать, но подумала, может, просто уже спустился на завтрак. Оббегала все залы, просто не знала, что делать. Он был без телефона. Карта, деньги — всё отдал мне после того, как полез плавать в этих шортах. Когда я поднялась обратно в комнату, он уже был там, сидел под дверью. Я начала кричать, где он был, ответил, что в городе. Типа, просто потерялся. Как вернулся? На такси, запомнил название отеля. Откуда деньги? Сказал, что просто отдал водителю часы. Вот в этот момент я охуела так, как не охуевала никогда в жизни. Я спросила, есть ли у него родственники, нужно ведь было кому-то позвонить, мне было страшно за него и за себя. Он сказал, что он из детского дома и у него никого нет. Чанёль уже не впечатлён. — Окей, дальше? — Я не знаю, что дальше… Я спросила вернёмся ли мы сегодня домой, он сказал, что да. Я просто делала, что он говорит и со всем соглашалась. Мне было страшно, что если скажу что-то не так, он что-то сделает. Со мной, с собой, что угодно. После такого я уже не знала, на что он ещё способен. Чем он занимался всю ночь в городе? Я без понятия. Заявление мы подали, как и планировали. Пока ждали очереди, оппа купил мне кольцо, я сама выбрала, но… это были худшие четыре часа в моей жизни. В итоге нас без вопросов расписали, и мы улетели. Я думала, что поседею. Когда уже вернулась домой, просто заблокировала его везде нахрен и думала о том, как буду подавать заявление на развод в одностороннем порядке. А потом спустя где-то неделю мне звонят и говорят, что он в психушке. Пришла навестить, как только врачи разрешили, что я, не человек что ли… И надо было хотя бы вернуть телефон, он случайно забыл его. Может быть, его даже реально восстановить, — девушка лезет в свой детский рюкзак, роется в нём и действительно достаёт телефон Бэкхёна, который тот якобы потерял. — Вот. Чанёль подходит ближе, чтобы забрать его, убеждаясь, что это действительно он. Весь исцарапанный и покоцаный, но знакомый до каждой трещинки. Бэкхён не умеет обращаться с вещами и никогда не использует ни чехлы, ни защитные стёкла. Ходит так, пока телефон не развалится, а потом просто покупает новый. Говорит, что вещи существуют для того, чтобы ими пользоваться, а не для того, чтобы на них любоваться. Чанёль так-то согласен, но… как это противоречит тому, чтобы просто быть более аккуратным и не тратиться лишний раз на то, что может прослужить намного дольше? Впрочем, это уже не важно, он смирился и с этой его философией. — То самое чувство, когда встретила идеального парня, а он оказался психом, — вздыхает девушка, подытоживая историю. — Так ещё и выяснилось, что у него есть парень. Могла бы и догадаться, не бывает всё так идеально в этой жизни. Ничего между ними не было… и теперь Чанёлю даже стыдно, что он успел усомниться в верности Бэкхёна. Молодец, что хотя бы сдержался и не наговорил ему ничего. У них просто не те отношения, чтобы они расстались из-за чьей-то измены. Да и Бэкхён слишком сложноорганизованное существо для такой тупой банальности. В последнюю их встречу Чанёль снял его с окна и держал, чтобы Бэкхён не покалечил хотя бы себя. Своими глазами увидев то состояние Бэкхёна… сложно было бы считать это изменой в любом случае. Секс с невменяемым человеком — уже изнасилование и статья. Чанёль бы как-нибудь пережил, а вот Бэкхён… сожрал бы себя заживо. Их отношения разрушил бы даже не сам факт измены, а его неуёмное чувство вины. Чанёль рад, что ничего не было, большей частью из-за этого. Как много вообще помнит Бэкхён? Как он сможет справится со всем остальным? С драками, с побегом… Как позволит себе снова быть нуждающимся в любви Чанёля? В уголках глаз режет, а мурашки по спине совсем не от холода. Они сделали тысячу шагов назад в лечении, но Чанёль надеется, что ничего не случилось хотя бы между ними. Даже к этой девушке у него нет претензий. Потому что Чанёль понимает её, как никто другой. Это не странно вовсе, что они оказалась вместе в этой ситуации. Скорее очень даже закономерно. Такие люди, как Бэкхён, цепляют. Очень легко, естественно и бесповоротно. Чанёль абсолютно так же повёлся на его очаровательную ебанутость. На то, какой Бэкхён эмоциональный и тонко чувствующий, склонный к безрассудству и способный на красивые жесты. Чем не рыцарь из сказки? Такой и поэму посвятит и дракона подарит. Ну а кто ещё бы разрешил незнакомому человеку без прав сесть за руль своей машины? Кто ещё бы пустил незнакомца к себе в дом и оставил на ночь? Кто бы предложил переехать к себе через пару месяцев после знакомства? И даже предложил сделать музыкальную студию в одной из комнат своей квартиры? В этом мире просто нет второго такого человека, как Бэкхён. Его личность манит, как манит совершенное оружие. Ты знаешь, что оно опасно и может уничтожить полмира, но от этого только сильнее восхищаешься и лезешь трогать. Это не просто какая-то дорогая игрушка, которую можно купить или которую ты видел уже тысячи раз у других и прекрасно знаешь, что от неё ожидать. Бэкхён — это что-то другое, что-то невероятно особенное. Что-то, что может взорваться прямо у тебя в руках, но ты всю оставшуюся жизнь будешь рассказывать всем и каждому, как однажды касался его. Да, у тебя теперь нет пальцев, но ты касался. И это стоило всего. — И давно вы… вместе? — Почти год. К Чанёлю невольно проникаешься уважением. Что он остаётся рядом, заботится и опекает. Даже сейчас. — Я очень рада, что у оппы есть вы, — в её голосе хорошо читается облегчение. Она рада. Действительно искренне рада, что у Бэкхёна есть поддержка. Но ещё больше она рада, что этой поддержкой не нужно быть ей. Такой Бэкхён уже не нужен. И Чанёлю совершенно нечего с ней делить. Он и не думал даже, что спустя столько времени найдёт ещё какие-то плюсы в Бэкхёне. Да, он легко нравится людям, но едва ли кому-то нужны такие проблемы. Никто просто не будет ввязываться в отношения с ним. Чанёль не сможет долго выдерживать конкуренцию, поэтому лёгкие варианты — сразу не для него. Но чем сложнее путь — тем меньше на нём встречаешь соперников. И хотя бы поэтому имеет смысл выбрать его. — Не представляю даже, какого вам с ним, — зачем-то сочувствует она ему. — А какого Бэкхёну? — криво усмехается Чанёль. Он мучается с ним едва ли год. А Бэкхён мучается сам с собой уже почти двадцать восемь лет. Чанёль выбрал это сам по своим личным причинам. А Бэкхён просто таким родился. У него, как раз-таки, никто ничего не спрашивал. Его день рождения уже совсем скоро, а из вариантов, как его провести, только больница и тюрьма — и то на усмотрение судьи. И единственное, что может сделать Чанёль — постараться, чтобы это всё-таки была больница. — А что… вообще с оппой произошло? — несмело спрашивает девушка, не сильно рассчитывая на ответ. Должен ли Чанёль рассказать? Или пусть Бэкхён разбирается с ней сам? Как ему вообще стоит относиться к ней прямо сейчас? Чанёль ничего не имеет против неё, может быть, она даже хороший человек, раз нашла в себе силы прийти после того психологического хоррора, что ей устроил Бэкхён. Тут взрослый мужик в ахере, она — тем более. Ей вставать завтра к первой паре и обсуждать с подругой камбэк любимой группы, а тут какой-то придурок предложил ей выйти за него замуж и съехал крышей на следующий день. — Неправильно выписанные таблетки, — наконец отвечает Чанёль. — Антидепрессанты нельзя пить биполярникам. От них выбрасывает в манию. — И врачи не знали, что на самом деле ему их нельзя? — Получается так. Больше она не задаёт вопросов. И они молчат какое-то время. — Оставь мне свой номер, — просит Чанёль, докурив вторую. Потому что Бэкхён уже десять раз забыл или потерял её контакты, Чанёль уверен. — Надеюсь, вы не позвоните мне завтра, чтобы предложить выйти за вас замуж? — Я очень постараюсь держать себя в руках, — Чанёль сканирует её qr-код, добавляя в какаотолке. — Ты далеко живёшь? Ему по-человечески неловко, что ей пришлось переться на край света, чтобы стать одноразовым персонажем в их гейской лав-стори с элементами триллера. — А что? Хотите подвести, чтобы потом подкараулить меня у дома, поймать и расчленить? — Я не настаиваю, просто предлагаю из вежливости. Можешь сфотографировать номер машины, отправить маме и я довезу тебя до ближайшего метро. — Ладно. Но только до ближайшего метро. Чанёль галантно открывает девушке дверь на переднее сиденье, и, сдержав обещание, высаживает возле метро. Возвращается обратно, снова паркует машину и, не дожидаясь лифта, поднимается на третий этаж. Едва он переступает порог палаты, как Бэкхён вскакивает с постели и бежит к нему. Чанёль сгребает его в объятия, переживая момент долгожданной встречи, чувствуя запах стерильно-приторной лаванды — больничного кондиционера для белья. Облегчение такое душащее, что можно перепутать со счастьем. От Чанёля пахнет сигаретным дымом, юной листвой, улицей и влажной землёй. За пределами этих стен, должно быть, уже расцвела весна. Но Бэкхён не ощущает ни потепления, ни оживления природы, и вся прошлая жизнь кажется дымкой. — Прости, от меня, наверное, воняет, — неловко извиняется Чанёль. Бэкхён чувствует горечь табака слишком сильно, но ему всё равно. — Я думал, ты ушёл… — «навсегда». Он не понимает, почему Чанёль всё ещё здесь. Почему не бросает, не ругает, не злится, не кричит. — Просто подкинул девочку до метро. — Ты прятал её труп? — Нет, она поехала домой. Как зовут, кстати, её? — Чанёль только сейчас понимает, что даже не спросил имени. — Думаешь, я ебу? — грустно усмехается Бэкхён, немного отстраняясь. Его глаза заплаканные, но уже осмысленные. Чистые от слез. — Совсем ничего не помнишь? — Что-то помню, но очень смутно. Как будто… просто дурацкий сон. Бэкхён пытается собрать подранные лоскуты воспоминаний, но они выскальзывают из рук, скользкие от крови его текущего сознания. Он не хотел. Не делал специально. Он виноват. Но его не извинят. Потому что это уже слишком. — Прости меня… Бэкхён никак не сможет оправдаться. Придумать какую-то тупую отмазку, как мог бы сделать любой обычный человек, чтобы выкрутить ситуацию в свою пользу. Всё, что ему хочется сказать — «не отказывайся от меня». Но он прекрасно понимает, что не имеет на это права. — Я… — Чанёль гладит его по щеке, — должен что-то сказать, но что бы я ни сказал, этого будет недостаточно… — Тебе не обязательно что-то говорить. — Я не трогал её, правда, я не собирался... — Я знаю. Бэкхён просто смотрит на него глазами полными боли. Не в силах сказать что-то ещё. Чанёль обнимает снова. Ему это нужно. Просто почувствовать, что Бэкхён живой и рядом. Что Чанёль не идеально, но справился. Что у них есть шанс начать заново. Бэкхён едва стоит на ногах, ему не хватает сил, чтобы даже обвить руками за талию — он слабо цепляется кончиками пальцев за ткань футболки, прильнув головой к груди. — Идём в кровать. Фраза болезненно отдаёт воспоминаниями о прошлом. Когда они заигрывались, или, наоборот, собирались ложиться. Бэкхён всегда чувствовал особую любовь, когда Чанёль укладывал его спать, а не мешал ему это делать. Он поправляет рукава кофты и залезает обратно в кровать с ногами, ощущая себя до мерзости странно, когда Чанёль садится вплотную. Страшно даже представить, через что ему пришлось пройти из-за него. — Тебе не нужно оставаться со мной. Не нужно… меня прощать. Правда. Ты не должен. Такое вообще… никто не должен прощать. — Ты ни в чём не виноват. Бэкхёна не за что прощать. Как будто он сидит тут с разбитой головой и сломанным носом от нехрен делать. Чанёль прекрасно понимает, что Бэкхён буквально настолько болен, что уже не может отвечать за свои поступки. — Я виноват во всем, что случилось. Я подверг тебя опасности. Я… — Послушай меня. Бэкхён поднимает беспомощный взгляд, но почти сразу опускает, ожидая приговора. — Ты болен. Чанёль видит, как его глаза моментально наполняются слезами. — Ты… знаешь? — Да. Ну, разумеется: Бэкхён же больной, так и что на него злиться? — Зачем тебе это? Я причиняю тебе столько боли… Бэкхён делает Чанёлю больно постоянно. Он подверг его жизнь опасности. Чанёль в буквальном смысле больше не в безопасности рядом с ним. И с этим ничего не сделать — проблема исчезнет, только когда исчезнет Бэкхён. Потому что Бэкхён и есть одна большая проблема. Чанёль притягивает его к себе, обнимая, и Бэкхён жмётся ближе. — Просто хочу разделить твою. — Почему ты не можешь просто бросить меня?.. Бэкхёна давно уже бросили — его родители двадцать семь назад. Это тянется уже столько времени, что Чанёль как бы и не при делах вовсе. Он не бросит, просто уйдёт, выбрав заботиться о себе. И может сделать это в любой момент с совершенно спокойным сердцем. — Тебя никто не может бросить. Ты же не собачка. Бэкхён действительно боится, что из-за него может пострадать Чанёль. Потому что ему становится хуже. Кто знает, что ему взбредёт в голову в следующий раз? Чанёль теперь тоже в опасности. — Я не понимаю, почему?.. — практически выдыхает от усталости Бэкхён куда-то в шею. Чанёль берёт его руку в свою, гладит вены, оплетающие исхудавшие запястья и целует фаланги. Потому что Бэкхён нуждается в его любви, как никто другой. — Потому что ты особенный, — вновь повторяет Чанёль. — Мне ни с кем больше не хочется проводить время так сильно, как с тобой. Говорить хочу только с тобой. Я правда хочу прожить с тобой всю жизнь. И чтобы ты был счастлив. Если бы вселенная сейчас предложила мне исполнить одно моё желание, я бы загадал, чтобы ты выздоровел. Мне не нужны мировая популярность, грандиозные туры и красивая жизнь. Мне ничего этого не нужно без тебя. Ты — самое важное в моей жизни. Бэкхёну дико от того, насколько сильно любит его Чанель. Он готов не просить ничего для себя, лишь бы Бэкхёну стало лучше. — Я люблю тебя, — тихо и твёрдо говорит Чанёль. — И никогда не брошу. Мы пройдем через это вместе. Я тебе обещал. И я не собираюсь отказываться от своих слов. Я совру, если я скажу, что всё в порядке. Но между нами всё в порядке, это правда. Моё отношение к тебе не изменилось. — Это больше не пограничка, — в отчаянии шепчет Бэкхён. — Это биполярное, Чанёль. Это на всю жизнь… И это не лечится. — Я знаю, — ему не важно, как это называется. — Но ты — это всё ещё ты. Всегда им был, есть и будешь. Надо только подобрать терапию и таблетки. Бэкхён — всё ещё его Бэкхён. Он в любом случае больше, чем свой диагноз. — А если они не помогут? Что если у меня опять съедет крыша? — Значит, попробуем другие. Бэкхёну страшно. Просто очень страшно после всего, что он пережил. Страшно жить, страшно просыпаться, страшно возвращаться в то состояние. Страшно от одного осознания, что однажды всё повторится. Новый диагноз. Новый бой с болезнью, который Бэкхён начинает заново. В миллион сто пятый раз. Такое ощущение, что он всегда был такой. И история его болезни понемногу перерастает в историю его жизни. Сил уже нет. И самого Бэкхёна уже тоже нет. Он давно потерял свою личность в череде несвязанных между собой фаз. Теперь всё бессмысленно. Это биполярное расстройство. Больше не получится изучить болезнь, чтобы знать, как действовать. Маниакальная фаза в любом случае повторится. Если не сегодня, то завтра. Так же, как и депрессия. Нет смысла бороться. У Бэкхёна была надежда. А теперь её отняли. Пограничку можно регулировать хотя бы как-то. С биполяркой такое не прокатит. Чанёль много читал об этом после того, как лечащий врач сообщил, что к ПРЛ Бэкхёна добавили БАР. И, судя по всему, преобладали у него смешанные эпизоды — довольно сложная форма заболевания, когда фазы сменяются слишком быстро или вовсе накладываются друг на друга. Когда дико эйфорит и одновременно хочется сдохнуть. Это тяжёлые переживания. Они разрушают душу. Вот ты смотришь на небо, а оно одновременно и голубое, и красное. Как можно после такого остаться нормальным? У Бэкхёна всегда были странные депрессии и странные минуты просветления. Он мог пролежать все выходные на кровати, но внезапно найти кучу сил, чтобы с болезненным энтузиазмом убрать всю квартиру. У него могло быть возбуждённо-радостное настроение, но при этом любая мелочь провоцировала мысли о смерти. И все это беспорядочно, нелогично, из крайности в крайность. В понимании Чанёля всё встаёт на свои места. Все эти его Проекты Спасения Мира, а потом тем же вечером: «не мешай, я считаю, с какого этажа лучше прыгать, чтобы красиво работала физика». Чанёль всё списывал на пограничное. Симптомы слишком похожи. Он понимает… что не мог знать. Даже врачи допустили ошибку. А драгоценное время было упущено. Болезнь спрогрессировала. Чанёль просто никак не мог знать, что хорошее настроение Бэкхёна — не долгожданный терапевтический эффект от антидепрессантов, а разгонная полоса перед маниакальной фазой. — Я думал, что могу себя контролировать, — шепчет Бэкхён. — Мне казалось, я понимаю, когда мне плохо, а когда я в порядке. Когда мне нужна помощь, а когда нет. Но на самом деле… я даже не чувствую, что что-то идёт не так. Бэкхён думал, что замечает моменты, когда ему становится хуже. Ему казалось, что он ни с чем их не спутает. Но это оказалось не так. И теперь каждый раз, когда Бэкхёну будет чуть радостнее или чуть грустнее, Чанёль будет думать, что он опять поехал крышей. Чанёль предполагает, что это было биполярное с самого начала. Просто врачи ошиблись с диагнозом. Ошиблись и с его таблетками и с психотерапией — психолога даже ни разу не смутило, что Бэкхён элементарно не может вести дневник эмоций. Он не понимает даже, какие ситуации имеют на него влияние, а какие нет. Именно поэтому ничего не помогало. Разговоры о жизни с ней были бесполезны. А таблетки были выписаны от депрессии. Бэкхён всё делал, старался, но это просто не помогало. Он со многим научился справляться сам, но этого всё ещё не было недостаточно. От психолога было мало толку — ей разве что можно было поплакаться и получить немного поддержки. Бэкхёну нужен хороший психиатр, а не психолог, и специализированная психотерапия. — Ты справлялся даже без нормальной помощи. Теперь будут таблетки. И правильная психотерапия. Теперь станет легче, — Чанёль заносит руку, чтобы погладить по коротким волосам, но Бэкхён неожиданно дёргается. А у Чанёля сжимается сердце. — Прости за то… что напугал. Я бы не ударил ни при каких обстоятельствах. Тем более тебя. — Не извиняйся. На твоём месте я бы сам себе втащил. — Какой «втащил», Бэкхёни, ты чего? — в ужасе выдыхает Чанёль. — Ты ведь даже не знал, на что ты подписываешься… Я предупредил только о пограничке. Я правда не буду осуждать тебя, если ты уйдешь. Так будет правильно. — Ты бы меня не бросил, случись такое со мной. — Откуда ты знаешь. — Ну разве ты бы ушёл, если бы я заболел раком? — Да, — врёт Бэкхён. — Это неправда. — Ты не можешь решать за меня, — неожиданно прорезается грубостью слабый голос. Бэкхён находит, на что обидеться, хотя Чанёль не сказал ничего такого. Классика. Но Чанёль не собирается соревноваться с ним в его шизанутом упрямстве, будто это что-то решит, если он попытаться объяснить. Это лишь сделает больно, а Бэкхён запомнит обиду на всю жизнь. И будет потом предъявлять при каждом удобном случае, как доказательство того, что его не любят. — Ладно, прости... Я действительно не знаю, что ты чувствуешь и как думаешь. Чанёль проверяет время на экране телефона — им надо было успеть обсудить ещё одну вещь. — Не знаю, сообщили ли тебе уже… — аккуратно начинает он. — Но суд назначили на двадцать первое число. — А какое сегодня. — Пятнадцатое. Бэкхён не переживает об этом. Ему всё равно. Но он знает, что за него переживает Чанёль. И переживает — явно не то слово, которое описывало бы его состояние. То, что совершил Бэкхён по отношению к Чанёлю — это преступление. — Я говорил с адвокатом. Он сказал, что не должно возникнуть проблем с тем, чтобы доказать твою невменяемость, чтобы срок заменили на лечение. — Но я ведь… вменяемый. Как вообще можно признать в себе то, что ты неадекватный? Чанёль вздрагивает, когда опускается ручка и снова открывается дверь. Заходит доктор Ли — новый лечащий врач Бэкхёна. Чанёль тактично встаёт, чтобы поздороваться. — Добрый день, рад, что вы пришли, мистер Пак. Ну что, мистер Бён, есть какие-нибудь новости? Изменилось что-нибудь со вчерашнего дня у моего образцово-показательного пациента? — врач на ходу заполняет обходной лист. — Вроде нет. — Сегодня какой-то сумасшедший день, только добрался до вас. Можете садиться, я буквально на две минуты, — разрешает он, листая прошлые записи, при этом умудряясь заметить разложенные на столе листы, исписанные от руки. Чанёль на них даже внимания не обратил. — А это что такое у вас? — Мисс Ким получает второе высшее. Сказала, что мы её достали, и теперь она хочет спокойно работать в школе учителем биологии. Попросила помочь ей с рефератом. — Ну да, верно я говорю: без ума с ума не сходят, — врач пробегается глазами по рукописям, будто бы они имели какое-то отношение к делу. Видимо, привычка всё всегда подмечать и на всё обращать внимание. А как без этого быть хорошим врачом? Тем более психиатром. — Так, ладно, вернёмся к нашей истории… После приёма лития тошнило? — Немного. — Плохо. Я скажу мисс Ким, чтобы увеличила промежуток между приёмами. Как настроение в целом? — Не знаю. Так же. — Посещение близких вам его не поднимает? — Не знаю, — голос вздрагивает. Стандартный опрос — для Бэкхёна экзекуция. Какой же ад творится в его голове. И как он вообще находил в себе силы ходить к психотерапевту, когда всё на самом деле вот так? — Холодновато как-то, вам не кажется? — замечает доктор и проверяет температуру на стене. — Шестнадцать градусов, не положено. Я закрою окно. — Оставьте, пожалуйста. — Вам душно? — Нет, просто жарко. Хватает одного взгляда на его тёплый свитшот — Чанёль привозил Бэкхёну комфортную одежду, когда врач разрешил не носить больше больничную сорочку за примерное поведение. — Понятно, — вздыхает он. — Снимайте. Бэкхён переводит испуганный взгляд на Чанёля, как будто тот мог ему чем-то помочь. — Мистер Бён, — твердо, но мягко настаивает врач, — окажите, пожалуйста, содействие медицинскому персоналу. Я не буду вас ругать. Бэкхён сдаётся — на него легко надавить, и стягивает кофту через голову, оставаясь в футболке. Руки сплошь покрыты гематомами — как будто его избивали ногами. Особенно много синяков на плечах. Первая мысль — они ведь должны были уже побледнеть, со дня драки прошёл уже целый месяц. «Я бы сам себе втащил». Некоторые синяки слишком свежие, будто появились вчера, какие-то — уже блёклые. Врач не выглядит впечатлённым. Он осматривает внимательно и, надо сказать, довольно бережно. Удивляет его выдержка. Каждый чёртов день вкладываться в своих подопечных, всеми силами пытаясь им помочь, когда те даже не могут перестать вредить себе. Чанёль не понимает, за что Бэкхён себя винит? Какая ему ответственность? Он даже не может перестать наносить себе увечья. — С какой целью вы это делаете? — Просто… было плохо. С Бэкхёном можно разговаривать, как с нормальным человеком. Просто иногда он ломается под тяжестью собственных эмоций. Это и есть специфика аффективных расстройств. — Давайте я предложу вам альтернативу, — врач лезет в карман халата и достаёт оттуда обычный маркер для доски. — Когда будет плохо, можете разрисовывать руки, вместо того чтобы резать или оставлять синяки. Договорились? — Я попробую. — Потом ещё красный принесу. И одежду я тоже попрошу забрать. Вам нужно продолжать ходить на групповую терапию. За один день от этого не избавиться. Я лишь могу предложить то, что облегчит вам жизнь хотя бы в короткой перспективе. Завтра после завтрака у вас встреча, помните? — Да. — Хорошо. Я скажу мисс Ким, чтобы она вас осмотрела и обработала синяки. Ещё раз прошу прощения, что я сегодня не по расписанию. Мистер Пак, у вас полчаса, — напоминает он. — Я помню, спасибо. Чанёль думал, что его прогонят, но врач прощается и выходит, оставляя им ещё немного времени пообщаться. Большая ошибка — отбирать у пациентов общение с важными людьми. Бэкхёну предстоит вернуться к обычной жизни после окончания лечения, и если он растеряет к тому моменту все социальные связи — это станет просто невозможно. Бэкхён подозрительно спокоен, но Чанёль понимает, что это видимое спокойствие — лишь оборотная сторона отчаяния. И снова просто его обнимает. — Не вини себя, Бэкхён. Я тебя не виню. — Я не могу… Бэкхёну очень плохо. И это то, как он справляется. Делая себе больно. Но, судя по количеству синяков — помогает так себе. Раньше Чанёль всегда был рядом, успокаивал, пытался вытащить из этого состояния. Делал всё, что мог, но несколько шрамов всё равно добавилось за последний год. — Тебе не за что себя наказывать. Ты уже достаточно настрадался. Больше не нужно. Накачанный препаратами, Бэкхён не может свалиться в истерику, но на груди становится так щемяще легче после слов Чанёля. Будто только он может решать, было ли ему достаточно плохо. — Правда? — Правда. — Но… что мне тогда делать?.. Чанёль отчётливо понимает, что Бэкхёна нужно держать и не отпускать. Нельзя давать упасть ему совсем, потому что тогда он уже не сможет встать. — Тебе нужно поправляться. Хорошо есть, спать, пить таблетки и ходить на терапию. Это твои главные задачи. Думай об этом, хорошо? Оглянуться не успеешь, как всё снова будет, как раньше. Я обещаю. Чанёль не знает, верит ли в это сам. Коллеги Бэкхёна ещё несколько недель назад передали его ноутбук, дипломы, вещи и справки, которые возвращают после увольнения. Чанёль не знает, как будет рассказывать ему об этом. Явно не сейчас. Бэкхёну будет безумно тяжело вернуться к обычной жизни. И будет только сложнее с каждым следующим днём, проведенным взаперти этих стен. Неизвестно, сколько врачи сочтут нужным держать его здесь. Неизвестно, каким будет решение суда. — Будь умницей, ладно? В голову как будто напихали тяжёлой ваты. Бэкхён почти засыпает у него на руках от усталости. Теперь даже сон отнимает силы. Что говорить об общении. — Ты сонный? Чанёль чувствует слабый кивок в плечо. — Хочешь лечь? Бэкхён не сопротивляется, когда Чанёль привычно укладывает его и укрывает одеялом. А вытряхнувшиеся из него сладости засовывает под подушку. Времени ещё почти пятнадцать минут. Чанёль досидит до конца, даже если Бэкхён заснёт. Он гладит его по голове, думая о том, что совсем скоро ему придётся уйти и прожить целых три дня без Бэкхёна — Чанёль уже очень сильно скучает. — Я приду в четверг, хорошо? В это же время. Бэкхён глотает слова и отвращение к себе, не может ответить «спасибо, я очень сильно люблю тебя», потому что понимает, что должен намного больше.

***

Четыре светлые стены, на которых видны отметины времени, дореволюционная мебель и стойкий запах старого ремонта. Зал суда небольшой сам по себе, сейчас ещё и практически пустой. Бэкхён не удостоен чести на что-то более пафосное и шикарное — он ведь даже никого не убил. Интересно, любил бы Чанёль его так же, если бы Бэкхён прикончил того полицейского? По левую руку сидит адвокат Чхве и угрюмо пялится в разложенные на столе бумаги. Делает это уже минут двадцать, будто наказывает игнорированием. Доверия к нему никакого, хоть адвокат и пытается быть учтивым и поддерживающим. Ему плевать, уверен Бэкхён. Плевать на справедливость, плевать на мораль, на чувства Бэкхёна в конце концов. Это просто его работа — защищать клиента, не важно, виновен тот на самом деле или нет. В глубине души мистер Чхве, наверное, даже осуждает его, но ведёт себя уважительно, просто потому что Чанёль ему заплатил. Тошнило беспрерывно. — Прошу всех встать, суд идёт! — зычно объявляет секретарь, как будто ему больше всех надо. Немногочисленные присутствующие поднимаются на ноги, и сквозь этот шорох в зал входит судья в мантии. — Прошу всех садиться, — без какого-либо выражения объявляет она и опускается на предназначенное для неё место. Ни здравствуйте тебе, ни до свидания. Становится ещё более паршиво от понимания, как ей не хочется всем этим заниматься. Да и что доказывать, когда всё есть на камерах видеонаблюдения? Просто устроят Бэкхёну показательную порку и с чувством выполненного гражданского долга разойдутся по домам. Неприятно чувствовать себя деталью бестолковой системы, которую кто-то когда-то создал в жалкой попытке упорядочить эту хаотичную, бессмысленную и жестокую реальность. Исход заседания заведомо ясен — достаточно просто взглянуть на всех этих людей. Бэкхён не может разглядеть лиц без очков, но ему достаточно просто их интонаций и шорохов движений. Он привык к тому, что неосознанно чувствует и понимает, как думают люди. И от этого всегда чувствовал себя будто бы в зрительном зале, а не на сцене. Сейчас так вообще — просто клоуном в цирке. — Судебное заседание объявляется открытым, — раздаётся вялый стук молотка, — слушается дело по лишению дееспособности Бён Бэкхёна, обвиняемого по статьям «преступление против общественного порядка» и «оказание сопротивления при задержании с применением насилия в отношении представителя власти». Переходим к установлению личности подсудимого. Встаньте, подсудимый, — говорит она так, будто диктует скучный лекционный материал. Преодолевая мутную слабость, Бэкхён поднимается на ноги. — Представьтесь, пожалуйста. — Бён Бэкхён, девяносто второго года рождения. — Чем занимались до госпитализации? — Работал старшим научным сотрудником в Центре когнитивного моделирования и искусственного интеллекта. — Присаживайтесь, — судья даже не поднимает головы. Случай однозначный, и мистер Чхве говорил, что не нужно переживать. Но Бэкхён и так не собирался. Его жизнь кончена, чего переживать? Возможно, он слишком просто сдался, но что, если он только этого и хотел? Наконец-то случилось что-то достаточно серьёзное, из-за чего он теперь может себе это позволить. Наверное, в тюрьме хреново. Не вряд ли хуже того, что Бэкхён переживает внутри своей головы каждый день. — Суд переходит к судебному следствию. Слово предоставляется государственному обвинителю для изложения сути обвинения. Прокурор поднимается с места, подхватывая папку с документами, и зачитывает с листа, какой Бэкхён плохой, называя цифры каких-то статей и пунктов чаще, чем буквы. Говорит без знаков препинания и тоже на отъебись. С детства упиваясь мечтами о правосудии и блистательной карьере защитника закона, он явно не думал, что придётся заниматься делами вроде этого. В его голосе Бэкхён слышит историю человека, разочаровавшегося в профессии и самом себе. — По инициативе мистера Бёна задержание переросло в драку… Бла-бла-бла. Даже никто не умер. Что бубнить-то. — К делу приложены медицинские экспертизы пострадавших. У одного полицейского обнаружены три трещины в ребре. Всего лишь? — Также в материалах дела имеется видеозапись задержания, сделанная на парковке, а также записи с видеорегистраторов, когда мистер Бён перебегал дорогу в неположенном месте, создав опасную ситуацию на дороге. Прошу продемонстрировать данные записи. Бэкхён впервые видит это видео. Оно без звука, но и так происходящее очевидно. Понятно теперь, какого хрена так болит висок и картинка смазывается, если резко повернуть голову. Хорошо он приложился об капот, жаль, мозги не вытекли. — Подсудимый, встаньте, пожалуйста. Опять? Нахрена садился, спрашивается. — Вам понятно предъявленное вам обвинение? — Да. — Вы себя виновным признаёте? — Признаю. — Присаживайтесь. Вот и поговорили. Цирк, Бэкхён уже убедился. — Защита желает выразить свое отношение к предъявленному обвинению? — Уважаемый суд, — обращается мистер Чхве, претенциозно поднимаясь с места, — есть неоспоримые доказательства виновности моего клиента, но в ходе процесса вы увидите, что все действия, которые осуществлял мой подзащитный, происходили в невменяемом состоянии. — Благодарю. Если нет дополнений, предлагаю переходить к допросу свидетелей, — объявляет судья в том же тоне будничной канцелярской скуки. Иск в суд подали городские службы, поэтому потерпевший — это город, все остальные — только свидетели. Их будут запускать по порядку, чтобы они не слышали ответов друг друга. Так информировал адвокат. — Да, ваша честь, — отзывается прокурор. — Просим пригласить свидетеля Хана. Судебные приставы открывают двери, приглашая свидетеля, и в зал заходит высокий мужчина, направляясь к присяге. Бэкхён не может разглядеть его лица со своего места, да и всё равно он вряд ли кого-то вспомнит. Мужчина оказывается тем самым полицейским, которого Бэкхён ударил в колено, и все трое пострадавших в тот вечер патрульных по очереди скулят, как побитые щеночки, пока отвечают на стандартные вопросы прокурора. Всплывают почти забытые воспоминания, как младший брат точно так же сопливо жаловался маме на то, что Бэкхён его отлупасил. Мать отвешивала старшему пиздюлей и долго отчитывала за жестокость, ужасаясь, откуда в Бэкхёне столько злобы. Откуда столько чистой ненависти к маленькому пятилетнему существу, которое толком ничего не успело сделать в этой жизни — только родиться. Мать причитала и говорила, что Бэкхён больной психопат, не способный на сочувствие и жалость. Тем более на любовь. Тогда Бэкхёну казалось, что всё из-за брата. Из-за его существования. Он ненавидел его абсолютно искренне и люто, как не сможет ненавидеть уже, наверное, никогда и никого. Ведь он вырос. А тогда для семилетнего Бэкхёна была единственная радость в жизни — пнуть неуклюжего младшего брата, чтобы упал и заныл, или чем-нибудь напугать, не важно, главное — довести до слёз. И было совершенно всё равно, что ему потом достанется за эти выходки от матери. Брат плакал — этого было достаточно. Осознание того, что ему больно, приносило такое моральное удовлетворение, что было плевать на наказания и собственные синяки. Бэкхён морщится — наручники впиваются в кости. Слишком свободные, они болтаются, и от этого натирают только сильнее, как бы он ни пробовал расположить руки. За каждым плечом по охраннику — Бэкхён слышит каждого. Правый дышал как-то свистяще, второй грузно, неровно и совершенно не в такт правому. Как будто специально. Правый ещё какого-то хрена постоянно прочищал горло, как будто всю ночь сосал огромный член. Хотелось затолкать кадык в глотку обоим. И зная предысторию, как трое полицейских не смогли с ним справиться, странно, что они приставили к нему только двоих. Прокурор допрашивает ещё двух водителей, чьи машины пострадали — ничего нового или интересного. Вызывают какую-то дамочку. Бэкхён уже устал. Он удивлён, как успел насолить столь большому количеству людей за такое короткое время. А в суд вызвали даже не всех. — Посмотрите, пожалуйста, на подозреваемого, мисс Чой, — обращается к свидетельнице прокурор, — вы узнаёте его? — Да. Мышцы затекают — Бэкхён снимает закинутую ногу с колена, меняя положение, и женщина едва заметно дёргается от его движения. Боится? И правильно делает. Она отвечает на те же самые вопросы, что и водители до неё, дополнительно рассказывая, как испугались столкновения её сыновья, и Бэкхён вспоминает, кто она — по протоколу некая мисс Чой, которая подала дополнительный иск за принесение морального вреда. А Бэкхёну, в таком случае, в какое окошко обращаться за компенсацией морального ущерба? — … вы же понимаете, как это страшно, что такие, как он, свободно существуют рядом с нормальными людьми! Если вы оставите его на свободе — жизням моих и ваших детей будет угрожать опасность! — Уважаемая, — вежливо прерывает её вопли судья, раздражённо постучав молотком. — У нас здесь не митинг. Давайте по существу. По существу больше ничего не находится, и она, взбешённая, присаживается к другим свидетелям. Бэкхён просто надеется, что у кого-то из её сыновей найдут рак. И он будет очень долго и мучительно умирать. Или хотя бы останется инвалидом. Любить жизнь можно хотя бы за одну вещь — она в любом случае поимеет всех. Не нужно переживать, если в жизни тебе попался какой-то уёбок. Рано или поздно горе придёт и в его семью. Однажды, и эта женщина будет разбита, опустошена и морально уничтожена. Однажды она тоже почувствует свою беспомощность перед обстоятельствами и абсолютное поражение. Бэкхён знает, как это ощущается. И как это невыносимо чувствовать, что хочется содрать с себя кожу живьём или сломать пару пальцев. И он не замечает даже, как начинает улыбаться. Впрочем, Бэкхён никогда и не говорил, что он хороший человек. На резком вдохе появляется странная, незнакомая боль. Казалось, у него отболело уже всё, что только могло болеть, но сегодня что-то новенькое. Слабая боль в грудине разрастается и становится сильнее, едва Бэкхён делает вдох. Он старается дышать неглубоко, но это не помогает, становится хуже. Состояние всё больше напоминает предобморочное, накатывает слишком сильно, и Бэкхён уже не пытается цепляться за сознание — чем быстрее отключится, тем быстрее придёт в себя, тем быстрее станет легче. У реальности пропадает звук, и зрение расплывается до мерцающих пятен, тонов кожи и цветов одежды. Всё смешивается и размазывается в оглушительную какофонию света и зрительного шума. На ладонях остаются крупные бордовые капли, сверху наваливается удушливая темнота с привкусом железа — кровь с языка стекает в лёгкие, и Бэкхён тонет в этой крови. Когда он открывает глаза — кто-то удерживает его под руки. Бэкхён видит пол и чьи-то ноги. Сознание возвращается медленнее, чем картинка — что этим людям от него надо? Куда его тащат? Ужас совершенно дикий от непонимания, где ты и кто ты, но физическое состояние настолько хреновое, что Бэкхён почти сразу отключается снова. Не помнит, как приходит в себя. Соображает, что его действительно держит врач, не давая свалиться со стула. Голова раскалывается, будто в черепе пытаются проделать кучу дырок тупыми свёрлами. Из носа хлещет кровь. Бэкхён давится ей, стараясь не запачкать всё вокруг, утирает подбородок рукавом. — Не запрокидывайте голову, — просит врач и предлагает, наконец, салфетку, видя, что Бэкхён вернулся в сознание. Кто-то из охранников находит для него влажные, а секретарь приносит чай. Даже в его глазах мелькает жалость. Бэкхён стирает с лица подсыхающие кровяные разводы. Он предпочёл бы сейчас поблевать в пакетик, а не пить слипающуюся от сладости подкрашенную воду, ещё и отвратительно горячую, но доктор Ли настаивает. — Скажите, как станет полегче. Я попрошу отвезти вас обратно в клинику. — Всё нормально. Мне лучше. — Сможете досидеть? — Да, нормально, — едва слышно отвечает Бэкхён. Он падал в эти дурацкие обмороки всю жизнь, не было смысла разводить панику. Падал дома, на улице, на тренировках, в школе. Каждый медосмотр — целый квест, как бы сдать кровь и не откинуться. Кровь понемногу останавливается, и уходит туман из головы, как это обычно и бывает после потери сознания. Бэкхён чувствует себя даже лучше, чем было. Врач разрешает продолжить, судья объявляет конец перерыва и снова начинает заседание ударом молотка. Во всем теле ощущается приятная лёгкость и пустота, как будто только проснулся, прекрасно выспавшись. Хорошо, что Бэкхёну хотя бы не нужно помнить речь, чтобы воспроизвести её на допросе слово в слово, как написал адвокат. И никто не будет толпой задавать ему каверзные вопросы. Его голос сегодня ничего не решает — за него отвечает лечащий врач. Бэкхён здесь только потому, что не было весомой причины отстранять его от обязанности присутствовать в суде по собственному делу. В зал приглашают свидетеля Пака, и у Бэкхёна начинает тяжело и гулко биться сердце. Он искренне хотел бы, чтобы Чанёль не приходил и не видел этого всего. Когда за тебя кто-то переживает, это всегда сложнее, чем когда ты никому не нужный, но и ничем не обязанный одиночка. Наверное, со стороны Бэкхён выглядит просто потрясно — обложенный со всех сторон окровавленными смятыми салфетками. Класс. Он не в состоянии даже просто высидеть на одном месте пару часов без происшествий. Нет сил даже обернуться в сторону зашедшего Чанёля, не то что смотреть ему в глаза. Нервы настолько на пределе, что ему кажется, он начнёт сейчас плакать или смеяться. — Как давно вы знакомы с моим клиентом, мистер Пак? — спрашивает адвокат. — Около года. Чанёль нервничает. И вместе с тем его голос… такой успокаивающий. Как Бэкхён и запомнил. — При каких обстоятельствах вы познакомились? — В клинике. Я предложил свою помощь, когда Бэкхёну стало плохо. Он теряет сознание от вида крови. — Это мы уже успели понять… Что вы в целом можете о нём сказать? Что мы трахались, думает Бэкхён. — Ничего плохого. — Вы замечали за ним признаки жестокости или агрессии? — Никогда. У него дома даже живёт кошка, которую он не смог оставить в приюте, хотя никогда не хотел заводить никаких питомцев. На кой чёрт Чанёль об этом сказал? Бэкхён и так чувствует себя виноватым, что совсем не скучает по Ариель. Он испытывает огромное чувство вины за то, что бросил её, но больше — ничего. Она не первый его питомец, на самом-то деле… Когда Бэкхён только пошёл в школу, родителям пришлось забрать собаку у деда, который начал пить. Пёс умер от старости, когда Бэкхён учился уже на третьем курсе университета и давно не жил с родителями. Тогда он тоже не почувствовал утраты, но скинул на то, что просто уже эмоционально пережил разлуку, ведь на тот момент он не появлялся в доме родителей уже больше двух лет. Но, похоже, Бэкхён и правда просто не способен любить кого-то. — … в таком случае, суд переходит к допросу подсудимого. Бэкхён вздрагивает, пытаясь незаметно стереть слёзы. — Пожалуйста, подсудимый, пройдите к трибуне. Люди вокруг — просто силуэты, а их взгляды — просто пятна. Иногда так хорошо быть близоруким. — Расскажите, как всё происходило, мистер Бён, — буднично просит прокурор. — Из-за чего у вас завязалась драка с мистером Паком? Это не имеет никакого смысла, но Бэкхёна всё равно обязаны допросить. — Я привёз Чанёля в аэропорт… ну практически притащил. Хотел, чтобы он полетел в Африку со мной, но он отказался. А потом попытался меня остановить, когда я сказал, что мне нужно туда, чтобы найти людей для своих экспериментов. — Каких экспериментов? — Инвазивных. — Каких? — Чтобы лазить в мозги живых людей. — Зачем? — Двенадцать Легенд сказали, они не тронут Землю, если у них будут эти данные. — И часто они вам что-то говорят? — Ну… вообще-то они со мной не говорят, просто я их слышу. В этот момент даже судья поднимает на Бэкхёна взгляд. — А в чём разница? — уточняет прокурор, первые заинтересовавшись происходящим. — Никто не говорит со мной в привычном понимании, просто я как будто становлюсь частью этих знаний. — Вы принимаете наркотики? — Нет. — А когда-либо принимали? — Никогда. — Зачем вы ударили представителя власти? — Он собирался помешать мне. — Вы об этом сожалеете? Сожалеет ли Бэкхён? — Не особо. Что эти люди вообще знают о сожалении? — Совсем не сожалеете том, что сломали ему три рёбра? — В заключении говорилось, что у него трещины. А трещина — это не перелом. Не надо только дурачка из него делать. Бэкхён слушал заключение судебной экспертизы. Если иногда он слышит голоса в своей голове — это не значит, что он тупой. — Хорошо. Вы не сожалеете о том, что оставили мистеру Чону три трещины в рёбрах? — Это его работа — задерживать правонарушителей. Ему ещё очень повезло, что на моём месте не оказался кто-то более подготовленный. Плохая компетенция полиции — не моя проблема. — Что ж, ваша позиция понятна суду… А в каких отношениях вы находитесь с мистером Паком? — Не думаю, что вы хотите знать. — И всё же? — Чанёль с ними за одно. Он был послан, чтобы втереться ко мне в доверие и не позволить мне совершить задуманное, когда придёт время. — Ясно. Вы признаёте себя больным? — Сейчас я в порядке. — Вам есть что сказать в своё оправдание? Что Бэкхён может сказать в своё оправдание? Да в принципе всё, что угодно. Только выглядеть это будет безумно жалко. Чанёль как-то говорил, что контроль — это лишь иллюзия. Что не стоит строго судить людей за их поступки, потому что на самом деле они могут контролировать не так уж много в своей жизни, как бы ни пытались убедить себя в обратном. Люди не выбирают, где и кем родиться, какими будут их характеры, родители, уклад и возможности семьи, какие травмы нанесёт им окружение. И по итогу то, на что они действительно могут повлиять — лишь ничтожно малая часть жизни. Бэкхён со временем всё больше убеждается, что Чанёль, наверное, прав. Но он упрямо не хочет с этим соглашаться. Он хочет верить, что если будет брать ответственность — сможет взять под контроль себя и свою жизнь. — Нет, ваша честь. Мне нечего сказать. — Хорошо, присаживайтесь. Бэкхён возвращается на своё место. Наверное, ещё никогда в жизни он не чувствовал себя таким уставшим. Суд переходит к последнему допросу. Доктор Ли занимает место у присяги и начинает с самого начала. Уже нет никаких сил слышать что-либо о себе, как будто Бэкхён не в курсе своей, несомненно, печальной истории. В его биографии нет ничего травмирующего — слышали истории и похуже. Никто не убивал родителей на глазах у Бэкхёна, ему даже не приходилось есть людей от голода. Ну да, мать лапала его и делала странные вещи, но не обязательно же было после этого становится психом. Да и какая вообще разница, что с тобой происходило, если вопрос состоит только в том, как на это отреагировала твоя психика? Врач называет это «инцестуозным поведением со стороны матери», и люди в зале начинают переглядываются. Бэкхён старается смотреть чётко перед собой, но даже если опустить голову и разглядывать сцепленные наручниками руки на коленях, волосы больше не занавешивают обзор, и приходится видеть всё. Можно подумать, какой-либо вид насилия лучше, хуже или позорнее другого. Уёбки. Почему люди не могут просто сдохнуть? Желательно все разом. — … если принять во внимание опыт работы мистера Бёна, было бы ошибкой сажать его в тюрьму, после которой шансы на возвращение к нормальной жизни сильно снижаются. Ему необходимо лечение, и после него он снова сможет стать продуктивным членом общества. — Вы считаете, что подсудимому требуется стационарный уход? — Да. Ещё одна проблема заключается в том, что у него диагностировано биполярное аффективное расстройство. То есть за маниакальной фазой в любом случае последует депрессивная. А мистер Бён сильно склонен к самоповреждающему поведению, он опасен для самого себя. — А вы можете как-то прокомментировать тот факт, что подсудимый уже привлекался к ответственности? — задаёт вопрос прокурор. — Подсудимый — рецидивист. Он опас… — Протестую, ваша честь, — возражает адвокат. — Не имеет отношения к делу. Медицинская комиссия признала моего клиента не отдающим отчёт в своих действиях в данном конкретном случае. — Принимается. Доктор Ли, вам есть, что ещё сказать? — Мистер Бён болен, и ему нужна медицинская помощь, — ровно и уверенно продолжает врач. — Он утверждает, что с ним всё в порядке, зная, что ему грозит срок. У него нет критики к своему состоянию. Я не могу выпустить на улицу человека, который болен и даже не осознаёт этого. У меня всё, ваша честь. — Благодарю. Передайте, пожалуйста, заключение психолого-психиатрической экспертизы для приобщения к уголовному делу, — судья принимает справку из его рук. — Итак, коллеги, я так понимаю, мы допросили всех явившихся свидетелей, в связи с чем хочу поинтересоваться у сторон, не осталось ли незаданных вопросов, не предъявленных дополнений, ходатайств? — Нет, ваша честь. — В таком случае, подсудимый, встаньте, пожалуйста. Суд предоставляет вам последнее слово. — Мне нечего сказать. — Хорошо, можете садиться. Суд удаляется для постановления приговора. Судья удаляется из зала, и настаёт момент, когда у Бэкхёна больше нет причин игнорировать взгляды Чанёля. Но он жалко не находит в себе сил, опуская голову на сложенные на столе руки и прикрывая глаза, мечтая оказаться где-нибудь не здесь. — Прошу всех встать, суд идёт! — Бэкхён дёргается от звонкого голоса, кажется, успев задремать. На новых колёсах он был готов спать хоть двадцать четыре часа в сутки. Да уж. Вот и пришло правосудие по его жалкую душеньку. — Провозглашается приговор, — объявляет судья. — Суд постановил признать Бён Бэкхёна виновным по всем пунктам с полным исключением уголовной ответственности. Наказание будет назначено в виде принудительных мер медицинского характера, поскольку во время совершения общественно опасного деяния лицо находилось в состоянии невменяемости, то есть не могло осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий. Подсудимый, понятен ли вам приговор суда? — Да. — Тогда на этом судебное заседание объявляется закрытым, — финальный удар молотка о подставку. Бэкхён не уверен, что чувствует хоть что-то, даже когда с него снимают наручники. Конвой из представителей власти сменяется на конвой из санитаров. Не слишком многое поменялось.