Всё, что нам осталось

Её лицо было безнадёжно сухое и грязное. В волосы уродливо зелёной стружкой забился ил и песок, который сыпался Джолин на колени и бёдра, но, честно говоря, ей было совсем наплевать. Глаза отказывались закрываться, хотя сознание и упрямый мозг готовы были вырубиться в любой момент. Может быть, она бы даже отключилась с открытыми глазами, прямо как дохлая рыба, выброшенная на замусоренный берег зелёной волной. Отец погиб. Она смотрела, как люди фонда тащили его под мышками, втроём, и это неудивительно, подумала она, ведь Джотаро весил почти под сотню. Забавно, из его распиленного напополам черепа кровь совсем не текла, а может быть, она вытекла ещё в море. Может быть, с секунду-две, перед тем, как окончательно умереть, он чувствовал, как соль вливается режущей болью в его сосуды и раскроенные мышцы. Она бы точно не хотела испытать эту боль. Джолин исполосовала шею Пуччи так, как будто это была свиная нарезка. Точное отделение мяса от костей требовалось от мясника, а движения нитей Джолин больше походили на манипуляции изощрённого маньяка. Что поделать, гравитация и игры со временем сделали своё дело. Может быть, если бы была возможность, Джолин убила бы его чуточку изящнее. Она знала, что ей тоже нужна помощь. Но раны были не смертельные — и она продолжила сидеть на берегу, смотря в горизонт. Они однажды сидели так с папой. Было скучно, ведь Джолин было тогда около семи лет, и на пляже кроме научных журналов, ручки и её папы рядом с ней не было никого. Однажды она увидела свой рисунок, накаляканный тогда на оторванном куске обложки журнала, в бумажнике отца. Что ж. Он любил её. Джолин сидела, обхватив колени и распустив волосы. Её слёзы остались в этом море — когда работники фонда волокли тело, она даже не чувствовала их, ведь капля за каплей слезы поглощала вода, по колено в которой она стояла. А может, и бежала. Она хваталась за отца, да. У неё в ладони до сих пор осталось звено от какой-то его цепочки. Его не стоило выкидывать. Не сейчас. Анасуя нашли в отключке, лицом в воде. Он почти утопился, но всё же его успели вытащить. Тащили она и Эрмес. Небо разливалось жёлто-оранжевым, и мимо не пробегало ни облака. Солнце остыло, солнце покраснело и стало заходить за горизонт — на него теперь было не так больно смотреть. И Джолин смотрела — до белых бликов под веками. Эрмес подсела и положила перед ней пачку сигарет: явно не её, начатая пачка, в которой, похоже, осталось всего штук пять. Она достала одну и вложила между пальцев Джолин, поджигая кончик дешёвой газовой зажигалкой. Она даже не знала, курила ли Джолин, или нет. Она не взяла сигарету себе. Но, едва сигарету стали пожирать рыжие язычки, Эрмес положила свою руку ей на голову. Всё казалось таким правильным в тот момент. Джолин, наконец, осознала, что держит в своих пальцах плотно набитый табаком бумажный свёрток. Увидела струйку дыма, которую не собиралась вдыхать. Почувствовала, наконец, впервые за столь долгое время, тепло. Человеческое тепло. Слёзы хлынули из её глаз, как вода из пожарного гидранта. Она чувствовала их; но не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни всхлипнуть. Джолин уткнулась Эрмес в плечо, не разжимая сигареты. Через секунду адская боль скуёт её горло. Ещё через секунду она это осознает, и полустон-полувсхлип вырвется из её сжатой спазмом глотки. Через три секунды она ухватится за одежду Эрмес, сминая в израненных кулаках куски пропитанной её слезами ткани. Через четыре она почувствует руку на своей спине, а через пять осознает, что Эрмес плачет тоже. Джолин поймёт это по её содрогающимся плечам и тихому шмыганью носа. Джолин не хотелось ничего. Ни отдыха, ни разговоров, ни других людей. Только рыдать вместе с Эрмес, обхватив друг друга трясущимися руками.