— Нет же, нет! Все не так!
— А потом, когда весь выигрыш канул в лету, он судорожно схватился за голову и с мольбой в глазах обратился к крупье.
— Чего? Т-тебя там не было даже!
— «Боже, милостивый, я отыграюсь! Клянусь, отыграюсь, только дайте мне еще один шанс!» — заголосил несчастный, всеми фибрами тела отрицая свою печальную участь, готовясь уже броситься под ноги человеку в костюме.
— Хватит передразнивать меня!
Последние слова он рявкает настолько громко, что редкие прохожие по обе стороны дороги невольно обращают на парочку свое внимание. Гентаро же, едва ли пытаясь скрыть лукавый прищур, только усмехается в ответ. Вот уж кого, а развести на бурную реакцию Дайса никогда не составляло ему ни труда, ни угрызений совести — поняв, наконец, что только этого он и добивался, Арисугава супится и сует руки в карманы пальто, становясь ощутимо ниже ростом. Он с силой пинает попавшийся под ноги гравий, так, что тот, стуча, разлетается по мощеной дороге. Поджатые губы, сердитый колкий взгляд, с еще плещущейся внутри обидой — словно ребенок, за глупую провинность лишившийся любимой игрушки.
«Тщетно надеяться, что этот раз был последним».
Вечерние сумерки следуют за ними по пятам. Будто крадя теплые блики небесных светил, зажигают украдкой уличные фонари, одну за другой заставляют гореть вывески над головой. Даже будучи одетым куда легче обычного, Гентаро совсем не чувствует прохлады — приятное летнее тепло, уже далеко не дневная жара, но и не объятия госпожи Ночи. То, что он так любит в этом времени года.
— Слушай, — после ряда оглядываний по сторонам Дайс наконец потревожил своего резко умолкшего спутника, — а куда мы, собственно? Как отсюда в сторону станции выйти, покажешь?
— Разве мы не направляемся ко мне домой? — Юмено смотрит на него с выражением, полным наигранного удивления.
— Э?! Домой? Не помню, чтобы ты говорил.
— Впрочем, если ты не-...
— А-а, ну, я это… Не против! — Тут же перебивает его Арисугава, зная, как тот непостоянен в своих словах. Бурчащий из-под футболки живот кажется куда красноречивее своего хозяина.
— С моей стороны было бы невежливо не сделать приглашения. Я-то у тебя каждый день бываю.
— Ну, няверное. — Дайс почти соглашается с ним, но странная концовка фразы оставляет в замешательстве, давая шутнику фору в пару секунд. — Слышь!
Быстрым шагом миновав ограду, скрывавшую чей-то ухоженный палисадник, Гентаро юркает за угол. Дайс медлит всего на чуть-чуть, вовремя успевая схватить того за подол хакамы. Оказавшийся прижатым спиной к поросшей вьюнком изгороди Гентаро прикрывает лицо ладонью и смеется. Непроизвольно и с придыханием, но совсем искренне, так что все желание хорошенько наподдать за искрометную шутку улетучивается, сменяясь ответной улыбкой. Арисугава, прильнувший почти вплотную, пропахший насквозь пылью и улицей, наконец отстраняется на куда более приличное расстояние. В то мгновение они оба, кажется, почувствовали себя детьми. Беззаботными, смешливыми, вечно прячущимися по закоулкам, где их не найдут родители, а сумерки сохранят тайной два этих непреднамеренно столкнувшихся взгляда.
— Ну че там, долго еще? — Дайс опускает глаза, хлопает себя по карманам в поисках сигарет и, не найдя нигде полупустой пачки, ругается шепотом.
— Уже почти.
Гентаро останавливается у ворот чуть выше своего роста, которые бы его спутник, по всей видимости, благополучно прошел, если бы не услышал где-то позади звякнувшие металлом ключи. Вдоль дороги, почувствовав приближение, загораются один за другим несколько фонарей.
— Эй, глянь туда.
Арисугава легко тянет за рукав увлеченного замочной скважиной Юмено и указывает пальцем куда-то наверх, где сходятся сводами кроны деревьев. Куда-то на небо, бывшее уже темно-серым от облаков, что приносило из мест, более оживленных и людных. Он наклоняет голову с толикой недоумения.
— Ну вон же, смотри! — Поравнявшись лицом с чужой ладонью Гентаро наконец замечает среди всего этого марева крохотную сияющую точку.
«И что же тут такого?» — Хочется спросить ему, но одного взгляда на счастливого Арисугаву становится достаточно, чтобы решить сохранить молчание.
Звезда. Маленький белый огонек, приколотый булавкой к полотну ночного неба. Заметный лишь острому кошачьему глазу. И почему же ему не быть причиной чьей-то такой же маленькой радости?
Дайс становится у бордюра, задрав голову, неотрывно, из-под прикрытых век глядя на небо. Волосы его, спутанные, лежавшие кое-как, едва ворошит ветер, в такт ему же покачивается цепочка с нанизанной на нее игральной костью. Гентаро же отчего то так и продолжает смотреть ему вслед, сжимая в ладони связку ключей. Пожалуй, как писатель он позволил себе в этот раз закрыть глаза на столь неприметную деталь. И, наверное, зря.
— Тут так… — войдя на участок следом за его хозяином, Арисугава осматривается не без доли любопытства, — темно.
Другого ответа, впрочем, и не ожидалось — дом и правда обит со всех сторон темнотой, кое-где скрыт нависшими беспорядочно ветками кустарников. Гентаро никогда не считал себя искусным садоводом, а посему и обитель его, вернее, родительская, жила какой-то своей необъяснимой жизнью. По освещенной лишь фонарем за оградой тропинке из плиток они подбираются к крыльцу — стоит входной двери открыться, в прихожей, словно по волшебству, загорается светильник. Дайс щурится недовольно, совсем, как разбуженный кот.
Дом Гентаро пахнет теплом. Пахнет старым деревом, бумагой и немного пылью. Не той, что собирается на чердаках, не той, что застревает в нестираной неделями одежде. Совсем прозрачной и невесомой, парящей крохотными песчинками на свету, создающей ту самую целостную картину. Как-то так (возможно, чуть проще) выразился бы Дайс, не будь озабочен собственной ногой, застрявшей в ботинке.
Едва стянув обувь, он проходит в глубь комнаты, завороженно глядя по сторонам. Есть в этом выражении что-то необъяснимо смешное и одновременно притягательное, очень ему свойственное. Арисугава опирается о столешницу и с любопытством ребенка, приведенного в сувенирную лавку, заглядывает за стекло небольшого буфета, где по всей видимости выискал для себя что-то, стоящее внимания.
— Дайсу, этот столик пережил правление императора Нинко, — Гентаро устало вздыхает, по одному только древесному скрипу поняв, куда направился гость, — и господин был бы весьма опечален, узнав, чьими руками прервется его жизнь.
— Это ж сколько… — Арисугава с испугом оглядывает инкрустацию под руками и отстраняется, своим видом словно извиняясь перед всей великой династией. — Реально что ли?
— Конечно же нет. Шучу.
— Гх-х, да иди ты!
Продолжая глухо скрипеть половицам, Дайс снует еще какое-то время туда-сюда, не решаясь двигаться дальше — вдруг еще на какую древность наступит. Гостиная, сплошь уставленная разноцветными корешками, напоминала ему одновременно книжный магазин и комнату какой-нибудь старушки, любящей читать на досуге и собиравшей эту коллекцию с юности. Какой же барахольщик. Воистину странный человек. Таких еще поискать надо. Чего только стоит весь этот антураж, веющий байками дядек-философов. Вероятно, к такому умозаключению его привел аскетичный образ жизни, в оправдание гордо именуемый «все свое (в лице пачки сигарет и мобильника) ношу с собой». При взгляде на это добро вспоминались посещаемые неоднократно ломбарды. Увидел, принес, обменял. Простая схема. Вот только на предмет обмена ему в последнее время крайне не везет.
Дайс замирает посреди комнаты и задумчиво чешет лоб.
«Да нет, бред какой-то». И кто он такой собственно, чтобы распоряжаться чужим барахлом? Бомж подворотный, лелеющий надежду на то, что его покормят, не иначе. С видом изрядно вымотанным, но еще полным запала, он потягивается, чувствуя, как встают на место позвонки.
— Не зная тебя, и впрямь сказал бы, что музей какой-то. Все такое, — умолкает на секунду, кажется, подбирая слово, что не обидело бы случайно владельца всего этого раритета, — не от мира сего.
— Думаю, для писателя это комплимент. — Протягивает Гентаро, вылезая откуда-то из-за раскрытой дверцы холодильника и озадаченно глядя перед собой. — Дайсу, кажется, у нас проблема.
— А? В чем дело?
— Из съестного у меня остался лишь вчерашний карри. Если только ты не против разделить его на дво-…
— Гентаро, — Дайс уверенно подходит к нему и накрывает ладони своими, едва не выбивая несчастную тарелку из рук, — я съем абсолютно все, что ты предложишь.
Юмено смотрит в эти удивительно честные глаза напротив, что, кажется, вот-вот наполнятся слезами от безысходности.
«Невообразимый простак». Он осторожно выбирается из оцепления Арисугавы и начинает хлопотать над рисом, дабы привести его в божеский вид. Все же к такому неожиданному визиту сегодня вчера он не был готов, хоть и оставил часть ужина на потом по привычке, не сказать, что самой здоровой, но оказавшейся полезной.
Признаться, он и сам не ожидал от себя такого щедрого жеста. Несмотря на то, что Дайс мучает ночными звонками и мельтешит перед глазами с очередной историей своего фееричного проигрыша каких-то четыре месяца, Гентаро быстро свыкается и с тем, и с другим, и еще с целым ворохом причуд, что не старался таить в себе этот странный бездомный парень.
Он определенно не его тип. По крайней мере не тот, за которым скользил бы неотрывно взгляд, кого хотелось бы слушать, улавливая каждую смену тональности. И все же есть во всей этой ситуации своя прелесть, своя непонятная даже ему самому тяга наблюдать искоса за снующей по дому фигурой. Вот он с лицом мыслителя оглядывает редкие магниты на холодильнике, откидывается на маленькое плетеное кресло и тут же подскакивает, видимо, почувствовав пятой точкой твердый корешок забытой хозяином книги. Гентаро улыбается сам себе, тут же чувствует спиной неровное, полное какого-то животного беспокойства дыхание. Оборачивается, сталкиваясь с Арисугавой нос к носу.
— Подожди немного.
Со стороны слышится лишь тихое «угу», и гость, неловко потоптавшись на месте, выходит обратно в гостиную — бродит еще с минуту, совсем не зная, чем занять себя, ведь буквально на каждом интересующем предмете словно лежит печать неприкосновения. Кроме одного, пожалуй.
— Не советую трогать это.
Лишенный всяких эмоций голос Юмено вызывает у него беспокойство и заставляет остановиться. Пользуясь тем, что тот повернут к нему спиной, Арисугава снова любопытно косится в раскрытую тетрадь.
— Неудачный черновик. — Гентаро стучит лопаткой по сковороде, выгребая ее уже пригодное трапезе содержимое.
— А мне понравился отрывок про дождь из козявок. — Ведомый шлейфом запахов, Дайс как ни в чем не бывало возвращается на кухню, где его уже ждет любезно разложенный по тарелкам карри. Вышло действительно не так уж много, но вечно пустой скулящий желудок научил его радоваться даже самому малому.
Едва только усевшись за столик и поблагодарив всех известных ему божеств, включая хозяина дома, принимается орудовать палочками в своей миске. Карри исчезает из нее просто на глазах, заставляя Гентаро смотреть на эту трогательную картину воссоединения с толикой удивления. Заметив на себе чужой взгляд, Арисугава вытирает ладонью испачканные щеки — те мгновенно припекает румянцем то ли от пара, вздымающегося над столом, то ли от смущения. Дабы не вгонять гостя в краску, Юмено возвращается к своему ужину, но, поворошив тот немного, отставляет тарелку.
— Можешь взять. Я не голоден, — он подвигает карри ближе к соседу, будто в знак своих искренних побуждений, однако особых доказательств, судя по выражению напротив, и не требуется.
— Г-гентаро… — Дайс награждает его своим самым полным признательности взглядом. — Гентаро, ты самый великодушный человек на свете!
— Кто-кто? — Губы писателя растягиваются в полуулыбке.
— Ты! Самый великодушный и щедрый! — Не дожидаясь ответа, Арисугава набрасывается на вторую порцию, только и успевая глотать. — Я ня веки твой довжник.
Утверждение более чем правдивое, вот только портить счастливый момент не хочется — все же Дайс уже успел задолжать ему денег, так и не найдя за недели, чем их возместить. Пожалуй, хотя бы в этот раз он оставит бедолагу без напоминания.
— О боже! Глянь-глянь!
Юмено вопросительно моргает, вовсе не понимая, на что ему нужно обратить внимание.
— Смари, горошина! — Парень протягивает ему сдавленный пальцами коричневатый шарик, видимо, по чистой случайности попавший в тарелку. — Не знаю, к чему, но это точно к чему-то хорошему!
В ответ лишь молчаливо качают головой.
«Что ж. Пусть будет так».
— Самый лучший день моей жизни. — Дайс жмурится от удовольствия, похлопывая по бокам. — Кроме, наверное, того, когда я сорвал свой самый большой джекпот. Еще чуть-чуть, боже, еще бы самую малость, и я бы продолжил игру, прикинь! Не помню, рассказывал про него или нет, но это было крышесносно! Я ни-ко-гда не испытывал ничего подобного, — он упирается в край столика, едва не переворачивая тот на себя, — это будто… будто энергетос по венам! Я пил его пару раз, однажды даже носом случайно пошел, нья-ха-ха! Не то что бы прям вкусно, зато спать потом не хочется…
Гентаро прячет руки в полу халата, продолжая из-под прикрытых век смотреть на сытого расшумевшегося гостя.
«Простодушие. Сама искренность». До снисхождения наивный и импульсивный любимец Фортуны. Таких еще поискать надо. Лампа тускло освещает макушку, делая небесно-синие всклокоченные волосы зеленоватыми, а чуть загорелую кожу — светящейся золотом. Уголки губ приподнимаются, обнажая клыки. Он смеется так звонко и живо, что сам невольно улыбаешься, вдруг потеряв нить беседы за тысяча и одной вариацией фразы «это было улетно».
— …такие пироги. А! — Дайс внезапно подскакивает на месте, как взбалмошный вихрь. — Я… пойду, наверное. Поздно уже.
Проследив за его взглядом, Юмено только обращает внимание на непроглядную темноту за окном, смотрит с долей меланхолии в стекло, где отражается комната.
— Уходишь? И не боишься в такое время бродить по задворкам?
— Пф, да нет конечно. Че там, дорогу вроде запомнил. — Арисугава подтянул штаны, что уже протерлись до дыр на коленках и никак не напоминали белые. — Если что, спрошу у кого-нибудь.
— Например, у όни. Да?
— Ч-чего?
— Ох, Дайсу, неужели ты не слышал о демоне-людоеде, что недавно поселился здесь? Говорят, что его любимая пища — молодые и крепкие юноши. — Гентаро встает и убирает посуду, даже не глядя на замершего в проходе гостя.
— Тьфу ты. — Арисугава хмурится и смахивает со лба волосы. — Думаешь, я куплюсь на это? Не верю в эти ваши байки.
— Хочешь верь, хочешь нет, но почти каждую ночь в окрестностях кто-то пропадает. — От вкрадчивого голоса волосы на затылке, да и не только, если быть честным, встают дыбом, а сердце стучит неестественно громко. — Очевидцы, коим чудом удалось избежать нападения, рассказывают, как видели огромное голодное существо, потерявшее свою внешнюю человечность.
— Э…
— Но, впрочем, — Юмено подвязывает халат потуже и даже улыбается, меняя тональность, — можешь не заострять внимание. Раз на раз не приходится. В конце концов, не ты ли так хвастался своим везением?
— П-пожалуй, сегодня я не буду его испытывать. — Дайс издает нервный смешок и опирается на стену, будто вовсе и не собирался никуда уходить. — Кажись, кость не тем ребром легла.
Гентаро неопределенно кивает, больше ничего не сказав в ответ. В сад из приоткрывшегося окна проникает совсем слабый отсвет лампы — скользит тропинкой и растворяется в его глубине. Будит цикад, тихо стрекотавших в листве.
«И зачем тебе это?»
* * *
Арисугава хлопает себя по уху, пытаясь вытряхнуть застоявшуюся внутри воду. Непривычная свежесть клубами пара струится по всему телу, словно его переодели в новую кожу и в чан со святой водой окунули. Он накидывает на голову полотенце и проходит в гостиную, где за столиком все в той же позе и с тем же выражением лица сидит Юмено. Едва ли обратив на вошедшего внимание, он загибает лист рукописи и что-то жирно подчеркивает.
— У твоего дома такая странная аура, чес слово. — Дайс не решается подходить к нему близко и широко зевает, смаргивая выступившие слезы. — В это время я обычно еще полный сил у автоматов зависаю, а тут… Даже в сон клонит.
Наконец отвлекшись от чтения, Гентаро оборачивается на голос.
— Если устал, ложись. Сегодня из издательства прислали правки, поэтому мне еще есть, чем заняться.
— О, — гость следит взглядом за кончиком пера и обнаруживает разложенный в другом конце комнаты футон, — спасибо.
Похоже, он и правда переоценил силы, раз уж подумал, что будет в состоянии на своих двух вернуться в центр, а оттуда обратно в парк, куда мог бы свернуть изначально, если бы не оставил последнее нажитое в игровом клубе. Все же Гентаро настоящий спаситель. Несмотря на выдаваемые регулярно шуточки и уловки. Будь они со зла, ну не стал бы помогать по доброй воле, не стал бы звать к себе домой, кормить и даже разрешать помыться, прости господи. Ему не просто хочется верить — он знает наверняка.
Стоит улечься наконец, Юмено, даже не глядя, садится прямо перед лампой, дабы свет из-под плотного торшера не слепил спящему глаз. А Арисугава привык. К тому, что светят кругом фонари, к залезающему под куртку холоду и вспотевшим ногам в разношенной обуви, которую не снимешь под страхом остаться вовсе без нее. Свыкся давно со всеми мелкими неудобствами жизни, отчего теперь чувствует себя в этом тепле и уюте парадоксально неловко. Он приспускает покрывало, мнет пальцами край и закрывает глаза. Перед ним темнота. Тихая и глубокая, нарушаемая иногда шелестом бумаги. Только голова почему-то занята чем угодно, только не сном.
«Замечательно. Как рукой сняло».
Дайс переворачивается на бок, утыкаясь лицом в подушку, что успела взмокнуть от его недосушенных волос, и продолжает представлять темноту. На этот раз шумную и мельтешащую роем.
Как насекомые, которых он определенно уже видел раньше.
* * *
Вода градом стучит по черепице и ветхим жестяным навесам. Бурлит черной рекой в уличных стоках, извивается ручьями прямо под ногами. Дождь заливает все кругом, будто смыв с окрестностей все живое, грозится сравняться силой с самим Великим Потопом. И только одинокая фигура, звонко шлепая по воде, бежит со всех ног вниз по улице, горбится, тщетно прячась под вымокшим насквозь плащом.
— Ненавижу! Ненавижу их! — Мальчишка утирает ладонью заплаканные глаза, словно от этого могла бы быть какая-то польза. — Почему из всех на свете возможных семей я получил в подарок от судьбы эту бедноту?! Никогда. Я никогда не вернусь домой!
Пусть выражался тот с излишним надрывом в голосе, была в этих словах доля правды. С самого своего рождения мальчик не знал радости собственного дня рождения, не мог разделить тех чувств, что испытывает малышня обычно в новогоднюю ночь и, сколько бы не старались родители, не мог до конца смириться и не завидовать где-то в душе детям, имевшим все это. Единственным, лучшим для него подарком был полный желудок и тихий сон. Сытый — значит счастливый, а сытым он мог быть лишь материнской стряпней, от которой за недели начинало воротить безвкусием. Воротить начинало и гнилью. От дохнущих под окнами кур, от вездесущей жары, что убивала все их попытки оставить еду про запас. Гниль приносила с собой болезни и мух, что роем кружат прямо над головой, не давая уснуть, по всей видимости намереваясь облепить к утру, как тушу, тебя самого.
Родители называли это «радоваться тому, что имеешь».
Он же считал это худшей из пыток.
Вода со стрекотом стучит по черепице и ветхим жестяным навесам. Бурлит грязной рекой телец и крылышек в уличных стоках, извивается червями прямо под ногами. Рой мошкары, стрекоз, жужелиц, цикад усыпает все кругом, будто сожрав в окрестностях все живое, грозится сравняться силой с самим Великим Потопом. Мальчишка чувствует щеками прикосновения сотен премерзких тоненьких лапок, заползающих под одежду муравьев, путающихся в одежде тараканов и мокриц. У этого ливня, кажется, нет, ни конца, ни края — остается лишь дышать. Бежать быстро-быстро и смотреть вперед, пока есть силы.
* * *
— Гентаро. — Дайс подпирает ладонью голову и терпеливо смотрит на писателя, дожидаясь от того хоть какой-то реакции.
— Да? — Тот прикладывает кончик пера к губам, что-то сосредоточенно выискивая в строках перед глазами.
— А что будет дальше? Ну… в твоем рассказе. — Для большей конкретики Арисугава выдержал паузу и добавил. — Который ты сказал не читать.
— Мальчик доберется до незнакомого квартала, где попадет в ловушку собственной алчности.
* * *
Среди всего этого жужжащего черного месива глаз улавливает струящийся из окон свет. Совсем тусклый и незаметный, но достаточный, чтобы вселить надежду в отчаявшееся, полное страха и злобы до самых прожилок сердце. Мальчишка стучит в дверь, что есть мочи, а та раскрывается, будто ждала его прихода все это время. Чувствуя себя спасенным по крайней мере на мгновение, беглец стряхивает с одежды последних присосавшихся паразитов и устало сползает на пол.
Гудение сошедшего с ума роя по-прежнему отдается в голове болью. «Еще немного, — думается ему, — и я бы действительно двинулся рассудком». Однако мысль о тишине кругом быстро приводит в чувства. Мальчишка осматривается и устало трет глаза, словно не веря ни тому, что видит, ни тому, что чувствует. Вокруг него люди. Живые, вполне себе здравствующие и даже веселые, вот только… выглядящие отчего-то так, что невольно бросает в дрожь.
— Мальчик, — к лицу тянется тонкая костлявая рука, вся в зазубринах и щетинках, — ну не сиди же в дверях.
— Вы только гляньте, какой! — Где-то поодаль, развалив за крохотным столиком все свои три пары ног, усмехнулся толстенный мужчина. — Зеленый совсем.
— Чего желаешь? — Стоит наконец подняться и сделать пару шагов, все внимание вокруг становится приковано к вымокшей фигуре, а женщина у стойки награждает его заискивающим взглядом огромных, как два черных блюдца, глаз.
Гость несмело присаживается, пальцами впившись от волнения в собственный плащ. Тысяча разных запахов и вкусов клубятся вокруг, заставляют рот сам собой наполняться слюной. Все кажется таким нереальным и диким, вводящим в оцепенение. Останавливает лишь последняя сохранившаяся в голове здравая мысль.
— У меня совсем нет денег. — Мальчишка опускает глаза в пол, стараясь не смотреть в упор на это странное сборище. — Лишь одна йена.
— Ох, дорогуша, — хозяйка взволнованно трепещет крылышками, — этого будет вполне достаточно.
«Правда?» — так и вопрошает его голодный, воссиявший надеждой взгляд, а на столе тут же одно за другим появляются новые блюда. Рис и свинина, фунчоза и овощи, воздушные, как облако оладьи и лепешки — все то, чего он не мог представить даже во сне. Все это прямо в его дрожащих худосочных руках, ставших в один момент до неприличия жадными, не переставшими даже после десятой тарелки испытывать хозяйское гостеприимство.
* * *
— А после, — Юмено задумался, мысленно занятый скорее разбором правок, — его, вероятно, растащат по рукам и ногам на вертела, зажарят и подадут на стол по всем местным канонам.
Явно не ожидав от привыкшего говорить загадками приятеля такого емкого, исчерпывающего ответа, Дайс хмурится и прекращает ковырять пальцем пол.
— Не слишком ли мрачно?
— Нынешний читатель безуспешно ищет для себя драмы, Дайсу.
— И все-таки счастливые концовки мне нравятся больше.
— Я солгу, если скажу, что очень заинтересован этим рассказом. Он своего рода злая отдушина, как бы то жалко не звучало. Поучительная байка, не более. — Гентаро устало трет переносицу, явно недовольный редакторскими пометками, но утомленный борьбой с ними.
— Почему бы не дать этому мальчику возможность спастись? — Арисугава протяжно зевает и закидывает руки за голову, глядя в потолок и будто игнорируя ответ писателя. — Капельку… удачи, например?
Юмено откладывает рукопись и смотрит на него вполоборота. В голове после секундной задумчивости наконец созревает вопрос, однако адресат отзывается лишь тихим сопением. Уснул. Словно ребенок, уговоривший рассказать сказку и провалившийся в дремоту на втором же абзаце. Да что тут говорить, даже он сам уже с трудом сопротивлялся объятиям Морфея, замечая, как начинают плыть по листу строчки. «Пожалуй, на сегодня достаточно» — твердит мозг, рука же не перестает вертеть меж пальцев еще полное чернил перо. Лицо Гентаро трогает почти незаметная улыбка.
«Удача, говоришь…»
* * *
Отъев бока, будто боров, но походящий на него разве что сопящими звуками мальчик лежит, уткнувшись головой в стол. Тело не может противиться уже ни усыпляющему теплу, ни запахам вокруг. Плечи щекочут чьи-то длинные тараканьи усы.
— Ничего так способствует крепкому обеду, как глубокий сон. — Раздается совсем рядом низкий уверенный бас.
Мальчишка устало кивает, подпирает локтем щеку и позволяет сонливости наконец взять над собой верх. Не замечает, как редеют вокруг столики, как пропадают из виду гостеприимные, возможно, уже не такие пугающие люди. И лишь со стороны кухни раздается тихий лязг посуды. Гость засыпает, не подозревая, что сам станет вскоре главным и самым ценным здесь блюдом. Пока до слуха не доносится тонкая заунывная песнь сотен крохотных крылышек.
Жужжание приносят с собой мухи. А мух приносит гниль.
Глубокий рваный вдох заставляет проснуться и испуганно осмотреться по сторонам. Мальчик подрывается с места и отгоняет от лица мошкару, будто думая, что та начала жрать его заживо. Не дожидаясь воплощения этой мечты тварей в жизнь, он выскакивает из дверей лачужки прямо на улицу, где все также беспрестанно хлещет дождь. Шлепает полу босыми ногами по мощеной дороге, скользит, ступая на мокрую кладку, пока позади кто-то истошно кричит и стрекочет. Перед глазами вместе с преследующим роем все, что он так хорошо помнил и ненавидел. Все, от чего он хотел сбежать и чем так не хотел быть, теперь держит его между жизнью и смертью.
Колыбельная — его похоронный марш.
* * *
Что-то внутри екает, заставляя дернуть рукой в полусне. Гентаро почти подскакивает на месте и роняет перо — то со стуком катится по столу, оставляя за собой черный шлейф. Не спеша прибираться, писатель моргает пару раз и смотрит на часы. Начало третьего. Неужели заснул? Прямо так, за работой. Очень на него похоже.
— Э… Гентаро? — Будь он немного менее уравновешен, со здравым духом вполне можно было бы попрощаться: уж очень неожиданно Дайс решил дать о себе знать. — Ты еще не спишь?
Рассеянное «ага», видимо, Арисугаву устраивает, потому что тот мгновенно падает обратно на подушку без лишних вопросов и продолжает сопеть, даже не подозревая, что лишил Юмено последних позывов ко сну. Тот глубоко вздыхает и снова берет рукописи. Листы украшает вполне сносная, пусть и написанная очень неразборчиво, для его усталого взгляда кульминация, прийти к которой он не мог без малого неделю. Рваная и многоплановая, будто вовсе не им написанная. Гентаро признается любому, что сам никогда не дошел бы до столь странного заключения, вряд ли взглянул бы на ситуацию под таким углом, превратив нечто столь отталкивающее, местами даже мерзкое, в минутную ностальгию. Он бросает на записи удовлетворенный взгляд и встает, разминая руки.
Рабочий столик, пребывает в том же беспорядке, в каком был оставлен с утра, украшенный разве что теперь новыми чернильными пятнами. Гентаро смотрит на все это с молчаливым осуждением, но не решается более трогать — по крайней мере не сейчас. Он тянется к лампе, чтобы наконец погасить ее, и замирает, приметив в световом ореоле несколько мертвых насекомых. Прилетевшие на яркий свет и от него же сгоревшие. Прямо как этот незадачливый мальчик из сна. Жаль. Правда, не ему, пожалуй. Юмено привык смотреть на такие вещи со своей долей прозаизма, а посему сметает осторожно высохшие крылышки в ладонь, подносит распахнутому окну и легким движением отправляет в последний путь.
Он огибает комнату с другой стороны, стараясь не тревожить спящего гостя, и, тихо раздвинув сёдзи, выходит во двор. Ночной воздух бодрит. Ерошит слегка волосы, обдает волнами покрытую испариной ото сна кожу.
Вспомнив, кто он есть и за чем так слепо шел, мальчик свернет со злополучной улицы, устремится бегом по собственным следам, смытым давно водой, обратно домой. Минутная слабость, едва не стоившая жизни, станет ему уроком. Может, не сразу. Может, заставит ввязаться по пути в еще одну опасную авантюру, из которой он так и не найдет выход. Будет вечно гнаться за лучшей жизнью, в надежде больше никогда не услышать сквозь сон своей колыбельной — самого что ни на есть ясного отголоска прошлого. Ведь только оно будет следовать по пятам всюду, куда бы ты не пошел.
Впрочем, это уже совсем другая, неизвестная даже ему самому история.
Поддавшись размышлениям, Гентаро не заметил, сколько времени провел вот так, стоя на пороге. Пустой, казалось бы, сад наполнен бесчисленным множеством звуков: где-то в глубине подает голос не спящая пташка, кустарник же, прибежище разной живности, вторит ей тихо звенящим хором. Есть в этой ночи, такой же, как многие другие, что-то особенное. Быть может, дело в наконец сдвинувшемся с мертвой точки рассказе или этом странном сне. А может, и вовсе в этой звезде на небосводе, которой здесь никогда, кажется, и не было. С чем бы ни были связаны все эти обстоятельства, нашедшие пристанищем его богом забытый дом, мысли настойчиво вертятся вокруг одного. Юмено смотрит на выглядывающие из-под покрывала ступни и вздымающуюся мерным дыханием грудь.
Увидел звезду в черном месиве туч. Горошину в тарелке риса.
Нашел свой счастливый конец там, где на него не было никаких намеков.
Помог, сам того не поняв.
— Ты интересный человек, Дайсу.
