Лжец

      Он начал лгать так давно, что уже даже не помнит, когда это, собственно, началось. Наверное, впервые он солгал еще в утробе матери, когда начал пинаться не потому, что страсть как хотелось на свет божий спустя девять месяцев пребывания в насиженном, теплом месте, а потому что мама не позавтракала вовремя, тем самым не накормив и его. Он делал так еще много раз, страшно пугая мать, прежде чем действительно пришло время родиться, но, как это бывает с мальчиками, которые кричат «волк», его мама подумала, что это снова ложь, из-за чего в госпиталь она не поспешила. Когда же Мо Рым неожиданно родился, она почувствовала себя одураченной. Через год, когда настало время появиться на свет Чу Хве, его мама была готова, и великой шутки не случилось. Наверное, поэтому Хын Чу Хве не умеет лгать.              Сознательная ложь Мо Рыма случилась в три года, когда он сказал, что у него болит зуб, чтобы Ю Ри его утешил. Ю Ри собирался домой после детского сада, вот уже подходил к воротам, где его ожидала мама, он ускользал от Мо Рыма, а ведь они не успели закончить игру и Мо Рым хотел что-то придумать, чтобы удержать его и ложь, маленькая и безобидная, легко слетает с его губ:       — Если ты уйдешь, у меня сильно заболит зуб. Мне будут давать таблетки, а потом отправят к дантисту.       Что такое дантист, Ю Ри прекрасно знал. Он сидел в кресле, которое называется дантист, и ему там очень не понравилось. Он бы ни за что не хотел снова сесть в дантиста, и не хотел бы, чтобы Мо Рым попал туда.       — Что мне сделать? — спрашивает он друга.       Мо Рым порывисто обнимает Ю Ри, удивляясь себе, откуда у него столько сил.       — Поцелуй в щеку, где болит зуб, и все заживет.       — Правда?       — Конечно, — говорит Мо Рым и в ту же секунду чувствует легкий поцелуй, скорее носом, чем губами, на своей щеке. Мо Рым улыбается. Маленькая ложь его порадовала, и обида от незаконченной игры сама собой забылась, но слова, действия и результат лжи ему запомнились.              Он часто надувал Ю Ри. Именно надувал, а не лгал. Лгать было уделом взрослых, политиков и врачей, а он просто надувал Ю Ри. Это было просто, потому что друг сам хотел быть надутым, а не обманутым, иначе как еще можно объяснить, что «лечебные» поцелуи продолжались до самой старшей школы. Наивность и доброта Ю Ри просто были созданы для того, чтобы Мо Рым мог, когда ему захочется, надуть его.       Взрослея он понимал, что «надувать» и «лгать» — действия абсолютно разной степени тяжести лжи. Надувать можно было по любому поводу без опасений огрести по шее, или обидев дорого человека, или получив укол в сердце, увидев взгляд добрых глаз, в которых та самая доброта уходит, сменяясь ненавистью и презрением. Надувать можно было родителей, друзей, учителей, даже врачей, и от этой брехни не будет никому плохо (при условии, конечно, что надуваемый — не человек высшей степени обидчивости, но даже тогда обида и брехня быстро забываются). Другое дело ложь. Лгать можно было лишь в крайних случаях, когда простая брехня уже не работает. Но, если ты лжешь, ты должен осознавать последствия своей лжи, и чувства, которые ложь вызовет в людях, и в особенности в тех, кто тебе дорог. Мо Рыму всегда хочется тяжело вздохнуть перед тем как солгать, ведь он осознает степень тяжести своей лжи, и какое влияние она окажет на человека. Поэтому Мо Рым надувает людей. И все-таки бывает, что и лжет. И лжет он, как это ни больно, Ю Ри, ведь так удобно, когда дорогой друг беззастенчиво впитывает твою ложь, то ли прекрасно ее осознавая и позволяя, то ли действительно ничего не понимая.              Солгал он на похоронах родителей Ю Ри, сказав ему, что все будет хорошо и он справится, зная, что он не справится с этим никогда. Когда ты родился в любящей и обеспеченной семье, когда все, что ты хотел — покупалось, а все, о чем говорил — осуществлялось, когда родители любили тебя больше всего на свете и будущее рисовалось только в светлых тонах, справиться с полной бездной неизведанного, огромного взрослого мира, в котором детям-одиночкам с невинным сердцем нет места, не сможет никто. Мо Рым это знал. Ю Ри, как это не удивительно, тоже. Поэтому, когда ложь, после тяжелого вдоха срывается с губ Мо Рыма, Ю Ри грустно улыбается и, впервые, лжет:       — Да, я справлюсь.       Мо Рым щурится, Ю Ри отворачивается и смотрит на фотографию родителей на алтаре. Мо Рыму впервые лжет его лучший друг, он знает, почему тот это делает, но ему это не нравится. Многие говорят: «Ложь во спасение». Мо Рым не задумывался об этом пока не поймал себя на мысли, что не понимает кто кого спасает ложью: он Ю Ри, или Ю Ри — его. Лгать, — думает Мо Рым, — близким людям — это нифига не спасение. Только лишь сплошная головная боль и червь в сердце.              Когда его родители приютили Ю Ри, Мо Рым научился еще одному облегченному виду лжи: недоговору. Недоговаривать о чем-то, значит не солгать, а лишь оставить большую часть правды для себя, а остальную частицу дозировать, отфильтровать и лишь потом высказать человеку. Прекрасный способ, когда хочешь защитить близких, но лгать не хочешь, чтобы не вздыхать перед и не чувствовать червя после.       Недоговаривать можно о разном, например, о мелочах, типа предстоящей контрольной, о которой услышал в коридоре от переговаривавшихся учителей, но сказать об этом всем — до чего скучно и не интересно. Проще сказать: «Я слышал, что-то будет», а потом ловить вопрошающие взгляды одноклассников, выслушивать мольбы и просьбы сказать, что будет, а потом, когда они успокоятся и снова осудят себя, что попались на брехню, ждать, когда грядет та самая контрольная, к который ты уже успел под шумок подготовиться. В таких случаях нет никакого гадкого чувства. Он же сказал, что что-то будет, с него взятки гладки, а то, что не уточнил — так никто и не говорил, что информация должна доставаться так легко.       Но недоговаривать можно и о чем-то более важном. «Недоговор» у Мо Рыма имеет два разных синонима, и называются они «скрывать» и «полуправда». «Скрывать» он использует редко. Чаще он касается его школьных оценок, когда, изредка, они оставляют желать лучшего, и, чтобы не получить нагоняй от мамы, он скрывает результаты своего табеля успеваемости. С «полуправдой» несколько сложнее. «Полуправда» у него связана с Ю Ри. Признаться, многие степени тяжести лжи у него так или иначе связаны с Ю Ри, и «полуправда» — самая тяжелая из них, как бы странно это ни звучало, ведь можно было ожидать, что это все-таки ложь, но солгать, как оказалось проще: вздох, червяк и больше ничего, а если и собеседник тоже лжет на твою ложь, так и проблемы нет — дуэль прошла успешно, шпаги брошены. «Полуправда» была простой и в то же время сложной, легкой и тяжелой, ясной и убивающей. «Полуправда» была в брошенной фразе:       — Я люблю тебя.       Зеленые глаза ловят слова, губы складываются в улыбку, ладонь сжимает плечо.       — Знаю. И я тебя.       Мо Рым вздыхает, а потом ехидно ухмыляется, тоже сжимая плечо Ю Ри.       — Знаю? Что за ответ такой? Ты и девчонкам так признаваться собираешься?       Ю Ри открыто смеется. Они отпускают друг друга одновременно, но Мо Рым до сих пор чувствует на плече тяжесть ладони Ю Ри.       Его друг не лжет, он говорит правду. Все дело в смысле, который вкладывался в слова. И смысл Мо Рыма отличается от смысла Ю Ри. «Полуправда» — самое трудное действие для Мо Рыма, самый трудный смысл. Насколько же тогда трудна «правда»? Да она раздавит его под своей тяжестью. И насколько же, в сравнении, легки «брехня», «недоговор» и «ложь». Он готов купаться в них, переплывать реки, моря и океаны. Они не отнимают у него столько сил, как одна маленькая-большая «полуправда». Мо Рым дает себе слово больше не говорить ее Ю Ри — она как пресс для него. Лгать Ю Ри проще.              Они проводили втроем так много времени, что для Мо Рыма казалось естественным, что так оно будет всегда. Ю Ри был тем, кто разбавлял духоту, которая неизменно появлялась, когда Мо Рым и Чу Хве вместе брались за какое-то дело, будь то поедание хлопьев на завтрак, или бег по улице от назойливого религиозного фанатика. Ю Ри был частью трио, тем, кто стоял прямо по середине весов, удерживая чаши на одной линии. А после появления в их жизни Квон Дон Гёна, Ю Ри встал рядом с Мо Рымом, и весы стали снова на одной линии, и их не нужно было больше удерживать.       Дон Гён был замкнутым, тихим нёрдом, из которого слово можно было вытащить только клещами. Маленький, щупленький и страшненький — ходячий комок комплексов. Что в нем разглядел Ю Ри, Мо Рым не понимал, но принял его, потому что доверял суждению Ю Ри. Дон Гён был тем, над кем Мо Рым подшучивал. Легкие шуточки типа похлопать по спине и оставить меловые следы или потрепать по голове, будто над щенком издеваешься. Дон Гён реагировал сначала слабо: он не понимал, что происходит и что нужно делать в такой ситуации, потом все более смелея и позволяя себе улыбаться, а иногда и смеяться. Подшучивать над ним было интересно, но сотворить что-то большее, например, солгать было бессмысленно. Дон Гён из-за своей внешности натерпелся многого и был готов к такого рода ухищрениям. Он больше терялся от чистой доброты или зашифрованной доброты, когда, например, ему предлагают коробку молока с плавающим внутри тараканом. Зашифрованную доброту распознать можно, но это все равно доброта, и он теряется, получая ее.       Мо Рым частенько наблюдает за ним, не только потому, что считает Дон Гёна другом, но и потому, что он находится рядом с Ю Ри, а Ю Ри сейчас слеп, потому что слишком счастлив: у него будет тонсен, и поэтому не видит затравленного взгляда друга. Мо Рым ест мороженое, но исподлобья косится на Дон Гёна, подмечая все странности, которые в спокойное время не отражаются на лице Квон Дон Гёна.       — Как себя чувствуешь? — спрашивает он. Глаза каре-зеленого цвета сияют из-под очков. Мо Рым пока не понимает, что значит этот взгляд.       — Отлично.       Мо Рым разбирается в лжи слишком хорошо, чтобы в звучаниях букв не уловить никудышную ложь. Он смотрит на Чу Хве, но сестра слишком беззаботна и слишком привязана к Дон Гёну, чтобы видеть. Дон Гён отворачивается и вновь глядит на Ю Ри. Мо Рым напрягается. Ему это совсем не нравится.              Слухи — оружие такое же сильное, как и ложь. Фраза здесь, услышанное что-то там, увиденное где-то вон там, и уже открывает интересная, но совсем неприглядная действительность. Над Дон Гёном издевались, и слухи не лгали.       Понятно, почему это проворонил Ю Ри, все ясно и с Чу Хве, но как не увидеть такое не смог он — Мо Рым не понимает. Причина издевок была не так важна — о ней можно было догадаться сразу после затравленных взглядов, направленных на Ю Ри. Несмотря на год, деление на классы «красавица» и «чудовище» продолжают бушевать в людских умах, особенно, если это касается умов подростков. Мо Рым чувствует за себя стыд, а не стыдится он даже когда лжет. Для него это необычно, и он чувствует разочарование. Чувство это направлено не только на себя, но и на Дон Гёна. Почему он не сказал об этом? Не считал необходимым? Не хотел впутывать?       Он спасает его за секунду до, разгоняя уродов, что напали на щуплого малявку. Он принимает его в объятья, но совсем не готов слышать то, что говорит Дон Гён, какие проклятья насылает на Ю Рим. Мо Рым чувствует горячее желание засунуть мыло в рот Дон Гёна, а потом пересчитать ему все ребра — все то, что не успели сделать уроды, которых от разогнал. Как у этого идиота язык поворачивается говорить такие вещи о Ю Ри? Откуда он вообще знает такие слова?       Мо Рым в ступоре, поэтому, когда появляется Ю Ри, он не может заткнуть поганый, неблагодарный рот Квон Дон Гёна. Он ненавидит их обоих за то, что Ю Ри вынужден слушать этот мерзкий словесный понос, полный желчи, яда и мести. Когда Дон Гён приходит в себя, уже слишком поздно, чтобы повернуть телегу назад — сказано-сделано. Он кричит Ю Ри, просит его не уходить, говорит, что сожалеет, но Мо Рым слишком хорошо разбирается во лжи.              Ю Ри другой, когда наступает годовщина смерти родителей. Он в апатии, он прячется в хижине в лесу, он отворачивается от мира. Мо Рым думает, что самое лучшее, что он может сделать, это солгать другу, как уже поступал неоднократно, хотя на самом деле, лучшее, что он может сделать для Ю Ри, это отправить его к психологу. У его друга поехала крыша. Он винит в смерти родителей Квон Дон Гёна, хотя прекрасно знает, что это не так. Наоборот, он пытался их спасти, хоть и потерпел поражение, а сам заработал ожоговый шрам и стал настоящим «чудовищем». Он винит себя, за то, что пустил Дон Гёна в свою жизнь. Но больше всего, он видит себя за то, что был так слеп. И чувство вины с Мо Рымом сложи, он тоже себя винит за это.       Ничего кроме выпивки ему не пришло в голову. Он нащупывает банку пива в пакете и протягивает ее Ю Ри. Тот отказывается пить, приходится говорить полуправду — он так этого не любит. Говорит о ненаглядной, которую ищет и ждет, а Ю Ри бесится, думая, что это очередная шутка. Мо Рым делает глоток и закатывает глаза к небу. Он отказался от своих иных чувств к Ю Ри, чтобы не потерять его как друга, а тот совершенно ничего не видит в его полуправде. Полуправда Мо Рыма получилась сильнее и основательнее правды, а еще она юркая как ложь.       Видеть разбитого и сломленного Ю Ри невыносимо. Мо Рым топчет банку пива и швыряет ее далеко. Он действительно запечатлел в ней все горести, связанные с иными чувствами. Она улетела далеко, о ней можно забыть, но стоит ему обернуться, как банка прилетает и приземляется аккурат перед ним, будто и не швырял. Никудышный из него психолог, ему бы самому к нему записаться на прием.       Ю Ри мрачная тень себя. Мо Рым бесится так, что готов солгать хоть о чем-нибудь, но замечает в траве что-то тонкое и светящееся в сумеречных лучах солнца. Он подбирает медальон. Красивый, золотой, или даже позолоченный. Это неважно. Это гораздо лучше банки из-под пива, что-то материальное, что можно носить всегда с собой. Он протягивает медальон Ю Ри и видит в его глазах надежду. К черту психологов, — думает Мо Рым, — они никогда не смогут солгать ему так же хорошо, как это делаю я.              В старшей школе Мо Рым открыл для себя еще один интересный вид лжи, когда нашел для себя сильного соперника по вранью. Этот вид лжи назывался «манипуляцией».Манипулировал он людьми и раньше, но встреча с Чхве Каном вывела его на совершенно другой уровень.       — А ты врунишка. На лице написано. Ну, будем знакомы. — Мо Рым пожимает протянутую руку и ехидно лыбится. Великий Кан представляет для него повышенный интерес и жажду познать, о чем именно он лжет. Он именно что лжец, и, наверное, манипулятор. Мо Рыму наконец-то не скучно.              Он раскусил Кана сразу. Тот привык подчинять и подавлять, но делать это деликатно, что сразу давления и не замечаешь. Учителя, директор, попечительский совет, ученики — все, кто встают на пути у Кана долго простоять на своих двоих не смогут. Сломаются. Их можно было сравнить с самцом богомола, которого после спаривания поедает самка: пока ты зачарован и ловишь кайф, тебя используют для своих целей. Мо Рым видел это десятки раз, пока стоял за спиной Кана, когда он выступал как председатель студсовета. Ложь, ложь, ложь.Не полуправда, не недоговор, не брешь. Ложь. Поток его слов был принят окружающими, но Мо Рым спотыкался об них. Об ложь всегда так спотыкаешься? Или Кан настолько кошмарно врет? Или он спотыкается, потому что и сам лжец? У Мо Рыма нет ответов, он только лишь наблюдает, а после замечает кое-что интересное в глазах, жестах и словах Кана. Что-то очень тонкое, почти прозрачное и незаметное. Интерес.       Мо Рым неожиданно смеется.       — Что тебя развеселило? — спрашивает Кан. Он откладывает бумаги, смотрит на Мо Рыма, выжидает.       Мо Рым проверяет.       — Да так, вспомнил одну передачу о дикой природе. Интересуешься такого рода вещами? Нет? Зря. Посмотри. Найдешь массу всего интересного. — Он незаметно оглядывается по сторонам, никто не смотрит. — Жарко здесь, м? Холодного чая бы…       Кан встает раньше, чем Мо Рым успевает закончить. Он приносит ему холодный чай, себе тоже взял стаканчик, другим же и не думал предлагать. Мо Рым не может перестать скалиться. Бинго. Манипулятор и сам не заметил, как стал марионеткой.              — Взять деньги из фонда, созданного попечительским советом можно только в случае проведения фестивалей, либо других мероприятий, созданных при участии студсовета. Размер фонда минимален, и не может быть вложен нецелесообразно.       Кан говорит медленно, смотря каждому участнику студсовета прямо в глаза, донося свою мысль. Мо Рым знает, что денег в фонде больше, чем говорит Кан. Он сам уговорил его наплести попечительскому совету в каком они сейчас ужасном положении, хотя, сказать по правде, финансов хватало на проведение по крайней мере двух осенних фестивалей. Кан и раньше врал попечительскому совету, но сейчас запрошенная сумма была в разы больше, чем ранее запрашиваемая. Мо Рым проверял степень лжи Кана и как далеко он пойдет, только и всего. Он шел дальше и дальше, становясь уже самцом богомола, не замечая, как это происходит с ним.       Мо Рым не слушает, смотрит. Ловит взгляд председателя и не выпускает, опутывая. Под конец Кан уже не говорит, а что-то лепечет. Мо Рым с другого конца стола все чувствует.       Отвлечение — тоже своего рода ложь. Почему нет? Заменить того, от кого отказался тем, кто сам идет в руки. Заменитель неплох, все его желают, а сам он не желает никого, кроме… Прекрасный обмен, а еще возможность просто отвлечься. Мо Рым раздумывает, когда дверь позади отворяется и он слышит знакомый голос:       — Председатель Кан, могу ненадолго отвлечь зампреда?       Кан в бешенстве. Мо Рым видит это столь явно, что не понимает, как другие этого не замечают. Чхве Кан улыбается. Можно поспорить, что такой улыбкой можно моментально умереть от яда.       — А, Ю Ри, конечно, только ненадолго. У нас важное собрание.       Не настолько важное, как то, что произойдет после собрания, — думает Мо Рым и смеется.       — Все нормально? Ты так радуешься. — Ю Ри смотрит, ожидая ответа. Мо Рым обхватывает его одной рукой за шею, притягивает к себе и счастливый выходит из кабинета. Он готов спорить, что Кан отравит весь кабинет своим ядом, сочащимся из улыбки.       — Прелести студсовета. В следующем году тоже ощутишь это, гарантирую.       — Председатель Кан вряд ли уйдет с поста, а ты знаешь, Чу Хве хочет на его место.       Сквозь сощуренные веки Мо Рым видит, как Ю Ри предвкушает следующий год, когда сможет попасть в студсовет. Это дополнительные привилегии в учебе и материальная составляющая. Конечно, он попадет туда. Должен попасть. Но перед этим нужно убрать из студсовета Чхве Кана, иначе он создаст проблемы Ю Ри.       — Вам обоим там место найдется, не переживай.              Чхве Кан садист и собственник. Он пытается сделать Мо Рыма своим. Он болен им так, что уже не в состоянии распознавать его ложь и радуется любому признаку участия. Мо Рым отдается Кану, но он не его вещь. Он даже не пытается лгать об этом, он говорит правду. Кан его не слышит. Он целует каждую частичку его тела, забывая даже дышать. Он хочет поглотить Мо Рыма целиком и без остатка. Он хочет распахнуть все закрытые двери, которые Мо Рым прячет в своей душе. Он хочет подчинить его, чтобы Мо Рым совсем не смог устанавливать и закрывать свои двери. Он хочет знать о каждой его мысли. О каждой его лжи.       Кан признает, что давно перестал фильтровать, где Мо Рым говорит правду, а где лжет. Для него все границы стерлись. Кан желает лишь Мо Рыма, а тот занят мыслями о Ю Ри.       Ю Ри.       Он мешает Кану. Сильно мешает.       — Чхве Кан, ты должен мне кое-что дать. — Кан, сидящий на коленях, поднимает голову и смотрит на сидящего на столе Мо Рыма. Он что-то неземное, такое лживое и эфемерное, руку протяни и разлетится, но такое прекрасное и желанное. Кан чувствует, что впадает в отчаяние, но готов слушать любую ложью и верить в любую ложь. – На следующий год ты должен уйти с поста председателя.       Кан словно просыпается из полузабытого сна.       — Об этом и речи быть не может. Я собираюсь совмещать подготовку к экзаменам и руководство студсоветом.       Мо Рым злится. Он ставит ступни на плечи Кана и давит, заставляя его опуститься с колен и сесть на задницу. Кан подхватывает ступню, но Мо Рым ловко выбирается из пальцев председателя и снова давит на его плечи. В его плещутся Немезида, Фемида, Арес и полсотни других богов, ничего хорошего для Кана не предрекающих. Он чувствует возбуждение, они оба молчат, а потом Мо Рым наклоняется, обхватывает голову Кана и смотрит своим змеиным взглядом. Так много он о нем не знает. Кан двигается к нему навстречу и в кабинете все замолкает.              Мо Рым хоть и отвлекался с Каном, но что-то большее чем ложь к нему не чувствовал. Ложь пропитала их отношения с самого начала, а на лжи, как известно, ничего стойкого не построишь. Он не мог назвать Кана ни другом, ни любовником, интересным соперником, может быть, в начале, но, после того, как все передвинулось в горизонтальную плоскость Кан пытался только подчинять. Безрезультатно, разумеется. И, чем больше он лгал Кану, чем больше отдыхал, разговаривая с Ю Ри, говоря правду или недоговаривая ее, подшучивая, поддразнивая, смеясь. После моря лжи с Каном он не мог с легкостью сказать, что смог бы переплывать океаны из лжи. После моря лжи ему хотелось, иногда, говорить правду. Отпуская от себя Ю Ри, обещая себе стать его поддержкой и опорой, он обещал также перестать лгать ему во вред.       Теперь у Ю Ри был Че Рим. Честный, наивный, открытый — одни сплошные недостатки, которыми только и может воспользоваться лжец. Он умудрялся ранить Ю Ри правдой, но — Мо Рым признавал это — Ю Ри была необходима неприглядная правда, раскрывающая глаза. Хватит с него красивых фантиков лжи.              Мо Рым идет к Кану, замуровавшемуся у себя в комнате. Он не ходит на занятия, не разговаривает с одноклассниками. Мо Рыму его не жалко, но любопытно. А еще ему безумно скучно. Дурить людей все еще интересно, но даже это немного приедается и нужно разогнать скуку. В последнее время он часто говорил правду и успел заметить, что в его правду никто не верит — так часто он лгал. Мо Рым смеется, это действительно смешно: лжецу, говорящему правду, никто не верит. Даже он сам себе не верит.       Кан лежит на кровати беспомощный, раздавленный. Мо Рым признается, что не такого он ожидал увидеть, но видок бывшего председателя несильно его беспокоит. Он знает о чувствах Кана, в них он был честен с ним хотя бы во сне. А что же Мо Рым мог сказать во сне? Наверное, те же слова, что и Кан, только обращенные к другому, и это была бы самая настоящая, фундаментальная правда.       — Теперь ты правда принадлежишь мне? — спрашивает Кан, в его глазах надежда.       Мо Рыму стоило сказать правду, ведь Кан раздавлен, и что интересного в том, чтобы топтать остатки его достоинства? Но он так часто лжет, что не может иначе.       Он отвечает, и его ответ полностью удовлетворяет Кана. Поверил ли он ему? Они оба лжецы и все прекрасно понимают.