***
Ступни зарываются в горячий песок, и я вытаскиваю яркий красно-белый плед. Макушку приятно нагревает солнце — тепло разливается по всему телу. Пляж, на удивление, совершенно безлюден, и Ричи искренне рад этому чуду. Устало падая спиной на ещё неразложенный плед, кудрявый приступает перебирать нагретый песок: то загребая добрую горсть, то высыпая её. — А подождать слишком влом, да, Рич? — Вообще-то я не скорострел. — Блять… Тозиер лежит посередине моего пледа, напевая незамысловатую песню, что, видимо, слышал недавно по радио. Где-то недалеко шуршит высокая острая трава, растущая здесь, опять же, невообразимым образом. Океан спокойно, мирно и тихо разбивается волнами о берег. Песок уже даже перегрелся. Идиллию тёплого блаженства нарушили холодные капли, вдруг полетевшие на меня и, как видимо, на Ричи. Морщусь, нехотя стягивая намокшую футболку, и вешаю её на огромную иссохшуюся белую ветку, торчащую из песка. — Что? — Тозиер с ног до головы осматривает Майка, с которого стекает солёная вода, и приподнимает тёмную бровь. — Пойдём. Ты же, вроде, любил купаться. Дава-а-ай, — Ричи молча прикидывает что-то в уме. Всё же он тяжко поднимается с пледа, хватаясь за смуглую руку друга, что помогает встать через резкий рывок. Оказавшись на ногах и оттряхнув руки от белых и чёрных крупинок песка, Рич медленно двинулся к океану, а приблизившись, разбегается и ныряет, исчезая под водной гладью вместе со своим чёрным вороньим гнездом на голове. Медленно иду за ними, заостряя внимание на торчащих из песка мёртвых белых палках, на многочисленных крошечных гальках. Но вот горячий песок заканчивается, и на смену ему приходит прохладный, тёмный, противный. Захожу в воду по щиколотки, ощущая обжигающую и одновременно с этим ласкающую ноги прохладу. Вода, на удивление, этим летом кристально прозрачная. Набираю немного прохладной воды в ладони, умывая лицо. Думаю, мне пора отвлечься от всех этих мыслей и просто, наконец, нормально отдохнуть. Медленно погружаюсь в воду, а после и вовсе ныряю. Открываю под ней глаза: слегка щиплет, но я, словно заворожённый, наблюдаю за своей слабо покачивающейся тенью на песчаном волнистом дне. Лёгкие обжигаются от недостатка воздуха, так что я возвращаюсь на поверхность. Где-то рядом выныривает Тозиер, мотая головой. Холодные капли срываются с кудряшек, обрызгивая расположившуюся рядом компанию, что по пояс в воде обсуждает что-то ныне незначительное. — Ахуеть, тут даже Эдди! — со слабой улыбкой на влажном лице удивляется Ричи и приседает, погружаясь в воду по шею. Кудрявый балансирует, разгребая водную гладь руками, и в то же время весело болтает. — Не ожидал, вот уж правда. А как же долгая лекция про бактерии и бла, бла, бла? Я, блять, в шоке, — улыбка Балабола вновь разрастается. — Рич, отъебись по-доброму, — вежливо улыбаюсь ему, а он начинает плескаться, и его окутывает приступ смеха. Боже, как дитё маленькое. Брызгаюсь в ответ, но Тозиер, быстро сообразив, ныряет в прозрачную воду и пытается как можно скорее доплыть до меня. Пугаюсь, дёргаюсь, стараясь отплыть, но его цепкие длинные пальцы хватают меня за ногу и надеются опрокинуть. И, похоже, у него это получится… «Остановись, Эдди! Этого не должно произойти! А если ты утонешь?!» — голос матери судорожно вопит в голове.***
— Бев, дай, пожалуйста, ножик. Я зарежу этого придурка, — стройная темноволосая девушка лежит на коленках у Ричи. И, честно?.. Это выглядит слишком мило. Блять, до сих пор чувствую на языке этот ужасный привкус солёной воды. День шёл дальше: плавно, медленно перекатываясь. Тозиер, наверное, искренне наслаждался этой духотой, что обнимала каждого; свежим, прохладным бризом с океана; ярким солнцем, которое будто бы стремилось выжечь нам глаза. Оставшееся время на пляже Ричи шарахался от меня так, будто я Пеннивайз. Что тут происходит? Кошу взгляд на чёртового Балабола. Кудрявый парень медленно перебирает локоны Эмилии, смотря на бесконечно бушующий бирюзовый океан, на желтоватый песок, окруживший нас в радиусе той ещё кучи миль. И вдруг я чувствую себя максимально одиноким и ничтожным. Прямо как та высокая заброшенная будка спасателей, что нежится на солнце, видимо, уже десятилетиями.