Блики сонного песка

      Привыкшие к темноте, залившей спальню доверху, мы четко видели постель, друг друга, книжные полки на стенах, белоснежный потолок, который, если б не зеленый светильник, похожий на минималистичного осьминога, запросто сошел бы за отражение помятой простыни. Блеклый свет из окна по левую руку сквозь узорчатый невесомый тюль падал на кожу: он осветлял мою спину и икры, а его, лежащего рядом на спине, — всего целиком. Светлые волосы разметались по подушке. Местами тело было покрыто едва заметной испариной; невыносимая жара, даже невзирая на открытое окно, вынудила его избавиться от покрывала, так что единолично я, пролеживающий правый бок, захватил тонкую ткань бедрами, скрыл ею живот, пах и частично ноги. Чтобы не добавлять тепла своим телом, я старался держаться чуть на расстоянии от любовника, изнывающего от такого привычного для меня, совершенно типичного лета.       В белом шуме тишины я без намека на сонливость любовался его покатой грудью, контурами расслабленных мышц, прикорнувшим на бедре членом, точеными ступнями и длинными пальцами ног. Каждая черта была знакома до боли, но он — словно любимая книга, которую, и зная почти наизусть, тянет перечитывать снова и снова. Потому что содержимое приятных подушечкам страниц успокаивает, переполняет, увы, таким редким блаженством.       Забыв об ощутимой лишь им жаре, я дотянулся ладонью до мерно вздымающейся груди, провел по чуть влажной коже, с внутренним ликованием нежно сжал мягкую округлую мышцу…       — Ты горячий, а мне и так жарко, — недовольно подал он голос.       Сию же секунду я перестал его касаться, приподнялся на локте и бесшумно подул. Прохладный воздух, срываясь с моих губ, прокрадывался по его плечу и груди, распространял по коже свежесть. Донесшийся следом тихий смех заставил и мой выдрессированный влюбленностью рот растянуться в улыбке — продолжать затею стало невозможно.       — Не раскроешься? — кивком указал он на обмотанное вокруг бедер покрывало.       — Нет, мне ведь не жарко.       — Невозможный человек…       — Зависть — дурное чувство.       Он сверкал улыбкой уже с сомкнутыми веками. Лицо расслаблялось в умиротворении: он засыпал… У меня же сна не было ни в одном глазу.       Мне хотелось прогуляться пальцами по венам на его руке, покоящейся в нескольких десятках сантиметров от меня. Хотелось продлить эту ночь разговором ни о чем — лишь бы слышать его голос и приглушенные смешки. Обозначить вслух планы на завтра, как будто это делало их более реальными сейчас, уже совершенными. Лечь ближе хотя бы, припасть лбом к его виску, чтобы аромат шампуня вел по сонной тропе и подсознанию не пришлось ориентироваться в царстве Морфея вслепую. Быть может, и сексом заняться: не под давлением жгучего пульсирующего возбуждения, а от избытка накопившейся нежности…       Но он погибает от жары. Пусть лучше проспит целиком часы зноя… Ведь в этом и заключается любовь: в маленьких жертвах — и огромной заботе.