Не рань мое сердце

Мне никогда не нравилось «быть частью одного целого». В смысле, разве это не ограничение свободы выбора? Не только с кем быть, но и кем быть? Ведь если у тебя есть «половинка», этакий идеально подходящий тебе человек, разве не должны быть предопределены все этапы твоего развития? Решения, которые ты принимаешь? То есть пока я тут вешаюсь, не свалить ли к черту на кулички, в буквальном смысле оставив это дерьмо за спиной, кто-то где-то уже знает, что я выберу, к чему это приведет и каким человеком меня сделает? Может ли быть более ужасная вещь! – Крутая татуха, – кивает мне Рут, проходя мимо танцующей походкой. Она весит под центнер, но порхает легче перышка из-за неиссякаемого оптимизма. Я слабо улыбаюсь ей, но на запястье гляжу с ненавистью. С самого первого завитка на плече и до сих пор я считаю, что мой соулмейт, эта гребаная предназначенная судьбой пара, не имел права решать за нас обоих. Мне нравились татуировки, да, и я подумывала сделать одну… маленькую и полную смысла. Но пока я сомневалась, мудак на том проводе знатно перепил и набил на бицепс опоясывающее кольцо. Я знаю, как это случилось, потому что сама проснулась с неслабым таким похмельем и жутко красной, припухшей кожей. О, ну и рисунком. Охуеть каким незаметным. Одного пьяного опыта придурку показалось мало, и вот спустя полгода я второй раз в жизни наутро мечтала умереть, лишь бы перестало мутить. А потом он вошел во вкус и забивал себе – и мне – руку осознанно. Я злилась и злюсь не только потому что он распоряжается моим телом без разрешения, но и потому что каждый раз я расстаюсь с таким трудом заработанными деньгами и иду в тату-салон как осел за морковкой. Со стороны я кажусь адекватной: разговариваю, глаза не в кучку, но в действительности я не управляю собой. Отметки на теле родственных душ всегда одинаковы, но появляются не по мановению волшебной палочки, а в силу какого-то глобального сдвига в мозгах: иначе не объяснить, почему, когда ублюдок сломал руку, я залезла на дерево и нарочно рухнула вниз. Я ненавижу его. Правда. Наверное. Не знаю. Я ему никогда не доставляла беспокойство. У меня даже секса не было, а очень хочется разделить все болезненные ощущения. Интересно только, как именно он себя травмирует, чтобы сымитировать разрыв девственной плевы. Хотя в мои двадцать два при регулярном использовании тампонов вряд ли будет слишком больно… А еще анальный секс. Сам по себе ни разу не прельщает, но я как подумаю, чем придется заняться соулмейту в тот момент, и прям так хорошо становится, злорадство греет. – Пятый столик, счет, – сообщает мне Бетси с недовольным видом. – Отвисни, блин. Я отвисаю. Тяну манжеты рубашки вниз, поправляю передник и появляюсь в зале с молочными коктейлями и счетом для пятого столика. Я работаю официанткой всего двадцать часов в неделю, по два часа понедельник и среду, четыре часа в пятницу и полную смену в субботу. С понедельника по пятницу в стандартном восьмичасовом графике я учусь и работаю методистом на кафедре, а в воскресенье набираю за деньги текст для преподов, которые не ладят с техникой и пишут свои статьи/лекции/учебники от руки. Это тяжелый режим, и поддерживают только мысли о будущем, в котором я специалист с образованием и опытом работы, а значит потенциально востребована на рынке труда. Адские усилия, которыми мне даются деньги, – самая значимая причина моей ненависти к соулмейту! После смены в кафе я полностью выжата, а пятки горят огнем. Я сажусь у подъезда на лавочку, подбираю под себя ноги, смотрю в небо и мечтаю о стакане кофе из Старбакс или хотя бы МакКафе, или о сигарете. Желание выслать всё нахуй и залечь на какое-то время на дно – спрятаться под кроватью, как вариант – буквально распирает изнутри. И в этот момент тупой усталости и опустошения я чувствую, как низ живота наливается жаром, и бессильно стону. – Поумерь пыл, идиот, – шиплю зло, подрываясь с места. Нужно оказаться дома раньше, чем я залезу себе в трусы. *** Спустя три месяца начинаются летние каникулы. Кафедра пустеет, но сотрудникам вроде меня отпуск положен в урезанном варианте: и так в течение года краду рабочие часы на занятия и экзамены. Третий курс официально закончен, базовые знания усвоены, и мне удается перейти с подработки официанткой на фриланс. Дизайнеров много, устроиться тяжело, но я быстро и дешево рисую и, кажется, довольно ловко угадываю, что понравится заказчику. Сначала я помогаю начальнице с ребрендингом кафе (готовлю эскизы и клепаю презентации), затем перехватываю халтурку у тату-мастера (мы с ним сроднились за долгие часы работы над «рукавом»), потом регистрируюсь на всевозможных сайтах для «вольных художников» и прощаюсь, наконец, с неблагодарной долей принеси-подай девочки. К восьмому учебному семестру за плечами успешное (и, надеюсь, постоянное) сотрудничество с несколькими агентствами, и я позволяю себе полностью освободить воскресенье от работы. Теперь я меньше держусь за кафедру и чаще хожу на занятия, и даже пару раз присоединяюсь к студенческим гулянкам. Выпускной я встречаю официально безработной и бездомной. Из ВУЗа увольняюсь по собственной инициативе, из общаги вылетаю по очевидным причинам, но не раскисаю: одна богатенькая девочка, с которой я неожиданно для себя самой сдружилась, предлагает перекантовать у нее первое время и не париться. На почте у меня три предложения о трудоустройстве, в руках диплом, и жизнь кажется как никогда прекрасной и удивительной. Я напиваюсь, предварительно попросив подругу приглядеть за мной, но ошибаюсь в выборе надзирателя и просыпаюсь со знакомыми симптомами: больной головой, тошнотой и жаждой легкой смерти. После трех стаканов воды, таблеток от похмелья и долгого, долгого душа я смотрю на себя в зеркало и вижу новый рисунок на теле. Это витиеватая надпись, идущая горизонтально над левой грудью, – «Не рань мое сердце». Я стону в голос, проклиная алкоголь и идиота, выработавшего у меня рефлекс собаки Павлова: остановка «набить тату» следующая после «бухать». Кожу неприятно жгло еще в душе, но тогда я не уделила ей должного внимания, а теперь иду к чемодану за припрятанном в медикаментах креме как раз для таких ситуаций. Таська валяется на кровати, смотрит на меня одним глазом и произносит хрипло: – Татуха огонь. Я злюсь на себя очень долго. В том числе за наивную глупость начертанных слов. Ну что за дебилизм? Да любое изречение Ницше было бы лучше, каким бы пошлым и пафосным ни казалось! Из-за этого перманентного раздражения, а еще мороки, связанной с новым коллективом и поиском жилья, я не сразу замечаю подозрительно притихшего соулмейта. Он вел далеко не праведную жизнь, из-за него я попробовала крепкий алкоголь, сигареты и травку, не говоря уже о сломанных конечностях, синяках и ссадинах. Мы вместе болели, вместе травились, вместе взрослели... Только из нас двоих жил именно он, а мне доставались лишь отголоски. Подыскав себе комнату, я съезжаю, еще раз рассыпаясь в благодарностях. Таськина щедрость позволила мне подойти к выбору основательно, и вариант, на котором я остановилась, идеален. Это двухкомнатная квартира в пятнадцати минутах от метро, рядом парк. Моя комната небольшая, одиннадцать квадратов, зато цена приятная, да и кухня с ванной вполне просторные. А еще из моего окна открывается чудесный вид. Через две недели после моего заселения девушка из второй комнаты переезжает к молодому человеку, и следующий месяц, пока она держит за собой комнату на всякий случай, самый идеальный в моей жизни. Увы, однажды она принимает решение полностью перебраться к своему мужчине, и хозяйка начинает поиск нового жильца. Я успеваю пересечься всего с одной кандидаткой, когда объявление о сдаче снимают с публикации. По дороге домой я думаю, что расфуфыренная блондинка на первый взгляд показалась мне неприятной стервой, но утешаюсь тем, что дружить нам необязательно. Хотя тоска по одинокой вольготной жизни теребит краешек души. Но всё оказывается хуже. В комнату по соседству въезжает парень. *** Впервые столкнувшись с ним, я пугаюсь. Больше от неожиданности: ничто не указывает на новосела, пока я разуваюсь и тащу пакет с продуктами на кухню. Я возвращаюсь в прихожую, стягиваю куртку и вдруг слышу, как унитаз сливает воду. Меня буквально парализует. Дверь в ванную открывается, и появляется он. Высокий незнакомый парень с накинутым на голову капюшоном худи. Мы смотрим друг на друга, в голове полной хаос. Бегущей строкой глупая до невозможности мысль о наглости грабителя, зашедшего пописать на дорожку… – Ты моя соседка? – без интереса спрашивает он. – Хелен предупреждала. – О чем? – отвечаю по инерции. – О тебе. Поворачивается спиной, идет на кухню. Ведет себя по-хозяйски. – А меня она предупредить забыла, – говорю, осторожно продвигаясь по коридору. Он вроде адекватен, но в два раза больше и черт знает кто. – Так… кто ты? – Кай. Снял комнату. Я удивлена и ошарашена. Побеждает второе, и я говорю: – Но ты… – Что? Парень? Вполне очевидно, спасибо, кэп. – До тебя тут жила девушка. – Ага. Теперь буду я. Он невозмутимо собирает себе бутерброд, будто не находит проблемы в разнополых соседях. Не то чтобы мы обговаривали этот вопрос при подписании аренды, просто мне это казалось очевидным. Теперь я понимаю, что не смогу надавить на хозяйку: она праве сдать вторую комнату кому угодно. – Ладно. Ясно, я… – Что? Лучше бы молчала, чем блеяла робко. – Я Грета. Он отвлекается от нарезки огурца (грубоватыми ломтями), поднимает бровь. – Серьезно? Пытаюсь сообразить, что не так с моим именем. Он продолжает: – Похоже на Герду, да? И усмехается. Мгновением спустя меня озаряет: Кай и Герда, "Снежная королева", все дела. На самом деле у нас абсолютно разные имена, но он уже отвернулся, а на повестке дня есть более важные вопросы, чем хромающее чувство юмора нового соседа. – Во сколько ты встаешь? – спрашиваю негромко, вымыв руки и начиная разбирать пакет. В холодильнике две полки и ящик с двумя отсеками, проблем с дележкой продуктов еще не возникало. Я с облегчением убеждаюсь, что он забил продуктами (неплохого качества) только свою половину. – Мы уже на этой стадии, детка? – усмехается он, поглядывая с высоты своего роста. – Я занимаю ванну на полчаса, с семи двадцати до без десяти восемь, – отвечаю ровно, не ведясь на подначку. В планах было пожарить курицу, но теперь я хочу побыстрее уйти к себе и беру творог. – Нормально? Наверное, не стоило спрашивать, – думаю тут же. Я типа старожил. Могла бы просто поставить перед фактом. – Полчаса? – повторяет он удивленно и меряет оценивающим взглядом. Всю, с головы до пят. Я в джинсах и рубашке, но чувство такое, словно стою перед ним голая. Он хмыкает и ничего больше не говорит, а я отчего-то чувствую себя униженной. Словно девушка, не уделяющая себе минимум пару часов, не достойна быть объектом мужского интереса. Это субъективное впечатление, но очень уж красноречивой была его реакция. Стиснув зубы, заканчиваю с творогом и прячусь у себя. Впервые я не рада возвращению домой. Само ощущение дома подверглось серьезному испытанию – я больше не чувствую себя защищенной. Накатывает сильная, до слез, обида, но я шмыгаю носом и тру рукавом влажные щеки. Временные трудности, вот что это. Он вроде не горит желанием общаться – прекрасно, минимальное взаимодействие меня устроит. Как девушка я его явно не заинтересовала, и это тоже славно: не хватало еще терпеть приставания. А так всё предельно ясно, как-нибудь уживемся. Взрослые же люди. *** Очень быстро я меняю точку зрения. Это происходит в субботу, когда я впервые вижу Кая не в худи. Не знаю, что у него за проблемы, заставляющие носить капюшон даже дома, но только в выходные он меняет толстовку на безрукавку. И повергает меня в ужас. Когда я вхожу на кухню, он пьет воду из стакана, стоя вполоборота к окну. Левая рука упирается в откос, и я цепенею при виде его татуировок. Знакомых просто до боли. – Будешь кофе? – спрашивает он неожиданно и беспричинно. Без «доброго утра» или хотя бы «привета». Я заторможенно киваю, пытаясь уложить в голове открывшуюся истину – он мой соулмейт, господи боже, что за нахуй блядь. – Можешь налить. Его монструозная турка рассчитана на добрый литр, так что я заполняю кружку до краев. Я растеряна, обескуражена, поражена и понятия не имею, что обычно делают в таких ситуациях. Я не рассчитывала встретить своего соулмейта. Точно не так. Неужели нас свела случайность? Он реально не знает? Напиток крепкий и горький, спасают молоко и сахар. Кай кривится, когда я мешаю кофе, стараясь не звенеть ложкой. Сам он не добавляет ничего, вливает в себя неразбавленный кофеин. – Нравится? – говорит Кай резко, я даже вздрагиваю. Понимаю, что пялюсь на его «рукав», но не могу винить себя за это. Причина стольких бед и несчастий в моей жизни – вот она, напротив, а я молчу, не зная, что сказать. – Необычно, – едва шевелю языком. Нервно облизываю губы. – Долго… делал? – Долго, – отвечает он враждебно. – В чем твоя проблема? Татуировок никогда не видела? Моя проблема? Моя? Да из-за тебя, мудак ты конченый!.. Я киплю внутри, но сдерживаюсь. Не нахожу смысла в скандале. Хочется выкрикнуть ему в лицо сотню обвинений, но… что толку? Мне нужен тайм-аут. Притормозить на секунду, хорошенько обдумать новость. Принять решение. С того дня я исподволь наблюдаю за ним. Что ест, как готовит, когда (как часто) моется и бреется. Я веду мысленный список его недостатков, словно нуждаясь в доказательствах нашей несовместимости. Он питается всухомятку, полуфабрикатами, плита после него уделана каплями жира, мойка – брызгами воды, а на полу крошки. Он вешает мокрое полотенце обратно на крючок, и мое становится неприятно влажным. Он протирает запотевшее зеркало рукой, оставляя разводы. И хватает мою зубную пасту, хотя его стоит рядом, – после него на тюбике залом посередине, а я всегда давлю с «хвостика». В отместку я пробую пользоваться его пастой, но она такая ядрено-мятная, что приходится отказаться от этой идеи. – На, – звучно кладу на стол упаковку. Я только вернулась с работы, а он сооружает себе бургер; мы каждый день пересекаемся в это время. – Подарок. Он смотрит на зубную пасту молча, никак не комментируя мои слова. Потоптавшись, я ухожу мыть руки, коря себя за робость, которую невольно испытываю в его присутствии. Второй тюбик утром уже в ванной. Мятную пасту я вижу в ведре для мусора и не знаю, чувствовать себя победителем или побежденной. Спустя неделю заканчивается мой тюбик, а его стоит не тронутый, и я жутко злюсь. Лезу в шкафчик за тампонами – да, сейчас не лучшее время меня бесить, – и вижу еще четыре упаковки такой же пасты. И снова не понимаю, победа это или поражение. Его дурацкий график – еще одна причина для недовольства. Он то встает ни свет ни заря, то дрыхнет до двух. И никогда не ложится раньше трех ночи. Или уже утра? Я знаю это из-за одной сумасшедшей недели, когда спала по четыре часа в сутки, чтобы закончить проект до дедлайна. Его одобряют, мне дают премию и два отгула, один из которых я провожу в полной отключке. Выползая на кухню перекусить, нахожу в холодильнике на своей полке готовую еду, которую не заказывала – это суп и боул с красной рыбой. Урчание желудка побеждает вялые сомнения «вдруг Кай просто перепутал» (чего за ним не водилось), и я съедаю полноценный обед, не потратив и пяти минут на разогрев. На сытый желудок спится в два раза лучше. Из-за близости к соулмейту меняется эта связь между нами. Становится… не знаю. Сильнее? Мне больше нет нужды себя калечить: когда он бьется коленом о стол, я потираю свое, морщась от неприятных ощущений. Когда мастурбирует в ванной, я прикрываю глаза и наслаждаюсь, уже не испытывая смущение. Когда трахает кого-то, исчезая на ночь, мне снятся эротические сны. Я все еще проживаю его жизнь, но чувствую себя соучастником, а не подражателем. И я никогда, ни разу не покидаю свою комнату без одежды с длинным рукавом. *** Кай довольно привлекательный. Голубоглазый блондин – то еще клише. Выступающий лоб, глубоко посаженные глаза, крупный нос, выраженные скулы и узкие губы. Треугольное лицо. У него давящий взгляд, и я легко могу представить сигарету в длинных пальцах. В комнате у него двухметровая, во всю ширину, перекладина, и я однажды подвисла, наблюдая, как он подтягивается. В майке, не скрывающей работу мышц спины и рук. Я спохватилась, заметив, что в оконном стекле отражается дверной проем. Надеюсь, Кай не увидел моего позора. Высокий, поджарый. Мрачный и саркастичный. Неряха. В прошлом пил, курил и вел беспорядочную половую жизнь. Свести нас воистину могла только ирония судьбы. Как-то я на полдня выбираюсь к Таське, и к вечеру ерзаю от неясного беспокойства. Улавливаю отголоски злости и грусти, а после испытываю непреодолимую тягу выпить и быстренько прощаюсь. Что бы ни случилось, настроение у Кая ни к черту, и мне бы лучше вернуться, пока не наделала глупостей. Дорогу до дома я извожу себя догадками. Мы сожительствуем уже три месяца, и он ведет образцово-приличный образ жизни. Немного асоциальный, но, полагаю, если бы я работала на дому, выглядела бы примерно так же. Он не особо дружелюбен, а я не настойчива, но по выходным он делится кофе, а я скармливаю ему результат редких кулинарных подвигов: толстые блины-оладьи, пирожки с вытекшей начинкой, яблочный пирог с отчетливым яичным привкусом. Когда я дома, он всегда в наушниках – я жутко боялась проблем из-за несовпадающих графиков и возможного шума. Он не забывает выносить мусор, а иногда, если утром ведро еще не заполнено, делает это несколько раз подряд. Я всё еще не знаю, какой он человек, но довольно быстро привыкаю к его присутствую. Он не напрягает. Возможно, потому что почти всегда молчит. На кухне горит свет, и я захожу поздороваться. Уже с порога открывается дивное зрелище: едва тронутый набор роллов и опустошенная на треть бутылка. «Джек Дэниэлс», не какая-нибудь «Беленькая». Гурман. – Привет, – говорю настороженно. – По какому поводу праздник? Он бросает тяжелый взгляд исподлобья, не отвечая, и я решаю отступить. Он ведь не знает, что мы соулмейты, а нейтрально-соседские отношения еще не причина изливать душу. Так что я ретируюсь в ванную и, подумав, иду в комнату за пижамой, попутно сообщая, что приму душ (читай: займу санузел). Каю, как я и полагала, глубоко фиолетово: он весь в своих мыслях и печалях. Я понимаю, что ошиблась, когда он начинает ломиться в дверь. Я еще одета и от громкого стука подпрыгиваю. Открываю щеколду с вопросом: – Что слу… Он заходит, оттирая меня вглубь. Белки глаз покраснели, губы плотно сжаты. Он весь взвинченный, сжатый, как пружина, и теснит меня в угол к душевой кабинете. Приближает лицо, и я чую запах алкоголя в его дыхании. – Где твой соулмейт? От страха я начинаю заикаться. – Ч-ч-что? – Твой соулмейт, – повторяет нетерпеливо. – Ты с ним? Не знает, – понимаю я с изрядным облегчением. Говорю: – Нет. – Нет. Почему? Первый испуг проходит, тем более он ничего не делает, просто задает странные вопросы. Помедлив, я отвечаю: – Он вроде как не ищет меня. Я, типа, ему не нужна. Походу. Он усмехается. – Значит, нас таких двое. И прежде, чем я осознаю его слова, наклоняется и целует. Сразу с языком, поскольку я слишком растеряна, чтобы сразу оттолкнуть. Секундной позже я кладу ладони ему на грудь, но колеблюсь. Он не меняет положение, не пытается облапать или перехватить руки – просто, ну, целует. Чересчур напористо, как по мне, но… не знаю. Даже легкий привкус виски не отвратителен. Я вроде как позволяю ему целовать меня дольше, чем требуется для принятия решения. И в конце концов, зажмурившись, посылаю все нахрен. Подаюсь к нему, отвечая на поцелуй. Одной рукой обхватываю его шею, другой забираюсь под худи. Он тут же обнимает меня за талию, а в следующую секунду уже притягивает за задницу и отстраняется, ловит мой взгляд, тяжело дыша. Я воспринимаю это как вопрос и расстегиваю верхние пуговицы на рубашке, выражая согласие. Я в спортивном лифчике, скрывающем тату. Рубашка распахнута, но плечи закрывает, а он явно не озабочен моим раздеванием. Как ни забавно, когда мы оказываемся на его кровати, я начинаю думать, что умудрюсь переспать с ним, не раскрыв свой секрет. Он стягивает с меня джинсы, сжимает грудь, небрежно целует шею и приспускает штаны. Не произнесено ни слова, и я, если честно, совсем не так представляла себе первый раз, но это происходит, вот так обыденно и прозаично. Пока он раскатывает презерватив, я поправляю скатавшуюся под поясницей рубашку – неудобно, – слегка раздвигаю ноги, чувствуя неловкость, и просто смотрю на него. Кай сомнениями не обременен: подтягивает меня за бедра ближе, закидывает одну мою ногу себе на талию, пристраивается и без особых нежностей толкается. Я закусываю губу: ощущения не самые приятные, но в то же время я испытываю не мне принадлежащее удовольствие от сжимающихся вокруг члена мышц. Процесс идет туговато, не хватает смазки, и Кай, ругнувшись, шарит рукой в тумбочке. С приличной дозой лубриканта он входит быстро и до упора, я вскрикиваю и сжимаюсь. Он стонет. Рвано-резко двигается, куда-то неприятно давит. Потерпев пару фрикций, я с силой толкаю его в грудь. – Больно, – выдыхаю честно. – Давай как-нибудь по-другому. Спустя мгновение он ложится на спину и приглашающе указывает рукой на член. Я перебираюсь на его бедра и осторожно, не торопясь, опускаюсь сверху. Я понятия не имею, как двигаться, так что просто покачиваюсь вверх-вниз, больше сосредоточенная на процессе, чем на возможном результате. Кай кладет руки на мои бедра и меняет темп. Насаживает резко, приподнимает плавнее. Не сразу, но я подстраиваюсь, успокаиваюсь и, кажется, снова испытываю возбуждение. Войдя во вкус, начинаю подмахивать свободнее, стону негромко, откидывая голову назад. Кай вдруг садится, удерживая меня на месте. Смотрит в глаза, снова направляя. Так тоже удобно, я быстро ловлю ритм и двигаюсь, обнимая его плечи. В том, как он смотрит, не отводя взгляд, есть что-то порочное, что-то, вызывающее эти приятные сокращение внутренних мышц. Движения становятся размашистыми, до звучных шлепков, разделенные на двоих ощущения усиливают эффект, и, наконец, сладкая судорога пронзает насквозь. Я выгибаюсь, продолжая двигаться, выжимая из оргазма максимум. Кай сдавленно чертыхается, впивается пальцами в поясницу, целует-кусает и кончает с приглушенным хрипом. Наше дыхание перемешивается, мы обездвижены, объединены одним удовольствием на двоих. Затем он бросает короткое и емкое «блядь», подхватывает мои бедра и грубовато скидывает с себя. Я ошеломлена случившимся, сижу, не сводя бесстыдно раскинутые ноги. Смотрю на него широко открытыми глазами. Это было так… остро, так приятно, что я готова повторять. – Можешь идти, – бросает Кай через плечо, направляясь с завязанным презервативом к двери. Я бездействую. «Можешь идти» – это, в смысле, к себе? Типа, мавр сделал свое дело, мавр может уходить? Или я нагнетаю, и это предложение пойти, не знаю, душ принять? – В чем дело? – спрашивает Кай, вернувшись. Тон холодный, лицо ничего не выражает. – В чем дело? – повторяю медленно, подтягивая ноги и прикрывая полой рубашки. – Ты мне скажи. Он выгибает бровь. – Какие-то проблемы? У меня вырывается короткий истерический смешок. Кажется, я отказываюсь верить, что мой соулмейт может быть таким уродом. – Объяснишь, что происходит? – Что тебе непонятно? – тут же реагирует он, тон почти враждебный. – Да я, я просто… – готова вмазать себе за косноязычие, – не улавливаю что-то. У нас был секс. Только что. На этой самой кровати. Его молчание усугубляет мою нервозность. Сердце бьется чаще, но отнюдь не в положительном смысле. Меня, словно маятник, качает от стыда к ярости. – А теперь ты просто… говоришь мне уйти? Типа норм потрахались, повторим при случае? – Это вряд ли, – произносит Кай равнодушно. – Я перебрал. Вот теперь меня прошибает злобой. Буквально… обжигает. Ростки симпатии растоптаны, я невесело смеюсь, говорю с неверием, больше для себя: – Какой же ты ублюдок, боженьки мои. Встаю рывком, морщась от неприятных ощущений во влагалище. Наклоняюсь за джинсами и трусами, иду к двери. Кай перехватает меня за руку, сильно сдавливая кожу, и тянет сползший ворот рубашки вниз, к локтю. – Это что, блядь, такое? – выдыхает громко. Встряхивает меня. – Я спрашиваю, что за нахуй? – Отъебись! – рявкаю в ответ, освобождаясь рывком. Пользуясь его заминкой, тороплюсь прочь. – А ну стой! – кричит он, следуя за мной. – Какого черта? – Что? – Я тоже кричу, поворачиваясь к нему. – Какого черта мой соулмейт такой уебок? Давай спросим его самого! – Откуда мне было знать?! – Он угрожающе наступает и повторяет, чеканя каждое слово: – Откуда. Мне. Было. Знать. Ты скрыла это! Как ты вообще…Зачем ты это сделала? – Зачем я это сделала?! – Перехожу на ультразвук и затыкаюсь, хватаю ртом воздух. Надо успокоиться. Истерика определенно лишняя. – Даже, блядь, не знаю. Может, потому что ты мудак, от которого стоит держаться подальше? – Потому что трахнул тебя? – Он совсем близко, не стесняется использовать преимущества роста: нависает с угрозой. – И хотел защитить своего соулмейта? – Защитить?! – задыхаюсь негодованием. Тысячи невысказанных претензий толпятся на кончике языка, не могу выбрать одну. У Кая подобных проблем нет, и он спешит воспользоваться паузой. – Это, – говорит с жаром, сбрасывая футболку и указывая на татуировку, – написал мой соулмейт. Ты написала. «Не рань мое сердце»! И как я должен был поступить, когда буквально, блядь, прыгнул на тебя с мыслями о другой? Блядь! – С мыслями о другой, – звучу эхом. Всё это отвратительно, я чувствую себя мерзко. Констатирую вслух: – Ты меня использовал. – Чтобы заглушить тоску по соулмейту? О да. – Тон пропитан сарказмом. – Ты сама себя слышишь? Я, блядь, в отчаянии из-за тебя! Человека, которого не могу найти! А ты здесь, уже три гребаных месяца знаешь, кто мы друг для друга и ни одного. Гребаного. Слова! – Тоску по соулмейту? Тоску по гребаному соулмейту?! – Я так зла, как ни разу еще не была. Я напираю, тычу пальцем в его грудь, заставляя чуть отступить, и впервые меня нисколько не смущает, что приходится смотреть снизу вверх. – Лучше, блядь, молчи! Тебя никогда не заботило мое состояние. Тебе всегда было плевать. Ты заставлял меня раниться, ты травил мой организм никотином и наркотиками, да даже чертов кофе – я раньше пила чай! – Голос задрожал, и я поняла, что готова расплакаться. – Ты заставлял меня тратить деньги на всякое дерьмо, ты сделал это, – дернула рукой, – без моего разрешения, а теперь ты использовал меня и хотел выкинуть как гребаный мусор! И ты рассказываешь мне о тоске по соулмейту? Да если бы он хоть немножко, самую капельку был тебе нужен, ты бы… – Я думал, у меня его нет! – выпаливает он, сжимая кулаки. Откровение повисает между нами. Я моргаю, слезинки оставляют влажный след на щеках. Кай сжимает челюсти, на скулах играют желваки. Справившись с собой, он выдавливает: – Не было никаких признаков. Погодки хвастались подслушанными эмоциями и разделенными ощущениями, а я… – Судорожный вздох. – У меня никогда этого не было. Ничего не было. Только тишина. И пустота. Ты никогда себя не проявляла! Он бьет в стену с размаха, и я подпрыгиваю. И сбрасываю странное оцепенение. – Прости, если была слишком осторожна, – говорю убито. – Если берегла себя больше, чем ты хотел. Если слишком никакая для тебя. – Я не это сказал, – протестует он, но я предостерегающе поднимаю руку. Не хочу больше слушать. Ухожу в ванную, и он не останавливает меня. Принимаю душ, осторожно промывая и ощупывая себя внутри. Всё в порядке, немного неприятно, но я в норме. Болит не тело. Собираю спортивную сумку. Пишу Таське. Ставлю таймер на сообщение для начальницы на случай, если завтра буду не в состоянии трезво соображать. Прошу отгул на пару дней из-за плохого самочувствия. Если передумаю, просто отменю отправку. Из квартиры ретируюсь максимально тихо. Не хочу ни видеть, ни слышать Кая. Мне нужно обдумать всё произошедшее, разобраться с собой и своими чувствами, и его словами. Но сейчас я слишком вымотана и хочу плакать. *** Я остаюсь у Таськи на три дня. Она просто золото, не знаю, за что мне такой друг. После третьего бокала вина я изливаю ей душу, а потом рыдаю до икоты. Таська не обещает, что всё будет хорошо, но говорит, что я умная девочка и разберусь сама. И что она всегда может попросить братьев научить Кая уму-разуму, если мне от этого станет легче. Но мне не станет. Лежа на кровати без сна, я пялюсь в потолок и пытаюсь поставить себя на место Кая. У меня не было сомнений в его существовании, он весьма убедительно доказывал обратное. Я же… мои травмы принадлежали Каю, я слишком много работала, чтобы заводить отношения, я не влюблялась и не горевала. Татуировка на груди – мой первый и единственный обращенный к нему крик. Весь следующий день я смотрю фильмы, хлещу вино и заедаю шоколадом. Поддерживаю состояние легкого опьянение, голова восхитительно пустая и легкая. Вечером приходит сообщение: «Возвращайся». Я отключаю звук. В понедельник я раскаиваюсь из-за количества выпитого накануне. Меня подташнивает, болит голова, от запаха еды воротит. Я пью кофе, плачу, уничтожаю остатки шоколада и прибираюсь. Заняться нечем, слоняюсь из угла в угол и думаю, думаю, думаю. Мысли однообразны и цикличны, от «как он мог так со мной поступить» через «он правда боялся, что меня не существует?» к «что теперь делать». Во вторник я почти готова к диалогу. Снова благодарю Таську – мне так неловко пользоваться ее добротой, – но она только отмахивается. И неожиданно серьезно советует брать всё, что мне нужно, без оглядки на предысторию и чужое мнение. Я захожу в квартиру с щекочущим чувством под ложечкой. Кай на кухне; мою руки и иду на запах жареного хлеба. Яичница с ветчиной, тосты, убийственная доза кофе – обычное меню. Он ждет меня: стоит, опираясь бедром на столешницу. Взгляд внимательный и хмурый. Тишину тревожит только шипение масла на сковородке. Присев на табуретку, я вздыхаю. – Хочешь обсудить это или как? – Я сорвался, – резко отвечает Кай. Непонятно ведет рукой в районе паха и морщится. – Это было… неприятно. Я решил, что так совпало. Что мой соулмейт… не один. Одна. Не одна. Черт. Он отворачивается, спина напряжена. Я удивлена тем, что он всё-таки, ну, не оценил, пожалуй, но хотя бы понял. Я, вроде как, могу гордиться тем, что он мой первый. Хотя гордиться особо нечем… к тому же мы знаем, чем всё закончилось. – И я реально зол, что ты не сказала, – продолжает он, орудуя лопаткой. – Каким бы я ни был… – Тут он с размаха бросает лопатку в мойку (звук выходит громкий) и смотрит на меня с какой-то яростной обидой: – Ты должна знать меня лучше всех! Я точно не тот, от кого надо скрывать эту связь. Я не такой. – Я не знаю, какой ты, – пожимаю плечами. – Ты не разговаривал со мной. – Я не разговоры имею в виду… – Так что я хотела убедиться, что не наврежу себе, признавшись, – продолжаю, будто он и не перебивал. – Я знала, что ты не очень-то дружелюбный парень с бурным прошлым и непонятным настоящим. И ты не можешь винить меня за некоторую осмотрительность. – Осмотрительность, как же, – усмехается он. – Осмотрительность помешала твоим попыткам найти меня? С этим на руке, – он кивает, – особой проблемы с поисками не возникло бы. Но ты даже не старалась, верно? Хотя точно знала, что я существую. – Притормози-ка на секунду. – В его изложении я не жертва, а виновник, и мне это не нравится. – Давай отмотаем назад. Часть про бурное прошлое, помнишь? Пусть ты меня не чувствовал, я тебя – очень даже хорошо. И ты не производил впечатление человека, которому не плевать. – Дерьмо собачье, – тут же рычит Кай. – Еще какие оправдания придумаешь? Откуда тебе было знать, чего я хочу и о чем мечтаю? Могла бы кинуть анонимный запрос, спросила бы прямо! Я не знаю, как объяснить ему долгие годы уверенности в своей ненужности. Тема болезненная, я не уверена, что готова настолько обнажить душу. Он вроде как говорит, что желал встретить своего соулмейта, но не применительно ко мне. Будто еще ждет свою абстрактную идеальную половинку. – Не хотела получить подтверждение своей теории, – говорю полуправду. – Предпочла думать, что, если судьбе угодно, мы встретимся в любом случае. – Ага, на том свете, – ворчит он вполголоса, но хоть не бесится. – И вот мы здесь, – развожу руками. – И должны решить, что будем делать. Кай ощетинивается. – В каком это смысле? Почва становится опасно зыбкой, и я не спешу, аккуратно подбираю слова. – Мы типа… нашли друг друга. Обрели. Все дела. Но я по-прежнему не знаю, насколько ты… типа, хочешь этого. Или рад. Или готов. Короче, – глубоко вдыхаю. – Как ты уже понял, гипотетически… и физически… я как бы не против… – Даже для собственных ушей звучит жалко, но, эй, я тут, считай, прямым текстом себя предлагаю. – Так, ладно, еще короче. Ты очень обидел меня тогда. Прям пиздец. Я почувствовала себя резиновой куклой, этаким спермосливом, и это было реально очень, очень неприятно. И я не считаю, что желание оберегать соулмейта – ты в принципе выбрал странный способ – может оправдать этот поступок. И я хочу, чтобы ты знал, что я не согласилась бы на одноразовый перепихон, если бы ты не был моим соулмейтом. Вот почему, – перевожу дыхание, – я готова, ну, как бы оставить это позади. Потому что да, это не очень честно, скрывать от тебя нашу связь, так что… Я почти тараторю и усилием заставляю себя замолчать. Достаточно. По всем ключевым точкам прошлась. Расставила их над «i». Кай молчит. Пялится. И я почти уверяюсь, что он мечтает о родственной душе, а не обо мне. – Мне жаль, – говорит он, наконец. Мое облегчение впору трогать руками. – За тот раз. Если бы я не был зол и… расстроен, – насилу выталкивает признание, – из-за очередного прошедшего года без соулмейта, я бы снял очередную блядь, а не к тебе полез. Не потому что ты мне не нравишься – буду откровенным, я о тебе в этом смысле особо не думал, – но потому что знал, что это на один раз. И я пожалел сразу, как в себя пришел, потому что гадить дома – последнее дело. Я не очень-то уживчивый, а с тобой комфортно, – мимоходом признается. – И я знал, просто позволил себе не думать, что тебе такой формат не зайдет, а жить вместе станет капитально сложнее. Так что я выместил на тебе злость. Прости за это. Ладно, он извинился. Я ждала этого. Надеялась. Но часть про отсутствие сексуального интереса задела, если честно. Хотя он не пытался флиртовать со мной и прежде, всё равно немного обидно. Хочется быть особенной для кого-то… но, видно, это не про меня. Кай внезапно трет лицо руками, прерывая ход моих мыслей. – Блядь, я как подумаю, что был у тебя первым и так облажался… – Не то чтобы совсем уж, – опережает язык разум. – Было, в общем-то… неплохо. Да. Можно типа… повторить как-нибудь. Под его взглядом я краснею. Мне неловко хвалить чувака за его постельные навыки, тем более он так и не сказал, что думает о нас теперь, когда знает правду. Каким видит возможное будущее. Кай криво усмехается. – Рад, что не отбил охоту к экспериментам, – говорит без иронии. – Грета, я… не идеальный человек. Не особо хороший даже. Но я двадцать лет ждал своего соулмейта и не могу передать словами, что чувствую теперь, когда нашел его. Тебя. Нам обоим потребуется время. Я бываю… неприятным. Злым, грубым. Уверен, у тебя не один повод будет на меня орать. Но если ты готова попробовать, то я уж точно готов постараться. Как по мне, это лучшее из всего, что он мог сказать. Честное. Твердое. То, ради чего стоит попытаться.