Огненная Тьма

Есть, как известно, звуки, присущие животным, и звуки, присущие человеку; и жутко становится, когда источники их вдруг меняются местами. Говард Филлипс Лавкрафт «Зов Ктулху»

Розы пахли совершенно нестерпимо, воздух, напоенный их ароматом, опьянял и кружил голову, а в сочетании с жаркой погодой так и вовсе доводил почти до дурноты. Талла впрочем словно бы и не замечала этого удушающего сочетания жары и слишком сильного аромата цветов, а вот Лилли уже даже за кованый витой столбик галереи уцепилась покрепче на случай, если вдруг ей станет совсем плохо. Неудобство это они с Таллой терпели по той причине, что отсюда было хорошо видно все происходящее во внутреннем дворе Рогова Холма, а сами они были почти незаметны на этой галерее, густо увитой цветущими душистыми побегами. Вот уже довольно продолжительное время они с Таллой затаив дыхание наблюдали за беседой леди Мелессы и этого дорнийца, что своим внезапным появлением разрушил томную дремотную атмосферу их маленького женского королевства в Роговом Холме. Разговору этому предшествовал короткий и жаркий спор между леди Мелессой и их мастером над оружием, сиром Гвинфором. Последний, топорща пышные свои усы и грозно сверкая глазами, вещал, что никак не может позволить никаких переговоров с дорнийцами и конечно же вступать в открытое противостояние тоже чистое самоубийство. Этот осторожный человек предлагал просто переждать сейчас, проигнорировав происходящее и даже не разговаривать ни с кем, потому как мало ли что там случиться при том разговоре, а после конечно же созвать знамена и… договорить ему не дали. — Чего же ждать, славный мой сир? — вопрошала леди Мелесса. — Может быть того, что Рогов Холм просто будет взят в осаду? И почему бы мне не поговорить с ним в конце концов? Что страшного может произойти от простого разговора? Да он к тому же и безоружен. И правда, рыцарь подъехавший к воротам, демонстративно развел руки в стороны, показывая, что при нем нет ничего способного причинять смерть. — Ох, миледи! — тяжко вздыхал сир Гвинфор. — Если бы речь шла о ком-то другом, я бы с вами согласился без малейшего возражения. Только вот ему ведь для того, чтобы убить оружие без надобности. — Да с чего бы ему убивать кого-то? Да и кого? Ну не меня же! Не станет же он с женщиной воевать. Он рыцарь все-таки, — вполне резонно возражала леди Мелесса. — Миледи, я ни в чем уже не уверен. Происходит что-то странное и вестей нет почти никаких, а те что есть только тревогу нагоняют и тут вот пожалуйста — еще и дорнийская армия под стенами замка. И ладно бы кто другой, но этот… если он тут, значит что-то серьезное происходит. И вы вот так с ним хотите идти на переговоры? Да ни за что! Как я после в глаза стану сыну вашему смотреть, если чего выйдет? Я обещал мейстеру Сэмвеллу, что буду защищать и оберегать женщин его семьи, пока он там исполняет свой долг в столице. Плохим же буду я защитником, если позволю вам так рисковать! — Да чем же я рискую, сир? — недоумевала леди Мелесса. — Он слишком опасен, миледи, чтобы всего лишь на его рыцарскую честь полагаться, да и представления его о чести столь своеобразны, что и не поймешь чего там допустимо или нет для него. — Так давайте же не будет заставлять его ждать, раз уж он так опасен. Сейчас вы все уйдете, а ворота откроют. Я встречу его, мы поговорим наедине и сможем договориться, я убеждена в том. — Как наедине?! — немедленно начал возражать ей мастер над оружием. — А кто же вас защитит, в случае чего? — Я умею разговаривать с мужчинами, сир, в том числе и с такими как он, — ласково улыбнулась леди Тарли, — и уверяю вас, что с такими лучше наедине и разговаривать — больше шансов на благоприятный исход. Лилли в очередной раз восхитилась этой женщиной, которую безмерно уважала и беззаветно любила. Лилли и Талла во время всего этого разговора стояли поодаль, сцепившись руками и слушали во все уши, стараясь при том быть как можно более незаметными, уж очень им было интересно посмотреть, что дальше будет и совсем уж не желали они быть сейчас отосланными в самые дальние покои замка с непременным строгим наказом сидеть там и не сметь носа наружу показывать, поэтому когда леди Мелесса развернулась к ним они обе не сговариваясь вздрогнули и приготовились упрашивать, умолять и возможно даже клясться в чем-нибудь. — Так, теперь вы, трещетки! Знаю, что вам интересно до жути. Сама была когда-то молодой и не в меру любопытной девицей, потому только и не отсылаю вас никуда. Понимаю, что вам все игрушки и развлечение. Обе бегом на галерею! И сидеть там тихо, как мышки под метлой! И чтоб ни звука! Иначе и впрямь прикажу обеих запереть и стражу еще приставлю для надежности. Произнося эту речь леди Мелесса ласково им улыбалась, но тем не менее по всему ее виду было совершенно ясно, что она не шутит сейчас и поэтому Лилли и Талла закивали понятливо и затараторили, перебивая друг друга, что они и дышать-то будут через раз и ни за что не высунут и кончика носа, одним глазком только, притаившись в буйном розовом цвете. Обещание свое они немедленно кинулись исполнять, убежали на галерею и выбрав местечко поудобнее, притаились там и навострили глаза и уши. Лилли прильнула к самым розовым ветвям, а Талла, чуть позади примостилась, прижавшись к ней. Они затихли в ожидании. Лилли могла поклясться, что слышит как бухает сердце у Таллы в груди, у нее и самой оно так же громко наверное стучало сейчас. И вот наконец заскрипел тяжелый подъемный механизм и в ворота неспешно процокал жеребец, черный как ночь и красивый как рассвет, неся на себе своего всадника в черных доспехах и с водопадом платиновых волос. Он легко спрыгнул на землю и, оказавшись перед леди Мелессой, немедленно отвесил грациозный поклон и что-то сказал. Леди Тарли в ответ слегка склонила голову и улыбнулась. Они говорили, улыбались, смеялись даже — Мелесса при этом запрокидывала голову беззаботно назад и совершенно не противилась, когда он прихватил ее за руки и что-то зашептал склонившись к уху с улыбкой преисполненной отравы и вместе с тем невероятно красивой и обворожительной. Мелесса на это тоже что-то шептала, стреляла глазами, трясла кудрями, играла ямочками на щеках, да можно сказать, что флиртовала с ним совершенно беззастенчиво! Вот уж не думала никогда Лилли, что придется ей когда-нибудь увидеть леди Тарли такой, да если уж совсем откровенно говорить, то Лилли не думала, что эта добрая, спокойная и невероятно умная женщина вообще может быть такой вот легкомысленной и игривой. — Какой же он красивый! — почти простонала Талла ей в ухо тихим вздохом. Лилли в ответ не глядя и не прицеливаясь легонько двинула локтем назад, призывая Таллу замолчать. Продолжая наблюдать за разговором этих двоих, Лилли тихонько вздохнула — теперь Талла будет трещать про этого красавца месяц, не меньше. Права леди Мелесса, когда говорит, что пора ее замуж отдавать. А вот Лилли их незваный гость не нравился совсем, было в нем нечто неуловимое и очень недоброе, сокрытое за внешней красотой. Рассмотреть это тайное и уж тем более понять не представлялось возможным, да и желания никакого не было. Есть такие двери, которые лучше не открывать никогда, иначе найдешь там такое, что и сам себе не рад уже будешь. Поэтому восторженных томных вздохов Таллы она не понимала и уж точно их не разделяла. Внизу меж тем пришли видимо к согласию и гость их склонившись поцеловал руку леди Мелессы и вскочил в седло, черный жеребец сорвался стрелой с места, повинуясь руке своего всадника и вылетел за ворота. — Да, сир, вы все хорошо услышали и верно поняли, — терпеливо вот уже в третий раз подтвердила леди Мелесса, успокаивая их мастера над оружием, принявшего всю ситуация слишком уж близко к сердцу. — Мы ничего не будем делать, мы будем жить как жили и ни один меч в Роговом Холме не будет поднят и ни один воин не будет призван нами. — Так ведь письмо же из Хайгардена… — недоуменно и растерянно оглаживал усы сир Гвинфор. — Этот, да простят меня боги, лорд, — при слове «лорд» лицо сира исказилось все, скривилось, словно он сделал добрый глоток сока из недозрелых лимонов, — требует немедля… — Этот, чтоб не сказать дурного слова… человек и его требования мне безразличны. А письма я никакого в глаза не видела, не дошло наверное, — нимало не смущаясь объявила леди Тарли, хотя письмо это она не далее как вчера утром держала в руках, читала и даже обсуждала за обедом. — Время нынче неспокойное, мало ли что могло случиться… война опять же, а я слыхала, в военное время принято всех воронов сбивать стрелами, чтобы значит сведения от противника перехватить. Так что никаких писем мы не получали из Хайгардена. И из столицы тоже никаких писем не получим, — она поправила выбившуюся из прически прядку и с аппетитом взялась за ягодный пирог, сменив тему разговора на те самые пироги и пустившись в размышления, что пожалуй все же корица к ягодам лишняя, привкус какой-то дурной выходит и надо как-то умерить пыл поваров по части экспериментов с добавками в выпечку. Совершенно ясно было, что никаких подробностей она никому рассказывать не намерена, а пыл с которым она сейчас рассуждает о ягодных начинках имеет одну цель — всех их разогнать по своим делам и не мешать ей подумать в одиночестве над всем произошедшим. Лилли утащила за собой Таллу, игнорируя легкое сопротивление последней. Знала прекрасно Лилли, что Талла сейчас, если не забрать ее, изведет мать расспросами про этого… как же его? Лилли снова забыла имя этого светловолосого дорнийца… да и в пекло его вместе с именем! Главное, Таллу сейчас увести от леди Мелессы и дать той передохнуть и поразмыслить в одиночестве, поэтому Лилли, вцепившись в Таллу мертвой хваткой, волокла ее за собой по коридорам и галереям замка в сторону библиотеки. Сейчас Лилли вполне осознанно брала на себя весь шквал щебетания, что непременно исторгнется из Таллы бурным потоком, потому была она спокойна и преисполнена терпения и смирения, готовая слушать хоть до бесконечности. Совсем старые свитки с рисунками, изображавшими какие-то батальные сцены, грозили рассыпаться прямо в руках и Лилли опасалась даже вздохнуть над ними посильнее. Вспомнила, что Сэм хотел найти художника, чтобы перерисовал все это, но так и не нашел времени на исполнение своей затеи. Лилли подумала, что непременно поговорит с леди Мелессой о поиске художника, когда все немного успокоится в Просторе, а пока решила убрать свитки с рисунками в большой плетеный короб с крышкой и запереть в шкаф, чтобы никто ненароком не повредил. Таллу она слушала вполуха, иногда невпопад кивая, поддакивая или восклицая что-то невнятно-восторженное, впрочем Талла этого не замечала и говорила больше для себя самой нежели для своей невнимательной слушательницы. Лилли с нежностью посмотрела на пылающие маковым цветом щеки, на сияющие глаза и растрепавшиеся локоны. Она очень любила Таллу и ее беззаботную легкомысленность любила и вот эту болтливость, порой чрезмерную, тоже любила. Талла была ее сестрой, частью ее семьи, иначе про нее думать Лилли уже не могла и чувствовать иначе тоже. Талла, леди Мелесса, дети и конечно же Сэм — они были ее семьей, дорогими и любимыми людьми и за каждого болело сердце и была не на месте душа. После всего пережитого Лилли заметила за собой странную вещь — ей просто физически было необходимо знать, что с близкими людьми все хорошо, быть совершенно точно в том уверенной. Потому что в противном случае легкая тревога разрасталась до степени панической и неконтролируемой, сопровождаясь сильным головокружением, трясущимися руками, бешено колотящимся сердцем и резкими болезненными спазмами в животе. Никаким снадобьям эти симптомы не поддавались и исчезали словно по волшебству, как только Лилли обретала уверенность, что семья ее в покое и безопасности пребывает. Так как все кроме Сэма были в шаговой доступности в стенах одного замка, то именно Сэм и был причиной всех ее переживаний и волнений. Впрочем Сэм повода к такому почти не давал, аккуратно посылая письма для Лилли раз в неделю и сверх того писал дополнительно матери и сестре, не забывая еще и отправлять время от времени им всем подарки, для Лилли присылал чаще всего книги, чем неизменно радовал ее. Читала она много и с удовольствием, в Роговом Холме была довольно обширная библиотека, но запущенная в последние годы и Лилли взялась ее потихоньку разбирать и приводить в порядок, делала она это неспешно, постоянно отвлекаясь на чтение. Поначалу ее деятельность по разбору библиотеки и составлению картотеки всех имеющихся книг, вызывала недовольство у местного мейстера, но со временем он к ней потеплел душой, чему способствовало несомненно ее бережное обращение с книгами и совершенно очевидная любовь к чтению и вообще любому знанию. Леди Мелесса так и вовсе была страшно рада такому ее увлечению и всячески его поддерживала, а как-то раз по секрету шепнула о своей надежде, что Лилли, близкая Талле по возрасту и так с ней сдружившаяся, может быть все-таки зальет в беспечную голову хоть что-то кроме романтичных историй о любви. И видят боги, Лилли старалась, но все приложенные усилия ни к чему не привели — Талла просто скучала, когда Лилли принималась ей зачитывать что-то вслух, а врученные ей с рекомендацией к прочтению книги пылились в ее покоях, пока Лилли не забирала их обратно. Леди Мелесса вздыхала, Лилли ей вторила и при том не понимала причин такого расстройства. Ну не любила Талла читать, ну что ж поделать? Меньше любить ее они от того не стали, сама Талла уж точно никаких страданий на сей счет не испытывала, так что со временем ее оставили в покое. Тяжеленный фолиант о целебных свойствах различных трав был пристроен наконец на специальной подставке для таких вот книжных чудовищ неподъемных. Лилли сдула с глаз завиток волос, выбившийся из хитро заплетенных волос, и упала в кресло. Тяжеленную книжищу она тащила сама из библиотеки, намереваясь прочесть и переписать нужное, чтобы быть избавленной от необходимости каждый раз, как в том возникнет нужда, обращаться к этому тяжеленному первоисточнику. Никакой нужды самой тягать тяжелые книги от библиотеки до своих покоев, где она устроила себе уютный уголок для работы с книгами возле окна, конечно же у нее не было, но она упорно не желала никого привлекать на помощь. Книги были для нее слишком личным, это принадлежало только им с Сэмом, было одной из связывающих их накрепко ниточек, тем, что сделало их ближе, заставило открыть друг в друге нечто новое. Лилли вздохнула грустно. По Сэму она отчаянно тосковала, ей не хватало его, она бы с радостью приезжала к нему в столицу, а сам Сэм, будь это в его воле, вообще бы забрал ее туда насовсем. Но это решали не они. Королем было совершенно четко и ясно озвучено, что великий мейстер не может себя как-либо компрометировать, а уж Сэм и подавно себе такого позволить не может, учитывая его довольно шаткое положение и постоянные вопли возмущения, доносящиеся из Цитадели по поводу его назначения. И даже идея Сэма найти для Лилли и детей дом подальше от Красного замка и его интриг не нашла понимания у короля, он просто напомнил сколько всего ему приходится выслушивать со стороны многочисленных архимейстеров и просил не создавать проблем в первую очередь себе самому. Так и стала Лилли жить здесь, в Роговом Холме, а Сэм в столице. Виделись они нечасто, Сэм почти не имел времени приезжать к ним, что служило причиной ее частых слез и крайне мрачного настроя. Излечила ее от этого леди Мелесса, убедив, что от рыданий в подушку и вечно хмурого несчастного лица еще никто не стал чувствовать себя лучше и уж точно таким способом никому еще не удалось ничего в своей жизни исправить и ни она сама ни Сэм от слез и расстройств постоянных счастливее не станут, а им и так сейчас нелегко приходится, так зачем же они усложняют свою, и так непростую, жизнь? Слова эти Лилли донесла до Сэма, который моментально определив чьими устами она говорит, немного взбодрился и даже слегка повеселел и они решили пока все оставить как есть, писать почаще, видеться при каждой возможности, а в будущем что-нибудь придумать. О чем-то Сэм думал, поняла она тогда, зрело в нем какое-то решение потихоньку, но он ничего о том не говорил и Лилли с расспросами не лезла, посчитав, что сам все расскажет, как будет готов, а пока просто заверила его, что всегда будет рядом и никогда не оставит его, напомнила, что он для нее самый умный, самый храбрый и вообще самый лучший, покрепче обняла и расцеловала нежно. Глаза Сэма немедленно загорелись теплым сиянием, как оно и всегда бывает, когда мы ощущаем за спиной безусловную поддержку близких людей и их любовь. Тихо скрипнула дверь в ночной тишине и сразу за этим последовали легкие шаги — леди Мелесса со свечой в руке, облаченная уже в ночное, в мягких туфлях и распахнутом халате накинутом на плечи, проскользнула к ней почти неслышно. Лилли улыбнулась, поднимая голову от книги и своих записей. — Все сидишь за наукой? Уж за полночь давно, а ты и не заметила! И я удивляюсь как ты не засыпаешь еще сидя над книгами! Сэм так частенько засыпал… впрочем я уверена, что у тебя впереди все и со временем ты непременно обзаведешься этой дурной привычкой. Все же вы с моим сыном созданы друг для друга, — глаза ее смеялись, она пристроила свой подсвечник на стол, подальше от бумаг и уселась в кресло напротив. — А мне вот неспокойно что-то, никак не усну, все ворочаюсь, думаю… а вот ты спроси меня о чем думаю и я не отвечу. Не знаю, ни о чем не думаю. Вот поднялась и пошла бродить как привидение. Тревожно мне… а от чего тревожно и не пойму никак… Лилли слушала внимательно, она понимала. Ее и саму непонятная тревога охватывала и тревога эта разрасталась и угрожала перейти в истеричную панику, последнее было совсем никак нежелательно. Потому она и схватилась за эту книгу и записи по ней, работа эта требовала внимательности и полного погружения в процесс, что отвлекало от наползающего беспокойства. Хотя конечно избранная ею мера была призвана лишь на время отогнать тревожные мысли, рано или поздно то, от чего она сейчас бежит и прячется успешно между книжных страниц, ее догонит, это неизбежно как закат или восход солнца. И сейчас, слушая леди Мелессу, Лилли решительно заложила между страниц книги ленту, убрала перья, завинтила крышечку чернильницы и принялась неспешно скатывать в трубки уже исписанные листы, перевязывая их так же лентами. После закончит, сейчас и впрямь стоит проговорить свои мысли и может быть что-то решить и конечно же все, сказанное сейчас в этих стенах и останется. — Матушка, что вы так упорно не пожелали рассказывать о произошедшем сегодня? — задала Лилли вопрос, который всех так мучил. — Я о вашем разговоре с… опять я запамятовала как его зовут… — Герольд Дейн его зовут, — улыбнулась леди Мелесса, — и я с ним была знакома задолго до событий сегодняшнего дня. Он… непростой человек и действительно очень опасен, но я ничем не рисковала, просто решила, что незачем отягощать этими излишними знаниями нашего доблестного сира Гвинфора. Договорились же мы о самом простом и разумном — мы никуда не влезаем и нас тоже никто не трогает. Меня устроило такое решение, а уж как его оно устроило! Очень ему не хотелось с нами тут задерживаться. — Почему? — нахмурила Лилли брови в непонимании. — Почему для нас это хорошо? Нет, я понимаю, что сражения или там осада нам точно без надобности, но ведь после непременно будут последствия. — Обязательно будут, — согласилась Мелесса. — И нам лучше бы последствия эти просчитать заранее. Ты понимаешь ведь, что Герольд Дейн не на увеселительную прогулку в Простор выехал в сопровождении дорнийской армии? А сам сир Герольд кстати, чтоб ты знала, ближайший друг принца Квентина Мартелла и любовник Дейнерис Таргариен и он тут не от своего имени говорил и обещание давал. Лилли, детка, ты же умница, ты ведь должна понимать, что происходит сейчас в Вестеросе. — Война? — Именно. И мы должны из этой войны выбраться живыми. Пламя дракона уже прошлось один раз по нашей семье. И все из-за глупости и тщеславия моего мужа. Надеюсь он сейчас в пекле пребывает! Ибо там ему самое место! Амбиции! Гордыня! Откусил кусок, а проглотить не смог. Идиот упертый! И сына уволок с собой… моего сына! Я не хочу снова хоронить пепел, — в голосе Мелессы звенела решительная сталь и дрожали слезы невосполнимой утраты. — То есть вы, матушка, думаете, — тут Лилли перешла на совсем тихий шепот, — что никаких шансов нет у… короля? — Я в том полностью уверена, — таким же шепотом прошелестела Мелесса. — Дейнерис Таргариен так или иначе возьмет свое, а не сможет взять — уничтожит все. Неужели ты полагаешь, что осталось еще хоть что-то, способное ее сдержать или остановить? Да ее и сама смерть остановить не смогла! Нет… эта женщина сметет все на своем пути, так что выбора у Вестероса нет. А значит выбора нет и у нас. — Я была там, в столице. Своими глазами видела, что она сделала, — голос Лилли дрогнул, перед мысленным взором встали страшные картины. — Обугленные тела, до костей выжженные. Люди умирали от ожогов в страшных муках. Вылечить эти… раны было нельзя, только мучения облегчить перед самым концом, а макового молока не хватало на всех… Сэм плакал, приходил, утыкался мне в колени и плакал, глушил рыдания у меня в юбках. А после вставал и шел делать, что мог. Чтобы помочь. Чтобы хоть как-то… хоть немного. И ее я видела на драконе. Там, на Севере. Они летали с Джоном вместе… они много летали. Тогда было совсем не страшно, наоборот красиво, такая сила, живое чудо в небе… — Я понимаю, — леди Мелесса, потянувшись через стол, взяла Лилли за руку, вытаскивая из воспоминаний. — Все это ужасно и случившееся в Королевской гавани — безусловное зло, тут нет и не может быть никаких иных мнений. И королева Таргариен не вызывает у меня никаких теплых чувств, она — чудовище, большее чем ее дракон. И я не доверяю ей ни капли. И будь моя воля — она не вернулась бы никогда! Но она вернулась. Она здесь и я не хочу быть овцой на бойне, которую она непременно устроит. Это не наша война, меня не интересует судьба Вестероса — лишь судьба моей семьи. — То есть мы примем ее, если она вернет свой трон? — Не если, а когда, — усмехнулась Мелесса, — и да, мы ее примем как королеву. Потому что я хочу, чтобы моя семья выжила. — А как же Сэм? Ведь он там… матушка! — Лилли воскликнула испуганно, осознавая всю сложившуюся ситуацию. — Он ведь не знает ваших слов и мыслей и он там… с королем и король может приказать разное… Лилли не договорила, страх сковал ее всю, мозг начал одну за другой выбрасывать страшные картины. — Сэм умный мальчик, он справится. Я верю, что он не наделает ошибок, но ты права — король! Может статься так, что не будет выбора и… — Ему надо знать! С ним надо как-то связаться… напишем ему! Я сейчас же… — Лилли уже готова была кидаться за свежей бумагой, строчить письмо и идти будить мейстера, чтоб отправил немедля. — Писать нельзя! — Отправим кого-нибудь? — Нет! Слишком рискованно доверять кому-то третьему и постороннему… надо ехать мне. Ведь может же мать соскучиться по сыну? — Нет, матушка, вы останетесь дома. Поеду я. Не спорьте, умоляю. Без вас тут все развалится, а если что-то непредвиденное так и вовсе… нет. Поеду я. Одна. Дети останутся с вами конечно же. — Девочка моя, — глаза леди Мелессы наполнились слезами, — ну как же я тебя одну отпущу? Я же тут с ума сойду, да и Сэм мне не простит, если с тобой что случится. — Ничего со мной не случится. Возьму с собой пару человек для охраны, переоденемся простолюдинами и проскользнем тихонько. — Нет! Только не простолюдинами. Это опасно. Ты хоть представляешь, что могут сделать с молодой и хорошенькой женщиной солдаты, разгоряченные недавней битвой? Ты же не невинная девица, конечно представляешь. И вот не говори мне про честь рыцарскую! Мужчины забывают про честь, когда у них кипит кровь. А вот благородная леди будет в большей безопасности, поэтому… ох, Лилли! Как же мы до такого дожили? Сидим обсуждаем такие ужасы, хоть плачь… безумное время. Вот так они все и решили. Вдвоем. Ни с кем не советуясь, никому ничего не сказав. Леди Мелесса тихо и скрытно подобрала людей ей в сопровождение, так же тихо и под большим секретом они провели все приготовления и в выбранный день, еще до рассвета Лилли покинула Рогов Холм. На прощание леди Мелесса ее обняла крепко и все никак не желала отпускать, сдерживала слезы, дрожала голосом, наглаживала по волосам, целовала в лоб и в щеки. — Не хочу тебя отпускать, не хочу, — прошептала распахивая глаза, — знаю, что все решили и что так нужно, но не хочу все равно! Мне все время кажется, все четче с каждым днем и яснее, что отправляю тебя в пасть дракона прямиком… — Это все от волнения, матушка, — Лилли держалась, улыбалась даже. Уезжающему всегда легче, чем остающемуся, а значит она должна сейчас быть сильнее и она была. — Так и есть, — Мелесса тоже собралась, подбодренная настроем Лилли, обняла ее еще раз и наконец опустила. — Береги себя, доченька… Этих последних слов Лилли уже не слышала. Спокойная и мирная поначалу поездка была прервана громким разговором, после криками и лязгом мечей. И снова крики. Резкие голоса. Отрывистые команды и вот уже Лилли смотрела на свою перебитую охрану, у которой не достало ума не хвататься за оружие. Растерянный взгляд старика-кучера и перепуганное икание служанки за спиной. Хотелось выругаться каким-нибудь неприличным словом, но все неприличные слова из нее стерли уже давно, а приличных не находилось, потому она молчала и смотрела широко распахнутыми глазами на происходящее и по итогу не придумала ничего умнее, как нырнуть обратно в карету и захлопнуть с треском за собой дверцу. И куда только подевалась та храбрая девушка, которой она когда-то была? Никуда не подевалась, поумнела просто, отчитала она сама себя сурово. Приободрившись от такого мысленного подзатыльника, она первым делом успокоила свою перепуганную служанку, а после начала чутко прислушиваться к разговору снаружи — кучер что-то невнятно бормотал и строил всеми силами из себя блаженного дурачка, понятно было, что надолго его скоромного представления не хватит и потому Лилли лихорадочно соображала, пытаясь придумать, что дальше делать, трясла свою фантазию как грушу, но плоды на той груше явно были недозрелыми и ничего не вытрясалось, не падало и идей было ноль. Внезапно ее ухо уловило несколько раз повторенное «лорд Баратеон» и что-то о том, что он там приказывал строго-настрого… дальше она не слушала. Лорд Баратеон… это же Джендри! Она же его знала, помнила прекрасно веселого синеглазого кузнеца, которому носила еду в кузни Винтерфелла. И конечно же он должен был помнить миловидную девушку, что смеялась над его шутками. Лилли распахнула снова дверь кареты, вспоминая спешно леди Мелессу, представляя ее себе во всех мельчайших деталях и копируя ее голос и интонации, манеру держаться, жесты, поворот головы и главное — взгляд. Она не могла себя видеть со стороны и не знала насколько успешна была в своей отчаянной импровизации сейчас, но судя по тому, что выслушали ее внимательно, как-то привычно чуть склоняя головы и никаких вольностей себе никто не позволил когда она закончила говорить — у нее получилось. За лордом Баратеоном обещали послать и даже предложили перебраться в более удобные условия для ожидания. Лилли отказалась, не забыв вежливо и сдержанно поблагодарить и снова, судя по лицам и наклонам головы, угадала и вытянула неподъемное на самом-то деле. Потому как ну не сделаешь леди из той, что не привыкла к такому с колыбели. Родиться с этим надо, с молоком матери впитать, но леди Мелесса все эти аргументы отметала уверенно и продолжала ее упорно учить. — Это для тебя же самой, мало ли что случится — ты должна уметь себя вести. Должна уметь себя подать. Это мы тебя любим такой какая есть, но мир жесток, а люди жестоки вдвойне и ты не должна остаться беззащитной. В том мире где мы живем происхождение, положение и соответствующее поведение могут порой помочь. Не меч же тебе в руки вкладывать, — так говорила леди Мелесса и сейчас Лилли мысленно благодарила ее бесконечно. Время ползло неспешно, день катился к закату, тучи сгущались, первые робкие капли дождя уже пролились. Лилли ждала и ждала и ждала… мысли, одна грустнее другой, беспорядочно бродили в ее голове, она не пыталась поймать эти мысли потому как были они больше о всяческой ничего не значащей ерунде, вроде начатого вязания и незаконченной переписи книги, о цветах, что леди Мелесса намеревалась высадить на балконе и вазонах, которые они никак не могли выбрать для этих зеленых кустов с редкими белыми цветочками, название которых было длинным и неудобным для произношения, потому что приехали они аж из Эссоса и наименование их было непривычно для языка и нескладно для уха, потому Лилли окрестила про себя этих пышнолистных красавцев чужеземцами и вот сейчас почему-то внезапно поняла, что вазоны они никак не могли выбрать от того, что выбирали все время среди излишне вычурных и ярких вариантов, а надо было брать простые самые круглобокие беленые вазоны — в них как раз и будут эти новые цветы прекрасны… какая неуместная и глупая мысль! Ей бы живой выбраться из этой передряги и именно на это ей следует направить все свои помыслы, а она о цветах… только вот больше-то и нет ничего в голове, разве что кружева какие-то мирийские всплыли недавние и тут неизвестно еще, что более худшая тема для размышлений, пожалуй и впрямь о цветах как-то лучше и достойнее размышлениям предаваться. Все эти ее скомканные мысли враз повылетали из головы как только снаружи послышались удивленные возгласы, а сразу после довольно громкие голоса. Разговор был коротким и весь состоял из рубленых отрывистых фраз. Лилли вся подобралась. Джендри? Или…? Прислушалась и услышала несколько раз произнесенное «принц Эйгон». Вздрогнула испуганно, а больше и не успела ничего ни подумать, ни почувствовать, потому что услышала голос, который был слишком узнаваемым, чтобы с кем-то его перепутать, такие низкие рокочущие нотки, словно мягкое рычание какого-то зверя, были в голосе только одного знакомого ей человека. Всю ее захлестнуло радостью, а с плеч свалилась каменная глыба и конечно же подумать о том, что он тут делает и как вообще здесь оказался, она не успела, поддавшись иллюзии безопасности и того, что теперь уже все будет непременно хорошо. Лилли распахнула дверь кареты и сразу попала под резкие и холодные капли дождя, но дождь ее сейчас волновал в самую последнюю очередь. Это был он. Джон. Какое счастье! Ноги сами понесли ее к нему, она повисла у него на шее, будучи не в силах сдержаться, что-то беспрестанно говорила, выплескивая все накипевшие страхи, сбрасывая жуткое напряжение последних часов, проговаривая все случившееся и все ее волнующее… он оборвал ее резким почти окриком. Лилли замерла, рассматривая его, а он кажется весь ушел в свои мысли. Изменился и сильно. Похудел, немного загорел и вроде даже стал моложе выглядеть. Бороду стал носить иначе и теперь она лишь подчеркивала резкий и четкий контур лица, а впадины на щеках обозначились так, что даже в полумраке под дождем их было заметно и сразу знакомое лицо стало чуточку чужим, сразу обострились скулы, стали больше глаза и жестче линия губ. Это конечно мелочь, все меняются с годами и с чего бы Джону стать исключением? Только вот глаза тоже стали другими — злыми какими-то. Исчезло из них добродушное тепло и все то, что раньше заставляло ему безоговорочно верить и доверять, сейчас же в темной глубине поселилось черт знает откуда взявшееся неприятное и холодное пламя. Дождь пропитывал крутые завитки волос, все таких же черных, как смола. Капли выбивали тихую и звонкую песнь на его доспехах и скатывались по гладкому черному металлу, тускло и влажно поблескивая на небольшом трехглавом драконе, выбитом на доспехе у левого плеча — крошечная деталь, почти незаметная, но такая говорящая. Он был почему-то без меча, лишь рукояти парных кинжалов за поясом — тоже с драконами. Лилли скосила глаза чуть вправо, туда где на ее плече все еще лежала его рука — там тоже был дракон, выбитый на серебряном медальоне, украшающем короткий кожаный наруч. От них держались на расстоянии и лишь наблюдали заинтересованно, ожидая дальнейшего развития событий. Взгляды эти ожидающие были все направлены на Джона. Глаза Лилли еще раз пробежались по драконам на нем, мозг охватил все факты сразу и наконец она осознала кто тут «принц Эйгон», а осознав сразу вспомнила, поведанное ей под большим секретом Сэмом уже когда все завершилось и когда наступил мир. Он тогда рассказал ей вкратце о настоящем происхождении Джона, она тогда не придала этому значения — не понимала еще всей важности этой информации, а после забыла. Она и самого Джона не так уж часто вспоминала, а теперь вот как оно повернулось. И все же это был Джон. И он говорил ужасные слова, такие, какие раньше никогда бы не сказал ни ей ни кому-то еще, но он их говорил. В жутких черных глазах невозможно было прочесть ни единой эмоции, губы лишь подрагивали в едва уловимой ироничной усмешке. Он не станет ей помогать, потому что этот Джон никому больше не станет помогать и спасать никого не станет, потому что Джон умер. Он сам сказал ей это, а мог бы и не говорить — это и без слов было прекрасно видно. Потому и согласилась она с ним ехать, потому что поверила не только словам о его смерти, но и словам о том, что с ней будет если не поедет… поверила, потому что видела прекрасно, что для этого нового Джона, которого она не знала уже, нет ничего запретного и невозможного. Человек, стоящий перед ней сейчас, был способен абсолютно на все — так кричала ей интуиция, а ей она привыкла верить. Отправив кучера и служанку обратно в Рогов Холм, с наказом строго наедине поведать леди Мелессе обо всем с ними произошедшем и заверить ее, что все с ней будет хорошо. Сама Лилли в это «хорошо» не верила ни на грош, но это уже были ее проблемы, а леди Мелессу надо было не тревожить, ей тревог и так хватало с лихвой, поэтому она нашла силы на доверительную улыбку и шепнула служанке на ухо «не бойся за меня, это хороший друг Сэма». Лицо девушки сразу осветилось ответной чуть ли не заговорщицкой улыбкой, разошлись сведенные к переносице в тревоге брови и она понятливо закивала. Вот и славно, все меньше волнений будет. А то, что Джон давно уже Сэму не друг никому знать не нужно, как и о том, что она может не выбраться из ловушки в которую угодила. Джон запрыгнул в седло и посмотрел на нее сверху вниз, иронично выгибая бровь. Непривычно было его таким видеть — в кои-то веки не закутанный в многослойные тяжелые одежды, он сразу приобрел непринужденную легкость, а движения стали быстрыми и отточенными. — Ты в седле сидеть научилась, надеюсь? — перекрывая шум дождя, прозвенел его голос. Лилли беспомощно захлопала ресницами. Катались верхом они с Таллой и с леди Мелессой довольно часто, но только днем, в хорошую солнечную погоду, по ровным аллейкам призамкового сада, делали конечно же это неспешно и на хорошо знакомых лошадях. На свою покладистую рыженькую Златоцветку Лилли впервые села верхом лишь после того как лошадь стала уверенно ее узнавать и приветствовать веселым ржанием ее приход, правда тут у Лилли не было уверенности кому предназначалось это приветствие — ей или сладкой и сочной морковке, которую она неизменно с собой приносила. А тут ей на незнакомую лошадь предстояло сесть. Да еще ночью и в дождь ехать. И уж точно не тем неспешным прогулочным шагом, к которому она привыкла. — Немного, — Лилли покосилась неуверенно на лошадь, которую ей вели, — только не ночью. И не в дождь. И не быстро, — последние слова она проговорила совсем тихо. — То есть не научилась, — подвел он итог. — Отбой! Не нужна лошадь! — прокричал громко и снова перешел на спокойный и насмешливый немного тон. — Значит поедешь со мной, так хоть из седла не вылетишь. Лилли уставилась на протянутую ей руку и затрясла головой, делая крохотный шажок назад. — Нет, Джон, — попятилась еще немного, — не поеду так. Ты понесешься сейчас как безумный! Я боюсь! Давай утром поедем, пожалуйста! — Нет, до утра я тут сидеть не стану, — решительно заявил он ей. — Давай, Лилли, заканчивай с капризами. Иди ко мне, не съем же я тебя! Деваться было некуда и Лилли вздохнув, шагнула снова вперед, протянула руку нерешительно и сразу была ухвачена им крепко и не успела опомниться, как уже сидела перед ним, чувствуя спиной жесткую прохладу его доспеха и над ухом его горячее дыхание улавливая. — Не съем, — повторил он уже шепотом, — покусаю только немного. И… клацнул громко зубами прямо над ухом! Лилли дернулась, взвизгнула истошно. Сзади раздался громкий смех и заглох, потонув в ее волосах, куда он уткнулся, прижимая ее к себе совсем уж железной хваткой из которой точно теперь не вырваться. — Шучу! Просто по-дурацки шучу, — раздалось сзади. — Больше не буду. Едем. Королеву она видела лишь однажды, да и то лишь мельком, в полумраке и неверном свете факелов и костров. Это было в самый первый день, а вернее очень поздний вечер, ее пребывания в их лагере. Она тогда вышла из шатра вслед за Джоном, не замечая непрекращающийся холодный дождь, шепталась с ним о чем-то. Лилли и не разглядела ее тогда толком — лишь серебряные волосы мокли под струями небесных слез, да белели руки, обнимающие Джона за плечи, оглаживающие его по лицу и по волосам нежно. Смех еще был, переливался тихим колокольчиком. Запрокинула голову, откинулась назад, повиснув доверчиво у Джона на руках. Доверие ее он полностью оправдывал, держал крепко, после и вовсе подхватил на руки. А Лилли смотрела на них и ее все больше и больше охватывал страх, потому что это надо совсем быть глупцом или безумцем, чтобы не испытывать страха, угодив в пасть драконью, прямо между кошмарных острых зубов и под прицелом потока огненной смерти, готовой в любой момент извергнуться из глотки. Но ничего страшного не произошло. Просто ее оставили здесь, предоставив все необходимое и даже больше. Никто ее не трогал и уж тем более не обижал, просто не обращали внимания, даже когда она выходила на недолгие прогулки. Надо было всего лишь немного подождать, а после… никто ей не сказал, что будет после. Она бы спросила у Джона, но и его она видела только один раз после той их совместной поездки. Пролетели вихрем на лошадях вместе с тем дорнийцем, имя которого Лилли все время забывала, будучи дома и которое теперь не забудет наверное никогда, потому что звучало оно тут отовсюду и слишком часто. Они тогда о чем-то то ли спорили, то ли просто громко слишком обсуждали на эмоциях, прямо на ходу перекрикиваясь и наверное скорее все-таки второе, потому что в итоге оба расхохотались и улетели вперед, исчезнув из вида и оставляя за собой длинный и клубящийся пыльный шлейф, поднятый копытами их коней. В небе разворачивал исполинские крылья Дрогон, заслоняя солнечный свет, а от его рычания по спине бежал холодок. Лилли казалось, что он стал совсем огромным и крохотная фигурка всадницы была почти незаметна среди изогнутых шипов. Дракон в небе выделывал немыслимые вещи — закладывал головокружительные виражи, петляя и чуть не переворачиваясь в воздухе, потом поднимался так высоко, что начинал казаться всего лишь движущейся точкой и стремительно начинал лететь вниз, держась вертикально и казалось еще немного и врежется в землю, но маленькая ручка выравнивала крылатого монстра в последний момент, крылья сначала схлопывались, создавая мощный поток ветра, после разворачивались и дракон скользил низко над землей — если представить в этот момент поток пламени, извергаемый из пасти, то сразу станет ясно, что это смерть для всего живого. Так она летала каждый день. Наблюдая за этими полетами издалека и вообще за всем происходящим вокруг, Лилли все более неуютно себя чувствовала, не место ей здесь было и таким как она. Только им, безумцам с горящими глазами, во всем этом хорошо и славно, а обычным людям — страшно, если конечно это не мужчины, в чьи руки вложили мечи и опьянили их красивыми словами и обещанием грядущей бойни и крови. А что она здесь делает? Зачем она тут? Сколько еще она будет ждать неизвестно чего? Ни на один вопрос ответа не было и спросить тоже было не у кого. Пламя в жаровнях горело ярко и ровно, заливая светом шатер королевы. В воздухе висел тяжелый пряный запах. Карта на столе. Беспорядочно раскиданные подушки, низкий столик среди них. Вино и фрукты. Серебряные кубки. Низкие кресла — совсем простые, сколоченные из дерева, с небрежно брошенными на них подушками. Что-то высокое, накрытое темной расшитой тканью. Больше ничего. Лилли сидела и ждала сама не зная чего, не пытаясь даже гадать, зачем она здесь. Дейнерис вошла бесшумно и Лилли вздрогнула невольно, хотела подняться, но тело почему-то перестало слушаться и она вынуждена была остаться сидеть. Впервые она видела королеву так близко. Она была как и прежде очень красива, нечеловеческой застывшей красотой. Раньше, в Винтерфелле еще, она такой не казалась, была живой. Раньше она и одежду такую не носила, Лилли помнила ее в белой пушистой шубке, в платьях помнила — сейчас она была затянута в черную кожу, прилегающую плотно-плотно к телу за счет тугих шнуровок, тонкие серебристые цепочки свисали с широкого ремня, увешанного круглыми пряжками и медальонами. Волосы ниже талии струились расплавленным серебром, в них сверкали аметистовые бусины, нанизанные на тонкие, хаотично заплетенные, косы. И дикие горящие аметистовые глаза смотрели не мигая, голова чуть наклонилась вбок, но взгляд так и остался прикован к ней и неподвижен. Лилли под этим взглядом замерла, онемела и даже думать связно у нее не получалось. Звякнули цепочки — единственный звук, сопроводивший медленные шаги. Остановилась совсем близко, склонилась к ней и втянула воздух где-то рядом с бешено бьющейся веной на шее — словно хищный зверь. Очень похоже делал Призрак, Лилли даже похожие чувства испытала, только вот Призрак опасности не представлял, а хищное существо перед ней — да. Именно так. Наконец подходящее слово для обозначения королевы было найдено — именно хищным существом она ощущалась, не зверем даже и уж точно не человеком. Унизанная кольцами рука жестко прихватила, вцепилась в нижнюю челюсть, развернула к себе, заставляя смотреть в аметистовое пламя, беснующееся в обрамлении длинных ресниц. Мыслей не было, слов тоже, вообще ничего не было — лишь осознание момента, машинальная фиксация взглядом деталей. У нее невероятно гладкая кожа, без единого изъяна, без малейшего следа времени — как неживая. Такие же идеальные волосы — гладкие и сияющие. В ушах она оказывается носит совсем крохотные серьги — два сверкающих маленьких бриллианта, а на шее слегка покачивается и почти вгоняет в транс еще один бриллиант — крупный и черный, ограненный в виде звезды с колючими лучами. Она отпустила, отвернулась и отошла наконец, прервав это молчаливое рассматривание, а Лилли вздохнула чуть свободнее. — Так вот ты какая, возлюбленная девочка нашего великого мейстера, что не выковал ни единого звена цепи, — голос ее был мелодичным и негромким, приятным на слух. Лилли стало внезапно обидно от насмешливого пренебрежения, с которым это было произнесено, не за себя конечно — за Сэма. Обида придала ей смелости и помогла разжать сковавшие ее обручи страха и сбросить окончательно оцепенение и хоть голос ее был тих и дрожал отчаянно она все же промолвила: — Сэм вовсе не глуп. Он очень умный и он старался и сейчас тоже… Королева развернулась к ней резко и Лилли замолчала, впрочем на губах ее была легкая улыбка, а в глазах плясали огоньки интереса. — Разве я сказала, что он глуп? Я всего лишь озвучила факт — он не выковал ни одного звена мейстерской цепи, но разве они показатель ума? Всего лишь трудолюбия, терпения и упорства в достижении цели, качества безусловно достойные уважения, но ничего не могущие сказать нам о наличии либо отсутствии ума у их обладателя, не так ли? — она вскинула заинтересованно бровь и явно ждала ответа. — Наверное так и есть, — не могла не согласиться с ней Лилли, — я видела мейстеров с длинными цепями из множества звеньев и не видела в них ума. Ответ королеве явно понравился и сказанные ею дальше слова подтвердили эту мысль: — Ты боишься, но не показываешь свой страх. Правильно! Так и нужно — всегда держать лицо, даже если угодила прямо дракону в пасть, — аметистовый глаз весело подмигнул. — Надень это. Не спрашивай, просто надень. Я так хочу, не разочаровывай меня, — совсем уже другим тоном, уже приказ. В сторону Лилли прилетело облако черной легкой ткани — платье. Ей было неловко переодеваться в присутствии королевы, но выбора та ей не оставила и Лилли постаралась как можно скорее переодеться, а когда закончила поняла — что-то она сделала не так, потому что складки платья ровно и уместно обволакивающие ее тело приятной прохладой внезапно оставляли открытой левую грудь. Она что надела его задом наперед? Похоже на то. Лилли вздохнула тихонько и начала было стаскивать платье, чтобы переодеть, но была остановлена рассыпавшимися бусинами звонкого смеха. Смеялась королева. — Нет, ты все правильно надела, это я не подумала, — она подошла к ней, отцепляя откуда-то у себя с пояса брошь. — Это квартийское платье, там так принято ходить. Кварт — это город в Эссосе, если ты вдруг не знаешь. Сейчас поправим, — она ловко подхватила струящиеся складки, подняла их, закрывая грудь, какую-то драпировку сзади подхватила и скрепила все на плече брошью с тремя драконами, свитыми в кольцо. — Ну вот так лучше, — все неземное слетело с нее, улыбка была совсем обычной, человеческой. — И они там так ходят? — все эти перепады в поведении и резкая смена ощущений от нее, окончательно сбили с толку и почти погасили страх, мозгу просто не до того было, он пытался охватить и хоть как-то понять происходящее. Поэтому и сорвался у Лилли этот наивный вопрос. — Ну да, — отозвалась Дейнерис сразу же, словно ждала этого вопроса, — это только на первый взгляд кажется странным и может даже чуточку диким, а на деле просто непривычно. У всех свои традиции и особенности. Я готова поспорить, что ты тоже не сразу привыкла и многое казалось поначалу странным, потому что за Стеной было принято иначе. Именно так и было, что сказать Лилли не нашла и просто кивнула, соглашаясь. Ей было сейчас очень странно, совсем непонятно и она не знала, что говорить, как реагировать, не понимала, что можно или нет, не понимала как правильно — Дейнерис ломала сразу же все возможности выбрать какую-то одну линию поведения и придерживаться ее, оставалось только плыть по течению. — Сядь, я тебя причешу и переплету, — последовал еще один, неожиданный и не терпящий возражений, приказ, — Джон умница, но все же мужчина. Обо всем подумал, кроме того, что девушке нужен кто-то, чтоб помочь с волосами справиться. Хотя о чем я? Он и не думает о таком, ему оно без надобности. Ты вообще хоть раз видела, чтобы он причесывался? Вот и я не видела, — со смехом закончила она. — Так у него же эти… кудряшки, — у Лилли непроизвольно вырвался смешок, — ему и так хорошо. — Это верно, — в голосе королевы послышались игривые ноты, — ему и так прекрасно. Сиди ровно и так шпильки запутались смертельно, что ж ты их так напихала невпопад? — Я без зеркала, — почему-то виновато пояснила Лилли. — Ох уж этот Джон! Одно слово — мужчина. Даже не подумал, что девушке нужно зеркало, надо было все-таки самой до тебя дойти. Давно я девушек не заплетала, — сменила она и тему и тон, голос ее сделался тихим и грустным. — Раньше Миссандею заплетала, а она меня. Миссандея это… — Я знаю, — Лилли перебила и вырвавшись из ее рук, обернулась. — Я ее помню, мы с ней говорили в Витерфелле и в крипте сидели вместе, она моему сыну рассказывала про бабочек и про… вас тоже. Уже мне. Про Залив Драконов, про рабов… Она погибла, да? — Да, — глухо отозвалась королева, — Серсея убила ее. Она хотела вернуться на Наат, туда где живут бабочки… я все думаю, что после смерти она могла бы туда отправиться и вселиться в одну из бабочек. Мне хочется думать, что такое возможно и она беззаботно и свободно кружит теперь над цветами. Ей бы понравилось… Лилли смотрела во все глаза на нее, на дрожащие на ресницах слезинки, на застывший взгляд — все же она была живой, ей было плохо, больно, она тосковала по ушедшим, любила, страдала, чувствовала. И как тогда она сумела сделать то, что сделала со столицей? Голос королевы прозвучал совсем тихо. — Драконы умеют любить и испытывают боль, но они от этого не перестают быть драконами. И потом, это была последняя воля самой Миссандеи. Впрочем довольно! — она снова сменила тон на бодрый и веселый. — Вспомнили, погрустили, почти всплакнули, но жизнь продолжается и волосы сами себя не заплетут, так что повернись и я продолжу. Лилли послушалась, уже не удивляясь, она поняла, что это обычное для королевы явление — хаотичные перескоки с одной темы на другую и резкие смены настроения. Гребень снова скользил по волосам, выпутанные из неумелой прически шпильки сыпались им под ноги, королева снова спрашивала. — А что леди Мелесса? Она оплакивала мужа? — Нет, лишь сына, — не было никаких причин и смысла в неправде. Леди Мелесса действительно и одной слезинки не пролила по супругу, но выплакала все глаза по сыну и так и не смогла до конца пережить его смерть. — Ожидаемо. Я бы по такому мужу тоже слез не проливала, — холодный яд в голосе. Видать сильно не нравился королеве лорд Тарли покойный. — А что же Сэм? Ты по нему скучаешь? Ведь он в столице, а ты — нет. Почему вы не вместе? — Скучаю, — прошептала Лилли и хоть не собиралась о том говорить ни слова, почему-то сказала, словно кто-то ее подтолкнул к тому, — король не дозволил мне жить в столице. Даже тайно. — Это жестоко. Зачем же разлучать любящих мужчину и женщину, да еще и отца с детьми? Ведь у вас дети? — Двое. — Ты бы хотела еще? — Да, я бы хотела еще дочь, чтобы назвать ее Мелессой и еще сына, а может и еще. Сколько боги пошлют, — Лилли действительно хотела еще детей, но все не получалось. — Ты любишь детей, — это не был вопрос. — А их можно не любить? Они же… чудесные. Чистые, искренние. — Наверное… тебе нравится Бран? — Лилли вздрогнула от очередного резкого перескока темы. — Я не спрашиваю о короле, я говорю о том какой он человек. — Я его не знаю толком, — призналась Лилли, — а Сэм о нем говорить не любит. Это было чистейшей правдой, только вот Лилли вдруг осознала с ужасом, что совсем себя не контролирует и говорит все как есть, не задумываясь выплескивает все и самое страшное — повлиять никак на этот процесс не может. Да что же происходит?! Они ведь просто говорят! Дейнерис даже не смотрит на нее, она вообще у нее за спиной, все еще неспешно волосы ей причесывает, исполняя свою странную прихоть. — Жаль… мне было интересно послушать. Тебя вообще оказалось интересно слушать. Ты меня не разочаровала и даже немного удивила. Наступила тишина. Волосы у виска натянулись, скрутились в жгут и по коже головы легонько царапнуло острой прохладой. — Не пугайся! Всего лишь зажим для волос. Косы тебе все-таки не нужны и так сильно намучились волосы, пока ты приключения искала, а после скромничала и стеснялась разыскать Джона, дать ему хорошего подзатыльника и потребовать зеркало хотя бы. Все повторилось на другом виске — натяжение, скрутка в жгут и холодное прикосновение зажима. — Ну вот и все, — Дейнерис победно улыбнулась, — идем к зеркалу. Запястье сразу оказалось в плену цепкой и ужасно крепкой хватки и Дейнерис потащила ее за собой вглубь шатра, не оборачиваясь даже и привела к овальному напольному зеркалу в полный рост. Зеркало отразило девушку в изящном черном платье и с рубинами в темных волосах, рассыпавшихся роскошными волнами по плечам — раньше ее волосы почему-то никогда так не выглядели. А еще эта девушка в зеркале была немного чужой, непривычной и совершенно точно не из Вестероса. И красивой она тоже неожиданно была — не миленькой или хорошенькой, а именно красивой. Лилли не знала как смогла Дейнерис это сделать, всего лишь причесав ее и переодев, но верила своим глазам и отражению в зеркале. Дейнерис в зеркале улыбалась, в аметистовых глазах, неожиданно ярких сейчас, горели задорные огоньки. Рука в кольцах обвила ее талию, другая — плечи. Дейнерис обнимала ее сзади, прижимая не сильно, но при том крепко, так, что не вырваться из ее рук. Лилли чувствовала себя словно в клетке или вернее всего в капкане. Королева склонилась к ее уху, зашептала, щуря в зеркале насмешливые глаза: — Вопрос. Ты часто его себе задаешь. Каждый день почти. И сейчас тоже о том думаешь — а была ли вообще та девочка из-за Стены? Я знаю, потому что тоже себе этот вопрос задаю все время. Хороший вопрос. Правильный. Помогает помнить кем мы были и с чего начинали, потому что конечно все эти девочки и мальчики из прошлого были, но все течет и меняется, жизнь в том и заключается. Утрата подвижности — это смерть, только в смерти есть неизменная статичность, только она замораживает нас в одном состоянии, делает неизменными. А жизнь меняет нас, летит вперед и нас увлекает за собой. Остановишься — и все, ты выпал из потока. Застыл. Ты согласна со мной? — Я не… — Лилли совсем растерялась и смялась вся под внимательным взглядом и от явного неприкрытого интереса в голосе, — не знаю. Я не думала о таком, но мне интересно. Правда. Просто я размышляю обычно над прочитанным, а о таком никто не пишет почему-то. Ну или мне таких книг не попадалось. — Да, о таком не пишут. Но ты все же подумай о том, что я сказала. Это важно, очень важно. А теперь скажи мне, ты любишь музыку? — снова непринужденная и внезапная смена темы разговора. Лилли уже почти привыкла и почти подстроилась. — Все любят музыку, — улыбнулась она, — и я не исключение. От нее бывает весело или грустно, но всегда хорошо. — А сама играешь на чем-то? — Нет, я… меня пытались учить вместе с Таллой, но у меня нет… этого… как же его? Забыла… — Музыкального слуха, — подсказала Дейнерис. — Да, слуха, — продолжила Лилли говорить, — и я решила не мучить себя и уши окружающих меня людей. У Таллы тоже его нет, но она играет. Пытается. Старается, но у нее плохо выходит, а у нас духу не хватает сказать ей — расстроится до слез. Мы ее любим и потому терпим. — Хорошо, — сказала на это Дейнерис, непонятно что имея в виду. Руки ее резко и сильно вцепились Лилли в плечи, разворачивая к себе от зеркала и сразу глаза потемнели до фиалкового, разгорелись тьмой и впились завораживающим, лишающим воли взглядом. Голос прозвучал хоть и мелодично, но страшно и на низкой порыкивающей ноте. Лилли снова впала в оцепенение от такого внезапного поворота, хоть и привыкла вроде бы уже к этой спонтанности. — А теперь запомни две вещи, девочка из-за Стены. Запомни хорошенько, ибо они важнее всего тут между нами сказанного. Первое — я тебе не враг и так и будет дальше, если не наделаешь глупостей. Второе — неважно, что произойдет, в итоге все будет хорошо. Просто доверься мне, потому что я знаю, что делаю. Я всегда знаю. А теперь мы пойдем и будем наслаждаться прекрасным, благо, меня боги музыкальным слухом не обделили. Ни слова больше. Музыка любит тишину. Темная ткань взвилась в воздух и упала на пол, сброшенная широким жестом — под ней оказалась арфа. Совсем простая, ничем не украшенная — светлое, потертое дерево, самые обычные струны. Сначала это была самая обычная музыка, Лилли слышала такую много раз — нежная и красивая мелодия, чуть грустная и самую малость тревожная, как это и всегда бывает в случае арфы. Руки Дейнерис аккуратно перебирали струны, поблескивали в свете пламени кольца. Продлилось это недолго — гармония надломилась резко, внезапно и музыка прервала свой неспешный меланхоличный шаг, перешла на бег — стремительный, почти слепой. Руки двигались быстро, пальцы мелькали, почти уже неуловимые взглядом. Глаза Дейнерис были закрыты, черты лица заострились нервно и настороженно — бег пальцев по струнам ускорялся, хотя это уже было немыслимо — так быстро двигаться. Да и музыки такой Лилли никогда не слышала, она уже ничем не напоминала обычную, что-то было в этой музыке неправильного, пугающего, она разбегалась по коже ледяными покалываниями, будоражила что-то внутри, терзала и не отпускала. От этой музыки хотелось бежать и Лилли бы с радостью, она была готова вскочить и просто выбежать в никуда, лишь бы не сидеть тут и не слушать разрастающееся безумие. Бежать она не могла. Она вообще ничего не могла — даже пальцем не получалось пошевелить. И даже глаза закрыть было уже не в ее власти. Больше не было ее воли над своим телом. Только разрастающийся и грозящий затопить ее с головой ужас, льющийся из-под рук… этого неведомого существа, которое лишь выглядело человеком. Огонь в жаровнях поднялся и заплясал, разгоревшись совсем неистово. Огненные тонкие щупы побежали по рукам, по пальцам, пляшущим неистово на струнах, обвились огненными кольцами. Огонь разгорелся в распахнувшихся глазах, не оставив и капли глубокого и яркого аметистового цвета. Смотреть в эти, вперившиеся прямо в нее адские глазищи было сродни пытке, но не смотреть Лилли уже не могла. Еще не могла давно уже говорить, а теперь даже и думать. Последняя осознанная мысль была о том, что все-таки первоначальное впечатление было самым верным — не человек. Только почему же никто больше этого не понимает и не видит? Или они как раз все понимают…? На этом мысли закончились и остались лишь чувства. Музыка все лилась и лилась, щедрым потоком захлестывая все вокруг, музыка эта несла в себе что-то темное и злое, в мелодии слышались отголоски смертоносных песчаных бурь и пение морской бездны, раскрывающей во время шторма свою вечно голодную лязгающую пасть, в тревожной мелодии было слышно как где-то среди каменных стен и танцующего пламени проливается кровь, как рвется живая ткань, как прямо в руках лопаются вены и артерии, заливая кровью красивые лица, жуткие в своем неживом совершенстве, а гибкие извивающиеся языки слизывают горячие алые потоки, окровавленные зубы сверкают в плотоядных и голодных улыбках, утоляют жажду, которую утолить невозможно на самом-то деле и внезапно в этой безумной кровавой вакханалии — сухими аритмичными перестуками костяшек пальцев по деке арфы — ломаются кости. И сразу за этим перестуком обрушились крики, плач и стоны, переходящие в захлебывающийся смех и все ускоряющийся полет. Лилли всего увиденного в жуткой мелодии не осознавала уже, а вскоре и видеть перестала. Вспыхнули последний раз огненные очи, пробежала вибрация по рукам, обвитым огненными нитями. По струнам ударили страшно, извлекая звук вовсе не арфы, а скорее обрушения каменной скалы. Лилли проваливалась в мягкую бархатную тьму, которая обволакивала и вбирала ее в себя, сливалась с ней, после стирала ее и растворяла и вот уже сама Лилли становилась тьмой, а после — пустотой.