Союз тьмы и безумия

      — Хокаге-сама! Здесь есть выживший!       Голос члена АНБУ разнесся по одиноким клановым улочкам, ударяясь о стены из белого камня и дорожную пыль, которая заметно остыла в равнодушном сиянии единственного земного спутника.       Облака грозились вот-вот спрятать от людских глаз единственный источник света, из-за чего шиноби приходилось быстро подходить к истребленным Учиха, небрежно нащупывать пульс, окидывать сочувствующим взглядом лужу крови под трупом молодой женщины, глубокого старика или невинного ребенка, чья жизнь была так жестоко оборвана клинком безумного наследника.       Все знали одну простую истину: никто не выжил. Почти…       Юный Учиха Саске, лишь чудом не ставший жертвой своего брата, ныне был погружен в гендзюцу. Хирузен склонился над его безвольным телом, коснулся головы и осторожно провел морщинистой ладонью по угольным волосам. Грудь мальчика тяжело вздымалась. На бледной коже выступили капли крупного пота.       Хирузен прокашлялся и, нервно осмотревшись по сторонам, поинтересовался у замершего возле Саске АНБУ:       — Это все? Неужели, больше никого не осталось?       — Так точно, Хокаге-сама, — ответил он, почтительно кланяясь. — Только он. И никого более.       Хирузен лишь обреченно покачал головой.       «Другого ожидать не приходится. Он ведь Учиха. Хотя… — на мгновение сердце Хирузена болезненно сжалось. Отвращение к Итачи заполнило всю его душу. Превратило некогда обеспокоенное лицо в маску бесконечного презрения, заставив Хирузена замереть посреди вымершего квартала и начать всматриваться в пожирающую силуэты АНБУ и мертвых Учиха тьму, что никак не могла укрыть всю деревню своим мрачным пологом. — Впрочем, никто ведь не мог предположить, что все сложится именно так…»       В давящей на психику тишине раздался звук чей-то до дрожи легкой поступи. Крайне легкой и безмятежной.       Детской.       Из сумрака каменных ворот, прижимая руки к миниатюрным плечам, вышла девочка семи или восьми лет. На вид очень хрупкая и одновременно серьезная.       У Хирузена снова екнуло сердце, когда ее ножка пнула чью-то распластавшуюся по земле руку, когда девочка спокойно миновала других членов клана, даже мельком не взглянув на их тела, успевшие частично приобрести синевато-бледный оттенок, и проигнорировала посмертную агонию, которая исказила лицо неудачливых жертв Итачи-сана.       Ночной ветерок трепал короткие черные волосы, чуть-чуть не доходящие до середины тонкой, испещренной синеватыми венами шеи. Луна отражалась в темной радужке двумя тусклыми монетами, однако в ее глазах все равно не было огня. Не было счастливого блеска, привычного для многих детей ее возраста.       «Если учитывать ситуацию… — опомнился Хирузен, обратившись к только что появившимся мыслям, которые, увы, не внушали ему и толику вожделенной надежды. — Не думаю, что она сейчас в состоянии испытывать что-либо. Просто еще ничего не поняла. Или сильно шокирована. Наверное…»       Едва приблизившись к нему, девочка остановилась. Безразлично отметила дышащего среди мертвых соклановцев Саске и недоуменно свела брови к переносице. Подняла глаза на Хирузена и улыбнулась. Фальшиво-фальшиво. Так, что растянувшиеся в неестественной усмешке губы сильно выделялись на фоне ее коварного прищура. Как если бы девочка знала принцип игры на флейте, но не могла подобрать мелодию и извлечь нужные ноты так, чтобы ввести публику в состояние молчаливой безмятежности и беспрекословного повиновения.       — Где мама? — столь резкий, но по-детски невинный вопрос выбил Хирузена из колеи. Он растерянно покачал головой, предвкушая медленно подступающую истерику.       — Она где-то здесь, милая. Где-то здесь… — прошептал он, надеясь, что эти жестокие слова останутся неуслышанными. — Ее больше нет.       Благо луну как раз закрыли облака, и Хирузен не заметил, как лицо выжившей девочки исказил злобный оскал, а глаза по-дьявольски сверкнули.       Тьма скрыла все трупы, обезображенные сошедшим с ума Итачи.       Хирузен наконец-то смог облегченно вздохнуть.

***

      Ночь отступала. К горизонту медленно приближались лучи целительного рассвета. Когда-то он избавлял мирных жителей от кошмаров прошлого и мелких трудностей, накопившихся в разуме за чередой трудовых будней и нескончаемых миссий.       К сожалению, далеко не всем было дано встретить утро в собственном доме, в объятьях мягкого пухового одеяла.       Из-за полуночной трагедии врачам и медсестрам, АНБУ и высокопоставленным джонинам приходилось сообща осматривать тела и составлять бумаги, дабы каждый Учиха был пересчитан и занесен в список ныне почивших.       Надежда на то, что выжил еще хоть кто-то, кроме Саске и той девочки, была настолько мала, что многие попросту отложили в сторону личные дела переживших летнюю ночь детей и Итачи, продолжив лениво ставить кресты на фотографиях других представителей некогда великого клана.       Хирузен, разумеется, не мог контролировать абсолютно всех подчиненных, ведь кое-кто заставил его изменить привычный дневной распорядок.       — Итак, Мацуюки…       Хирузен вежливо обратился к девочке, наблюдая за тем, как она, понурив голову, сцепила руки в замок. Ему не пришлось долго выпытывать ее имя: она коротко рассказала ему о себе еще в больничной палате и ныне сохраняла все то же выражение безмятежного спокойствия на своем аккуратном белоснежном лице.       Этого Хирузен до сих пор не мог понять. Неужели ей действительно было все равно? Или за ее холодностью скрывалось нечто большее?..       — Можешь чуть более подробно рассказать о сегодняшней ночи? Почему ты тогда так легко это восприняла? И где была до этого?       — Я просто… не понимала, что там происходит. Думала, что меня хотят разыграть. А в итоге… — она горько всхлипнула, проведя по глазам кончиком сухого носового платка. — Это все мама… Она… она попросила меня немного погулять, чтобы я все время не сидела дома. Чаще дышала уличным воздухом. Может быть, завела друзей…       Хирузен нахмурился и сопроводил рассказ Мацуюки понимающим кивком.       — Мацуюки, а твоя мама?..       — Ее звали Учиха Мисаки.       — Учиха Мисаки-сан… — он грузно покачал головой, отдаленно начав кое-что понимать. — Я кое-что о ней слышал. Почему она выпроводила тебя из дома на ночь глядя? Неужели она столь недобропорядочна, и слухи о ней не врут?       Она вцепилась пальчиками в кружевные оборки на темном подоле. Излишне серьезное для такой маленькой девочки лицо на секунду исказила гримаса какого-то нечеловеческого раздражения. Видимо, подобные вопросы не были для нее чем-то диковинным. Ей становилось не по себе только из-за упоминания мертвой матери. Вот только думала Мацуюки о ней отнюдь не в отрицательном ключе.       — Истины нет нигде, Хокаге-сама. Истины нет нигде… Кто-то все время будет перетягивать на себя одеяло. А я… Я ничего не могу сказать по этому поводу, кроме того, что мама была очень хорошей, — она угрюмо улыбнулась.       — Но слухи ведь редко берутся из ниоткуда. Должен был быть повод…       — Я любила ее, — перебила Хирузена она. — Наблюдала за тем, как многие завидовали чужой красоте и свободе. У нее ведь все это было. В отличии от многих других страждущих душ у нее была жизнь. И она наслаждалась ею. По полной…       Мацуюки закрыла лицо ладонями и тихонечко заскулила. На вид малышка скорбела абсолютно искренне, дрожа от переполняющей ее душу боли. Она зарылась пальцами в спутавшиеся короткие волосы, а после обняла себя за плечи, низко опустив чуть припухшие веки. От недосыпа, видимо. Хирузен ни разу не видел, чтобы она плакала.       — Ка-сан… — с ее губ соскочил еле различимый шепоток.       Ничто более не напоминало о той мрачной таинственности и пугающем равнодушии, которые Хирузен созерцал при свете зловещей луны.       «Неужели привиделось?» — он устало помассировал пульсирующие виски.       — Получается, ты вообще ничего не видела?       Она лишь обреченно кивнула.       — Спасибо за содействие, Мацуюки. Вся деревня сочувствует вашему горю. Это… очень большая потеря для Конохи. И мы вас просто так не оставим. Можешь даже не сомневаться.       — Спасибо вам… большое… — она благодарно склонила голову, почти коснувшись лбом деревянного стола.       Хирузен даже пожалел, что в лакированной поверхности не отразилось болезненно-бледное лицо Мацуюки или ее угольные глаза. Зеркала редко врали. В них можно было увидеть любую, даже самую пугающую истину, но, к сожалению, в этот раз Хирузену не повезло. Благо у него в рукаве еще не закончились козыри…       — Жалко, что Саске пока не может вас слышать. Я узнала от медсестер, что он до сих пор не проснулся. Это так удручает…       — Проведай его, Мацуюки. Ты свободна. У меня нет причин более тебя задерживать. Можешь идти отдыхать.       — Спасибо еще раз, Хокаге-сама! Спасибо вам!..       Не смея терять ни минуты, Мацуюки осторожно поднялась с шаткого стула и скрылась за дверью. Из коридора донесся звук мелкой детской поступи, утихшей после того, как Мацуюки попала в соседнее крыло. Насколько Хирузен помнил, палата Саске находилась именно там. Хоть в чем-то сомневаться не приходилось…       — Вот и замечательно, — наконец-то расслабился он.       Хирузен одним движением смахнул со лба капельки выступившего на нем пота и резко выпрямился. Морщинистое лицо тут же приобрело невиданную доселе строгость, а голос огрубел, утратил всякую миролюбивость и человеческую простоту. Он был серьезен, зная, что его поджидает очень важный разговор.       Прямо сейчас…       — Выяснил что-нибудь? Удалось почувствовать ее намерения? — сразу же спросил Хирузен, когда во временно оккупированный кабинет главного врача вошел АНБУ. — Надеюсь, чакра этой девочки не осталась для тебя загадкой.       — Она, конечно, очень слабая, но мне хватило и этого, чтобы… ее прочитать.       АНБУ замялся, заслужив недоуменный взгляд со стороны Хирузена. Казалось, что расписная фарфоровая маска вот-вот треснет и обнажит смущение, скопившееся на его страдальческом лице. Член клана Яманака, а так мнется. Удивительно.       — Что случилось? Неужели Учиха Мацуюки сказала правду?       — В этом-то и дело, — из груди АНБУ вырвался тяжелый вздох. — Если я все правильно понял, то там не было ни единого слова правды, Хокаге-сама. Ни единого.