Вели принести сосуд с водой и умой свои когти

Полная луна плавала в иссиня-черной бездне неба, разверзшейся над Парижем. Яркий пепельный свет струился и разливался по узким улицам города, сплетавшимся в единый сложный лабиринт, дробился о свинцовые, тяжёлые волны Сены. Оплетенный холодными лучами, ночью на 7 июня 1832 года Париж мирно дремал. Лишь в паре окон виднелись тускло мерцающие огоньки свечей или керосиновых ламп. Казалось, что и людям, и самой французской столице необходимо было прийти в себя, успокоиться, ненадолго забыть о вчерашних событиях. Этой ночью в городе царила духота. Напоенным цветочным ароматом, горячим воздухом было сложно и неприятно дышать. Вот почему жители наглухо захлопнули оконные ставни своих квартир еще с вечера. Неумолимо приближалась гроза — шумная, свирепая, жестокая, но короткая, как и все летние грозы. Вместе с ней из пухлых туч на город должен был обрушиться тёплый, обильный ливень. Всё замерло и стихло в его ожидании. В это время высокий человек в темной одежде стоял на Мосту Менял. Облокотившись о его парапет, своей неподвижностью мужчина напоминал статую. Задрав голову, он методично разглядывал висящий в вышине серебристо-белый диск. Каждый, кто подошел к нему в этот момент и посмотрел в глаза, был бы поражен — нет, испуган — выражением отчаяния, застывшем в них. О чем думал этот суровый мужчина, чей безумный взгляд приковало небесное светило? Какие страшные мысли роились в его разгоряченной голове? Почему он не спал в столь поздний час? Вот те вопросы, которые непременно заняли бы ум человека, наблюдавшего за парижским полицейским инспектором первого класса, талантливым сыщиком господином Жавером. Но те же вопросы исчезли, отошли бы на второй план, когда инспектор решительно занес свою ногу, обутую в черный лакированный ботинок, над парапетом моста. — Жавер! — тут же пророкотал издалека низкий, бархатистый голос. Инспектор вздрогнул, поморщился, опустил ногу на землю и слегка повернул голову. К нему торопливо, почти бегом приближался Жан Вальжан, взволнованно размахивая руками. Во взгляде Жавера ясно сверкнуло презрение, стоило ему увидеть преступника, отпущенного им час назад. Вальжан остановился, не доходя нескольких шагов до полицейского. Его глаза, голубые, как майское небо или полевые васильки, заискрились умиротворением. — Зачем вы пришли сюда? — неестественно высоким, почти визгливым голосом спросил Жавер. И тут же коротко, раздраженно прибавил: — Вы свободны. Я решил. Светлые глаза Вальжана расширились от удивления, а седые, тонкие брови изогнулись, чего не заметил уже отвернувшийся инспектор. Жан неслышно, как кошка, подошел к парапету и встал недалеко от Жавера. — Я же сказал, что вы свободны, — Жавер шумно вздохнул и, втянув голову в плечи, смерил Вальжана испепеляющим взглядом. Внешний вид бывшего каторжника раздражал его, вызывая в памяти ворох ярких и хаотичных ассоциаций, абсолютно не вяжущихся с реально произошедшими событиями. Жавер смотрел на своего собеседника… Лицо Жана Вальжана будто светилось изнутри. Горели расплавленным серебром волосы («Когда он успел отпустить их до плеч?» — почему-то с неодобрением подумал Жавер), борода, брови. Ласковая улыбка сильно напоминала полумесяц. В необыкновенную тревогу, смешанную с ненавистью, инспектора прежде всего приводил небесно-синий, изрядно потрепанный редингот. Да, он признавал: все, без исключения, детали внешности Вальжана смутно напоминали ему о другом человеке, жившем в иную далекую эпоху — человеке непременно важном — но Жавер не мог определить, о ком. Ни одной догадки не мелькало в воспаленном единственной мыслью мозге проницательного инспектора. Незнакомая ему невозможность узнать наверняка, чем вызвана странная тревога, тяготила и мучила Жавера. Обычно хладнокровный, сейчас он усилием воли сдерживал неожиданно охвативший его гнев. Даже бледные щеки полицейского вспыхнули, что с ним никогда не случалось. — Ну и напасть, — зло пробормотал себе под нос инспектор. — Прекрасная сегодня ночь, правда?.. — мечтательно произнес Вальжан. — И какая луна! — воскликнул громко и с придыханием, невзирая на то, что мрачный, погруженный в размышления Жавер совсем не обращал внимания на его слова. — Давно я такой не видел. Очень давно… — Жан Вальжан говорил таинственным шепотом, почти сливавшимся с дуновением невесомого южного ветерка. — Скоро гроза, — медленно продолжал Вальжан, точно пробуя на вкус каждое произносимое им слово, — и тьма окончательно накроет этот город, — на этой фразе, имевший зловещий, пугающий смысл, но звучащей в исполнении Жана неизменно спокойно, Жавер вздрогнул и резко обернулся на говорившего. Встретившись взглядом с инспектором, Вальжан непринужденно, по-детски улыбнулся. Дальнейшая его речь, простая и ясная, лилась нараспев: — Не нужно умывать руки. В вас нет никакой вины, инспектор. Вы исполняли служебный долг, и только… Всё в порядке, — Жан Вальжан приблизился к Жаверу, сгорбившемуся и словно застывшему в этой неудобной позе и положил тёплую ладонь на его плечо, отчетливо выговорив: — Казни не было. Удивительно: собеседник Вальжана совершенно преобразился в этот момент. Он выпрямился, его глаза, до этого напоминавшие два черных провала, просветлели. В них горела бесконечная надежда. Неразрешимый вопрос получил свой ответ; прошлое перестало терзать размытостью воспоминаний — что ему требовалось, кроме этого? Слабая, но искренняя улыбка промелькнула на лице парижского полицейского инспектора первого класса, талантливого сыщика господина Жавера.