Предвестие

      — Гарри, — почти ласково зовёт король, — подойди.       Его Величество в благодушном расположении духа. Он сияет, подобно алмазам в своей короне. В такие моменты он кажется не человеком, а живым воплощением своего сана – царственно прекрасным и умиротворяюще безмятежным. Поэтому гнев, который иногда следует за периодами затишья, бывает особенно непригляден. Как если бы священный лик на иконе вдруг обратился ликом дьявола.       Сердце у юного Генри трепещет, словно пламя свечи на сквозняке, когда он подходит к королю и с достоинством преклоняет колени, но лицо остаётся спокойным – пожалуй, слишком спокойным для двенадцатилетнего мальчишки. Искусство лицедейства ланкастерский отпрыск ещё не освоил в совершенстве.       Но кажется, что король слеп к таким деталям. Взор его застилают более важные заботы, где чувствам лишённого наследства и отцовской компании ребёнка нет места.       Золото короны мерцает, как живое, в свете многочисленных свечей и канделябров, установленных в каждом закоулке королевских покоев. Тримский замок в подмётки не годится роскошному и изысканному Виндзору, но Ричард словно обладает свойством украшать всё, куда бы ни ступила его августейшая нога.       На резном кресле из тёмного дерева он восседает столь же величественно, как на троне, и, милостиво улыбаясь, жестом просит племянника подняться. Генри не обманывается показным великодушием короля. Он добр к нему, он его родственник, но не друг.       Никогда прежде Его Величество не вызывал Генри к себе в столь поздний час, и мальчик мучится подозрениями, что случилось что-то знаменательное.       — Сыграй мне, — велит Ричард, перстом указуя на изящную арфу, прислонённую к спинке низкого стула с полукруглыми ножками.       Мальчик аккуратно берёт инструмент в руки. Арфа, с шейкой из слоновой кости и покрытой тонким слоем золота рамой, была уже знакома Генри. Король не раз прежде просил племянника ему поиграть, хотя сам обращался с инструментом ничуть не хуже. Поначалу мальчик не понимал, за что его удостаивают такой чести, но наивно радовался возможности провести время в столь утончённом обществе и продемонстрировать свои навыки музицирования. Не сразу, и не без помощи в упор не замечающих одинокого ребёнка придворных, Генри осознал, в каком на самом деле незавидном положении находится.       — Что милорд желает послушать? — спрашивает он, невесомо касаясь чувствительных струн.       — Милорду всё равно, — отвечает Ричард, которого словно каждый раз забавляет деловитый подход племянника, — Сыграй что-нибудь, что тебе нравится, Гарри.       Ему всё равно, но всё-таки он вызвал меня, оседает в голове у мальчишки тягостная мысль. Почти минуту он сидит, пытаясь прогнать тревогу из души и тела и подумать о музыке. В конце концов, пальцы сами начинают наигрывать Плач Гаусельма Файдита по Ричарду I.       Песня предполагает слова, но в этот раз Генри не хочется петь, а король не просит, застыв в своём кресле с короной на голове, похожий на до дрожи реалистичную статую. Печально-прекрасные переливы арфы горьким мёдом вязнут в воздухе покоев, не согретом даже ярко пылающим камином, а мальчишка смотрит в щель между приоткрытыми ставнями на глубокое черное небо с обильной россыпью крошечных звёзд. Ирландское небо ничем не отличается от английского, но всё-таки это не дом. Каково же отцу, полжизни скитающемуся на чужбине?       Должно быть, Гаусельму Файдиту не хватило фантазии на долгий Плач, или не так уж он и убивался по почившему королю, однако же через несколько минут скорбная песнь подходит к концу. Генри опускает руки, всё ещё чувствуя лёгкую вибрацию на кончиках пальцев. Краем глаза он замечает, как Ричард поднимается и бережно снимает высокую корону.       — Я знаю эту песню, — тяжёлым голосом говорит монарх. Генри смотрит в его сумрачные голубые глаза, в которых теперь не читается ни унции прежнего хорошего настроения. — Ты нагнал на меня тоску, мальчишка.       — Извините, Ваше Величество, — с достоинством отвечает Генри, уязвлённый подобным отзывом на свои старания, — Вы позволили мне выбрать любую песню. Её я нахожу красивой.       — Чтобы играть на похоронах, пожалуй. — Невесело усмехается Ричард. — Из тебя бы вышел славный менестрель, Гарри. Но имей в виду, что толпа любит развлекаться, а не размышлять о смерти под красивую музыку.       — Но я не буду менестрелем, мой государь. Я рыцарь, — напоминает юный Ланкастер, всё ещё воодушевленный своим недавним посвящением.       По лицу короля скользит довольная улыбка, которая, впрочем, тут же исчезает в выражении ожесточённой задумчивости. Генри чуть сдвигает беспокойно брови, но глаз дерзновенно не отводит.       — Да, — наконец произносит Ричард. — Ты поклялся мне в верности. Будешь ли ты защищать меня, пусть даже ценой своей жизни?       — Я буду, — убеждённо говорит Генри, обещая во второй раз. — Вы мой король и мой родич.       — Верно, Гарри. — Кивает монарх. Он сцепляет в замок свои холеные руки с увешанными перстнями длинными пальцами. — Я верю в твою смелость и в твоё желание быть верным мне. Но что ты будешь делать, если твой отец пойдёт на меня войной?       — Защищать Вас! — восклицает Генри слишком поспешно, не давая себе времени задуматься над вопросом.       Король грустно улыбается, словно разгадав уловку племянника.       — Восстать против отца – значит совершить большой грех.       — Не больший, чем восстать против своего короля.       По лицу Ричарда мальчик понимает, что его ответ пришёлся по душе. Но затем король вздыхает несколько театрально, и сообщает:       — Боюсь, тебе придётся слишком скоро проверить силу своей верности. Нынче утром гонец принёс мне весть, что Генрих Болингброк вернулся в Англию, несмотря на своё вечное изгнание.       Генри не знает, как реагировать; сердце, не дождавшись вердикта разума, начинает бешено колотиться. Мальчик сглатывает, приоткрывает рот, но не издаёт ни звука, словно бестолковый окунь.       — Ты рад? — спрашивает король, и Генри будто слышатся оттенки досады в его голосе.       — Я… не знаю. — Честно отвечает он. — Отец не имел права возвращаться.       — Он будет за это наказан. А ты, его милостью, по всей вероятности будешь лишён наследства.       Вы и так меня всего лишили, рвутся наружу слова, но Генри вовремя и больно прикусывает беспечный язык.       — Я не могу отвечать за деяния отца, Ваше Величество, — вместо этого говорит он.       — Правда, мой мальчик, не можешь. Я знаю, что ты не желаешь мне зла. Но твой отец желает. — Король скорбно качает головой, — Он желает моей короны, Гарри, не сомневайся. Он столь ослеплён гордыней и амбициями, что забыл о собственной плоти и крови, о тебе. Ты ведь понимаешь, что своим поступком он поставил тебя под удар? — Ричард смотрит испытующе, — Очевидно, мой кузен утешается тем, что у него есть ещё трое сыновей.       Генри неотрывно смотрит на деревянный пол, противясь дурным мыслям, которые с лёгкой руки короля багрянцем расцветают в разуме. Однако Ричард желает заглянуть во все потаённые закоулки души своего юного заложника – протянув длань, он без грубости, но настойчиво приподнимает лицо племянника за подбородок и пытливо вглядывается в глаза. А затем, шелестя шёлковыми одеждами, отстраняется, участливо советуя:       — Ступай в постель, Гарри, и не забудь помолиться Богу.