Дыши со мной

Дверь больничного крыла в очередной раз громко хлопает, и Гарри приходится открыть глаза. Он не всматривается в лица вошедших не потому что ему трудно это сделать, просто они не представляют для него никакого интереса. Пусть вокруг происходит все, что угодно, главное — чтобы это не касалось его самого. У него есть несколько книг, в которых — он сам попросил об этом Гермиону, — нет ни слова о еде, есть его личный блокнот и перо, которым он записывает в него все, что иными способами не исчезает из его головы. Больше ему ничего не нужно. Но он понимает, что так — не бывает, и в палату, в которой он лежит уже, кажется, больше двух недель, не входят люди, которые не собираются нарушать его покой. Мадам Помфри, полностью подтверждая его догадку, причитает так быстро и не прекращая, что Гарри даже не пытается вникать в суть ее слов: заучил практически наизусть, несмотря на то, что воспринимать их как что-то существенное совершенно отказывается. Она долгое время обещала наконец привести директора, и вот, видимо, привела. — Тихо, — грубый голос одним махом резко прерывает ее причитания, так что Гарри даже с удивлением поднимает голову, потому что был почти уверен, что услышит мягкий, спокойный тон Дамблдора. Фигуру Снейпа в нескольких метрах от постели он встречает молчаливым безразличием, как и Дамблдора, стоящего поодаль. Уже приходили, уже осматривали, обследовали, составляли план лечения — все это было неоднократно, так что очередному визиту он не удивляется. По правде говоря, ему нет до этого никакого дела, поскольку после первого раза и Помфри, и директор заучили все, что необходимо делать, чтобы он не сопротивлялся осмотрам, и это до ужаса просто: не прикасаться к нему, больше ничего. — Он снова вылил все из окна, хотя должен был выпить, я не знаю, Северус, что ещё можно… — Тихо, я сказал, — ровно тем же тоном, презрительно-холодным, прерывает Снейп ее во второй раз и подходит к кровати Поттера, останавливаясь в метре за секунду до того, как он успел бы напрячься. — Покажи руки, — произносит он, на что Гарри спокойно вытягивает их перед собой, демонстрируя и бледную кожу, и едва заметные голубоватые вены на запястьях, и слегка подрагивающие пальцы. — Холодно? — уточняет Снейп, и он только равнодушно отворачивается, но все же кивает, не собираясь при этом вдаваться в подробности. Он никого из них не просил приходить, ему не нужен кто-то, кто выслушивал бы его жалобы. Достаточно того, что здесь в разы тише, чем в общих спальнях, и это — единственная причина, по которой он все ещё остаётся здесь. — Как часто? — уточняет профессор, отходя на несколько шагов обратно, вероятно, успев осмотреть все, что ему было необходимо. — Постоянно, — оповещает он все так же, без всяческой заинтересованности в диалоге. Он лежит на нескольких высоких подушках, так что можно сказать, что находится в полусидячем положении, и ему не приходится без лишней необходимости даже отрывать от кровати голову, однако он уверен, если нужно — он в состоянии сделать все что угодно. — …однако здесь, как видишь, это невозможно. — Сам вижу, — долетают до него голоса, вырывая из воспоминаний, но Гарри по-прежнему нет до них никакого дела, потому что то, что они обсуждают, он прекрасно знает. Зелья, еда, белки, калории, питание… Ему становится не по себе даже от упоминания этих до дрожи надоевших слов где-то на фоне, так что он окончательно отворачивается к окну, выражая свое равнодушие к происходящему, потому что любые их разговоры не имеют никакого значения. Главное — чтобы после них они убрались из палаты к чертовой матери и не заходили в нее ещё несколько дней, потому что все, что ему необходимо, вполне успешно приносят школьные эльфы. А что самое главное — ему ни разу за время пребывания в больничном крыле не было неприятно к ним прикасаться. Голоса становятся совершенно отдаленными, пока наконец не замолкают на фоне окончательно, растворяясь где-то на периферии слуха. Они не имеют значения. Собственно, ничего не имеет значения. Даже фигура Дамблдора не вызывает прежних эмоций, несмотря на то, что в прошлый раз Гарри отреагировал на его появление весьма болезненно. Есть книги, фолианты, принесенные Гермионой, есть энциклопедии, несколько трактатов по ритуалистике, артефакторике и за каким-то чертом высшим зельям, которые, как она посчитала, идеально подходят ему для «легкого чтения». Правда, она добавила еще что-то о том, что нельзя забывать о предстоящих экзаменах, но в это он уже не вникал, потому что это даже звучало смешно. Где он, а где экзамены. Дверь снова противно скрипит, оповещая о появлении нового гостя, и Гарри поднимает голову, а потом так же спокойно ее опускает. Это не новый, это все те же трое, которые, по всей видимости, выходили за пределы его палаты на какое-то время. — Гарри, — обращается Дамблдор, чей голос проходится по телу неприятными мелкими мурашками. Он больше не может воспринимать его как раньше, он предпочел бы никак его не воспринимать, но подсознание не оставляет выбора, так что единственное, что он может, — не реагировать, чтобы тот как можно быстрее замолчал. — Гарри, мы очень огорчены тем, что твое лечение… не приносит результатов, — сдавленно произносит директор, оглядывая на прикроватном столике грязные пустые тарелки из-под еды, и Гарри точно знает, что Дамблдор не может не понимать, куда делась вся эта еда. Он знает, что директор в курсе того, что с ним происходит и происходило. Он в курсе всего. Эти мысли моментально приносят за собой другие, нежелательные, ответной реакцией на которые уже долгое время является подкатывающая к горлу тошнота, и Гарри делает глубокий вдох, а затем медленный, плавный выдох, чтобы избавиться от неприятных, хотя уже и привычных ощущений. — …я уверен, Гарри, профессор Снейп сможет сделать твое лечение результативным. И потом, я надеюсь, возвращаться в палату уже не придется, — обещает директор, на что не хочется реагировать ровным счетом никак, потому что все сказанное им не имеет никакого значения. Совершенно. — Что? — хрипло переспрашивает он, осознавая, что пропустил значительную часть его речи, и теперь не понимает, откуда он должен — или не должен? — вернуться в палату и почему, собственно говоря, ему нужно возвращаться туда, где он уже и так находится долгих две недели, о чем наверняка знает без преувеличений вся школа. — Ты поступаешь под мой личный контроль, — коротко поясняет Снейп, кивая мадам Помфри, и та сразу же идет собирать какие-то флаконы, склянки, пузырьки воедино, затем складывает одной стопкой толстую кипу каких-то бумаг — кажется, в них она когда-то записывала планы лечения, — но Гарри за этим уже не наблюдает. Голос Снейпа спокойный, и он значительно отличается от тех причитаний, которыми мадам Помфри каждый день сопровождает свои визиты в эту палату. Но одновременно его голос — твердый, не терпящий возражений, и это служит подсознательным маячком, что ни к чему хорошему подобная затея привести не может, потому что игнорировать его будет в разы сложнее. — Нет, — озвучивает Гарри свое решение, проявив заинтересованность только на две секунды, а потом так же равнодушно переводит взгляд на окно, за которым, если он не ошибается, спустя несколько часов уже должно начать темнеть. — Это не было вопросом, — так же твердо звучит голос Снейпа, что уже заставляет нахмуриться. До этого момента хоть любое его «нет» и встречалось лекциями, со временем они прекращались, но теперь взгляда в сторону собравшихся оказывается достаточно, чтобы понять, что обычное игнорирование в этот раз не пройдет. — Зато мое «нет» было ответом, — огрызается он, поймав себя на том, что это звучит громче обычного и выглядит так, будто он испугался, но на самом деле ему только хочется, чтобы все присутствующие поскорее закрыли за собой дверь с противоположной стороны, а все, что они при этом будут говорить, и то, как сочувственно станут качать головой, его не касается. Снейп сочувственно качать головой определенно не собирается. — У тебя есть ровно три часа, чтобы это обдумать, — объявляет он, после чего, взметнув своей извечно черной мантией, быстрым шагом покидает палату. Что происходит дальше, Гарри уже не слышит. Он не может сказать, что радикально против, потому что ему, по большей части, совершенно плевать. Однако то, что Снейп дал ему столько времени — что объективно много, чтобы собрать несколько книг, дневник и одежду, — означает одно из двух: либо он чем-то занят и просто не может продолжать диалог прямо сейчас, либо дал время на то, чтобы собраться с мыслями. Второй вариант Снейпу совершенно не свойственен.