Ведь ты моряк, Мишка, — моряк не плачет

Мишка Карась — славный паренек. Его немногие товарищи отмечают в нем ловкость и проворность, а также некое бесстрашие, когда намечается что-то интересное. Никто никогда не видел, чтоб Карась давал слабину или сдавался без боя. Это не про него, всегда хмыкнет, нос утрет — и по новой за дело. Бывали трудные деньки в его жизни, но даже это не сломило его любознательный характер и желание жить. К тому же, ребенок. Что с него взять. Мало кто догадывается, что Мишка на самом деле отличается от других беспризорников. В отличие от многих, он помнит то, о чем другие ребята могут лишь мечтать. Мишка помнит свою мать. Немногие моменты, какие-то нечеткие образы и запахи, но самое главное, что он помнит, так это колыбельная. Печальная отчасти, прерывающаяся кашлем и всхлипами. Когда он ее услышал впервые от какого-то дядьки рядом с булочной, то нимало удивился, ведь те же самые слова он слышал, когда засыпал будучи совсем крохой. Весь мир тогда для него перевернулся, он широко раскрыл глаза и застыл на месте в ступоре, забыв, куда шел. В животе в тот момент урчало, на улице стояла жуткая жара, но он забыл об этом, кроме одного — глаза по какой-то причине начало нещадно щипать. Хорошо, что в этот момент он был один, и никто не мог удивиться его внешнему виду. Он тогда нахмурился, понимая, что эта детская колыбельная на самом-то деле без малого целая песня. От ребят постарше после он вызнал, что у нее есть и исполнитель — Леонид Утесов. Странное состояние сопровождало эти открытия. Вот вроде бы и есть у тебя что-то свое, но, оказывается, оно принадлежит вовсе не тебе. Несложные слова этой песни напоминали Мишке о единственном родном человеке, так уж вышло. Но мамы уже давно не было рядом. Стоит ли расстраиваться, спросите вы? Мишка не знал ответа на этот вопрос, но расстроился. В тот день он как можно дальше сбежал от товарищей, чтобы никто не видел его подавленность. Да и где это видано нюни распускать по каким-то пустякам. Есть вопросы поважнее, например, где ночевать зимние ночи. Мысль Мишки все равно возвращалось в прошлое, о котором он толком ничего и не помнил. «Ты моряк, Мишка, моряк не плачет», — повторял он про себя, пытаясь сообразить, отчего именно морская тематика была в песне. Мишка видел себя в будущем кем угодно, но только не моряком. В итоге, задумавшись, списал все это на бабью придурь — раз матери хотелось успокаивать его такими словами, то что теперь попишешь. Крупные слезы все равно катились из глаз. Это был первый раз, когда Мишка отчаянно плакал, не понимая происходящего в себе. Он и раньше плакал, но только в эти минуты притворялся, чтобы «злые взрослые» его отпустили и не звали милицию. А в этот раз плакал по-настоящему, горько, с чувством глубокой скорби. Много по его меркам прошло времени с того момента, когда он так впервые оплошался сам перед собой. В его жизни появился человек, который начал его опекать. Имя Давида Гоцмана тот запомнил твердо и старался его лишний раз не встречать, боясь быть пойманным за шкирку. Но так уж вышло, что именно в тот момент, когда увидел толпу встречающих маршала Жукова, какая-то придурь взбрела ему в башку. Решил тоже сфотографироваться назло тем упитанным и хорошо одетым детям, что стояли рядом. «Улыбайся, гнида», — вырывается из него в адрес очкарика, который должен был остаться единственным ребенком на фотографии с маршалом. Стараясь незаметно юркнуть в толпу и раствориться, Мишка не учел того, что Гоцман как раз был поблизости. Схватил за шиворот, да еще как, а взглядом то каким одарил! Вселенская печаль, помноженная на злобу, не меньше. Правда, товарищ Жуков по-своему отреагировал на это проявление добросовестности и предприимчивости — часы, ловко стащенные с запястья, подарил. Мишка вроде бы и выдохнул спокойно, но не надолго. Гоцман просто так отставать от него не желал. Поднял поперек туловища и потащил куда-то в сторону; Мишка вроде и пытался отшутиться, заметив Кречетова, но не вышло. Гоцман, опустив его, начал зачитывать морали, хотелось зевнуть, но что-то надламывается в Мишке, крик вырывается против воли: — Ты мне не отец, чтоб так печься обо мне! Гоцман в эти секунды поменялся в лице. Не долго думая, замахнулся на Карася, но бить не стал. Мишка не успел забыть об испуге, как удивился второй раз. — А что если отец? Мишка пару раз сморгнул, не совсем понимая свои эмоции. Он чувствовал себя в этот момент настолько уязвимым, что даже малейший тычок мог его сбить с ног, какая-то слабость ощущалась во всем теле, а всему виной были эти неосторожные слова. Шутит или нет? Когда Гоцман взял его за руку и вновь потащил за собой, тот упрямо твердил себе, что «моряк не плачет».