Meetings

      Брут, на самом деле, редко ошибается в людях. Брут их привык читать, разгадывать как открытую книгу, как простенький и оттого не очень интересный кроссворд. Сначала это его радовало, после — быстро приедается.       Когда он видит на автовокзале — кажется, ему нужно купить билет для Музы на электричку — тощего мальчишку со злобным затравленным взглядом и огромным тяжёлым рюкзаком, ему кажется, что это очередной попрошайка. Таких на улице много, всем не напомогаешься.       В Бруте, тем не менее, что-то щёлкает в этот момент. Не то давно забитый куда-то реальной жизнью альтруизм, не то очередной внутренний протест прагматику отцу. Он подходит, напарываясь на острый сердитый взгляд и сжатые в кулаки ладони в смешной готовности защищаться. Брут фыркает — и кладёт на кресло рядом с ним свернутую трубочкой купюру.       Мальчишка набирает воздуха в лёгкие, сверкая сужеными глазами, — Брут, если честно, ожидал благодарности — и вдруг мнет бумажку в кулаке.       У него даже щеки краснеют от злости, кажется.       — Я тебе что, бомж?! — Брут вообще-то кивнул бы, только у пацана голос ломается, уходит наверх, и он, кажется, намерен разразиться громкими воплями. — Мне вообще денег хватает! Хули тебе надо, альтруист ты блять?!       И переводит взгляд на деньги в руках. Брут не успевает догадаться, что сейчас произойдёт — и потому, когда мальчишка рвёт купюру в мелкие кусочки, злость становится только второй эмоцией.       Первой становится восхищение. Он так давно не чувствовал удивления от чьего-то поведения, он так отвык от того, что кто-то ведёт себя н а с т о л ь к о непредсказуемо.       Осознание, что его попытку в альтруизм только что порвали и раскидали вокруг себя, приходит после — зато заставляет уставиться в удивительно синие глаза с зеркальной агрессией. Он просто пытался быть хорошим человеком, что вообще, блять, не так?!       — Мать Тереза сраная! — припечатывает пацан, воинственно приподнимая верхнюю губу и скаля неровные клыки. Брут коротко вдыхает, сдерживая крик.       Цивилизация он или где?       У него начинает ужасно болеть голова, и от мысли, что придётся разговаривать ещё и с хамоватой кассиршей, немного подташнивает. Брут стискивает переносицу двумя пальцами.       — Я действительно подумал, что ты человек без определённого места жительства, окей? — негромко говорит он. — Без определенного места жительства, без определенного места работы, без средств к суще... Да не перебивай ты меня, блять!       Его всё-таки срывает, когда тощий пацан в очередной раз пытается что-то вякнуть. Это бесит до трясучки, вымораживает, словно он вернулся в школу и в очередной раз разругался вдрызг с кем-то из преподавателей.       Не слишком умный, да? До красавца-умница Икара не дотягивает, конечно. Бруту кажется иногда, что он учился на отлично и поступил на бюджет, третий год уверенно идя на красный диплом, чисто чтоб им всем что-то да доказать.       Учителям, родителям, одноклассникам.       Кажется, в него просто так всю жизнь верил только Икар. Без каких-то причин и вопросов, безоглядно и безоговорочно. Потом появилась Лия — и они продолжали верить уже вдвоём.       Мальчишка затыкается, глядя злыми глазами и запинывая обрывки купюры под кресло.       Он хмурится, приоткрывает рот, словно хочет что-то сказать, но постоянно сжимает губы обратно. И всё-таки не выдерживает.       — Я вообще-то к подруге приехал, — бубнит он, оправдываясь, — без предупреждения, сюрприз хотел. А телефон разрядился. И мне теперь делать вообще хуй знает че.       Брут за ним наблюдает из-под опущенных ресниц. Мальчишку вообще-то жаль. Ну, Брут знает, как это — быть вышвырнутым в большую чужую взрослую жизнь в одиночестве. Выплывешь или нет.       И если он выплыл — не факт, что бомжеватый придурок сможет повторить.       — Пошли, — решительно говорит он, внутри истерически протестуя. Блять, он отказался от помощи, он послал тебя нахуй, сиди и не выпендривайся...       Мальчишка проглатывает очередную порцию истерик и визга и тянет ему узкую ладонь с мозолями, какие бывают у гитаристов.       — Бродяга.       Брут ухмыляется. Прозвище вместо имени — как же это знакомо. Он небрежно отвечает на рукопожатие, даже не стараясь сделать вид, что ему интересно (пиздеж, ему интересно на самом деле просто дьявольски, кто этот мальчишка, умудрившийся пробиться через его самообладание и железную выдержку).       — Брут.       Бродяга гадко улыбается.       — Хорошо, что не Иуда. Ужасно говорящее имя.       — Захлопнись.       Они выходят с вокзала, и Брут кивком указывает на свою машину, пытаясь пробиться через отвратительно тормозящий сайт автовокзала. Он понимает, почему изначально вызвался съездить самостоятельно — но он проебался, и он чувствует вину, а значит — купит билет даже в таких условиях.       Бродяга тихонько присвистывает, оглядывая мощный крузак, брутову гордость. Брута колет лёгкой радостью — этот восхищенно-завистливый взгляд дорогого стоит, он уверен.       Мальчишка тут же все разрушает.       — Тебе не страшно вообще среди простых смертных? Запачкаешься, — бросает он с ленивым презрением, и Бруту снова хочется садануть по заросшему щетиной лицу.       Вместо этого он молча открывает дверцу. Бродяга забирается внутрь, явно смущаясь сидеть в дорогом салоне. Брут садится за руль.       — Куда мы? — негромко спрашивает Бродяга. Голос у него, когда он не бормочет себе под нос и не вопит как чокнутый, вполне приятный, звонкий и с хрипотцой.       Брут обнимает пальцами руль, чувствуя пристальный взгляд на своих руках.       — В хостел, — отвечает он, не оборачиваясь. — Вымоешься, поспишь, зарядишь телефон. Позвонишь подруге.       Бродяга — Брут видит в зеркале заднего вида — немного краснеет, заламывает пальцы, но все же выдавливает:       — У меня нет де...       — Я заплачу, — перебивает его Брут.       Мальчишка злобно зыркает, порываясь что-то сказать, но не решается.       Брут высаживает его у ближайшего хостела, не слушая возражений, оплачивает ночь.       Домой он добирается ближе к ночи. Сил доехать и донести Музе всё-таки купленный в борьбе с кассиршей билет у него нет — он тут же вырубается, чувствуя себя абсолютно измотанным, и снятся ему яркие синие глаза.       Именно поэтому он утром оказывается на пороге огромной икаровой квартиры.       Стуком он себя не утруждает — подумаешь, можно подумать, эти трое могут напугать его чем-то большим, чем голые, сплетенные в клубок телеса.       Муза не спит — он понимает это сразу как открывает дверь и заходит в прихожую. Он слышит ее мягкий голос откуда-то с кухни и улыбается против воли. Он почему-то все больше рад ее слышать.       Он тихо идет вглубь квартиры, замирая у входа в кухню. Муза завернута в огромное белое одеяло, она смотрит в окно, прижимая телефон к уху и звенит сомнением в негромком голосе.       — Я поговорю с ними, конечно, но... Ты не мог меня предупредить?!       Она звучит недовольно и немного сердито, но все равно с затаенной нежностью. Брут прислоняется плечом к косяку, наблюдая за ней из-под полуопущенных ресниц.       Муза боготворит их молодость, Муза, тонкая творческая натура, видит в юности что-то особое, что-то красиво-тоскливое, пропитанное неясным надрывом. Брут ее понимает иногда - а иногда она кажется ему совсем чужой. Молодость он, впрочем, тоже боготворит искренне, видя в ней то студенческое лихое очарование.       Муза откидывает голову. Бруту она видится олицетворением этой самой молодости, озаренная лучами весеннего рассвета, юная, вдохновенная, по уши влюбленная в мир вокруг и капельку больше в тех двоих, кто спит в огромной спальне, лично спроектированной Лией.       Она сбрасывает, наконец, звонок и оборачивается к нему, сияя яркой улыбкой. Брут зеркалит ее улыбку - словно надеясь, что так Муза не заметит кругов под его глазами. Она замечает, но молчит, только неодобрительно дергает подбородком и подходит, крепко его обнимая. От нее пахнет шампунем Икара и привычным до кислого вкуса во рту ополаскивателем для белья, и Брут прикусывает язык.       Он протягивает ей билет на электричку, и она радостно кивает. Бруту нравится, что между ними больше нет абсолютно никакой неловкости и неуюта — только приятное спокойствие.       Брут, на самом деле, отвратительно легко привязывается к людям.       Муза вдруг закусывает нижнюю губу, пока ее тонкие пальцы точно крылья маленькой птицы беспокойно порхают, барабаня по его запястьям.       — Ко мне приятель приехал, - невпопад бросает она, хмурясь. Брут снова и снова поражается тому, насколько красивы ее черты в своей живой неидеальности и тому, как Икар умудряется любить и ее, и идеальную красавицу Лию. — И ему жить негде, и... У тебя случайно не найдется свободной комнаты?       Брут вздыхает. Утром, до чашки кофе и дольки апельсина — привычка, привитая еще Лией, когда они недолго, но ярко встречались — его тянет на философию, на глупые рассветные мысли.       Брут думает о маленьких городах, еще не поглощенных огромным мегаполисом, тех самых уютных пригородах, из которого приехала Муза, из которого наверняка приехал вчерашний вокзальный знакомый...       Муза говорит о нем с грустной ностальгией, вспоминая одинаковые дома, низкое небо и небольшие магазины. Для Брута, выросшего в большом городе, это непривычно, дико и странно, но Музу он всегда слушает с больным интересом.       Ему тоже иногда хочется сидеть у подъезда с гитарой отца и мечтать о том, что они, совсем еще школьники, когда-нибудь изменят мир к лучшему.       Брут криво улыбается, усилием останавливая смутную тоску по той юности, которой у него не было и не могло быть по множеству причин.       — У меня есть целая квартира, душа моя, — дергает он плечом.       Муза с благодарным писком бросается ему на шею.       Брут впервые в жизни радуется бабушкиному наследству.       Музин приятель, с прозвищем, которого Лия никак не может справиться — "не то Странник, не то что-то вроде" — оказывается вполне тихим жильцом. Соседи не звонят и не вопят, что их топят, не жалуются на шум и стоны. Брута все вполне устраивает.       Он думает, что, может, стоит съездить и познакомиться с новым жильцом лично — но работа и учёба с красным дипломом не оставляют ему даже шанса. Брут возвращается домой за полночь и отрубается сразу, как голова прижимается к подушке.       Муза приходит домой только ночевать — утро, день и вечер она проводит, показывая другу город, на что ему шутливо жалуется Лия. Они впервые за неделю сидят в просторной светлой кухне, — Лия очень быстро перебирается к Икару на колени, и Брут ощущает странное "как раньше". Не лучше и не хуже — просто то ощущение, которого иногда так не хватало. Ощущение двух самых близких людей в его мире, ощущение их близости и словно возвращения в их собственные школьные годы.       — Этот приятель Музы забавный, на самом деле, — улыбается Икар, то и дело целуя пригревшуюся Лию в макушку. — Нам нужно как-нибудь затусить впятером. Не скажу, что тебе он точно понравится, но... всякое бывает.       Брут почти успевает придумать остроумный ответ, но его прерывает звонок телефона Лии. Она улыбается, целует Икара в подбородок и, прихватив звенящий смартфон, выходит из комнаты.       Выходит она скоро — побледневшая, немного испуганная. Брут смотрит на нее с острым беспокойством. Уверенная, сдержанная Лия так переживает только если что-то случается с тем узким кругом людей, которых она позволяет себе впустить внутрь личного пространства и заодно куда-то в сердце.       Его подозрения, черт возьми, подтверждаются.       — Это из полиции. Эти идиоты поперлись на какой-то митинг, вот черт! — она с досадой стучит кулаком по дереву белого стола. — Муза и ее друг. Я так и знала, что это ее увлечение оппозицией ни к чему не приведет.       Брут не осознает, что вскакивает со стула, пока Лия не подходит к нему.       — Заберешь их? — негромко спрашивает она, и Брут кивает. Он на машине, он пил только кофе, он, наконец, сможет не наорать на Музу прямо в участке и не забьет на все, увидев, что она в порядке.       Он приезжает в участок, проклиная заливающий дорогу дождь. Ему стремно, по правде говоря, и дело даже не только в том, что его подругу загребли в полицию за участие в несанкционированном митинге. Изнутри колет какое-то странное, неясное предчувствие.       Брут нарочно медлит, разбираясь с документами, со штрафом — и, сука понимает, что не зря. Потому что стоит ему зайти за хмурым сонным лейтенантом в комнату предварительного задержания, взгляд перехватывают знакомые синие злобные глаза.       Блять.       Эти глаза ему снились три дня после встречи.       Что ему стоило просто спросить Музу самостоятельно о том, как зовут ее друга? Или всё-таки съездить, выкроить полчаса в безумном графике?       Бродяга выглядит потрепанным — у него уже нет щетины, но на скуле красуется ссадина, нос разбит, а губа слабо кровоточит. У Музы нет ничего на лице, но она шипит, когда задевает бедром стену.       Легко отделались, мстительно думает Брут.       Они выходят, и Муза с наслаждением вдыхает загазованный городской воздух. Брут смотрит на них обоих, стараясь не рычать от бешенства, вырвавшейся наружу постфактум тревоги и острого облегчения.       — Вы блять понимаете, чем это могло кончиться для вас обоих?! — начинает он чуть громче, чем следовало бы. — Вас посадить могли, это гребаная статья. А если бы стреляли? На поражение?! Ты, — он обвиняюще тыкает пальцем в Музу, — подумала о своих? Об Икаре, о Лии? Подумала, что с ними будет, если с тобой что-то случится?       Он поворачивается к Бродяге, и слова замирают в глотке. Потому что он, блять, волнуется уже сейчас, стоит представить себе тощее бледное тело где-нибудь в больнице. Потому что это откровенно страшно, потерять, так толком и не встретив.       Прооравшись, он сажает Музу в такси, мрачно отписывается Лие и круто разворачивается к мальчишке. Он выглядит еще моложе, чем Брут помнит.       — Идиот гребаный, — его снова несет, — ладно она, она давно этой чушью бредит, она в конце концов творческая натура, но ты-то куда смотрел!       Бродяга фыркает, явно чувствуя себя виноватым, но все равно огрызаясь:       — Ты мне мамка что ли, так орать?!       Брут не выдерживает. Бродяга со своими синими глазами, наглыми улыбками, подчеркнутой агрессией его привлекает, бесит, интригует, тысячу разных эмоций вызывает.       — Я уже говорил меня не перебивать, — шипит он и, блять, вжимается губами в разбитый рот, честно ожидая, что вот сейчас его оттолкнут, ударят и обзовут как-нибудь нецензурно. Чего он совсем не ждет, так это того, что Бродяга гортанно стонет ему в рот, размыкает губы, толкается языком вперед, проходясь по ровному ряду зубов.       Они лижутся как пьяные подростки на крыльце полицейского участка. Брут скашивает глаза на вывеску и мстительно кусает разбитую губу, тут же зализывая и наслаждаясь болезненным шипением.       Мальчишка разрывает поцелуй, тут же начиная истерить снова.       — Тыы... Мы могли сразу это сделать, идиот ты долбаный, если бы ты не повез меня в хостел, мать Тереза недоделанная. Ненавижу те...       Брут притягивает его к себе за талию, рыча хриплое "захлопнись" куда-то ему в волосы.       И больно кусает мочку покрасневшего от смущения уха.