Без ножа, да зарезал

— Лезвие? Серьезно? Кью стоит в дверях ванной, скрестив руки на груди, и по одному выражению его лица можно понять всё, что он думает о консервативных вкусах своего коллеги. Бонд равнодушно пожимает плечами. — Доброе утро. Кстати, очаровательная пижама. — Моя одежда — не ваше дело. — О, не сердитесь, — усмехается Бонд. — Я говорил от чистого сердца. Примите как комплимент. Когда кажется, что во взгляд невозможно добавить еще больше презрения, Кью с легкостью доказывает обратное, и тогда Бонд начинает чувствовать себя идиотом. В мгновение стирается разница в возрасте и опыте, даже гранитная самоуверенность идет кружевом трещин. Бонда это раздражает, но он слишком хорошо знает, что Кью пытается добиться от него именно такой реакции, и именно поэтому идти на поводу у собственных чувств — слишком глупо. Будь проклят М, который решил, что на задание вместе с агентом 007 нужно отправить ещё и Кью в качестве напарника и консультанта по техническим вопросам. Будь трижды прокляты те, кто занимался их заселением в отель. То, что вместо отдельных номеров им достался один на двоих, с общей гостиной и тесной ванной, сильно смахивало на чью-то издёвку. Ладно, хоть спальни разные, и на том спасибо, но задание всё равно в итоге стало сущей пыткой. И если желание поупражняться в острословии обычно удавалось игнорировать с переменным успехом, то необходимость совместного проживания скатализировала взаимное глухое напряжение до такой степени, что даже глупая перебранка начала казаться весьма привлекательным развлечением. Они оба ловят кайф от бесконечных препирательств: не успев оправиться от попавшего в точку едкого комментария, уже придумывают, что сказать в ответ, как обратить оппонента в позорное бегство. Возможно, присутствие Кью так нервирует, потому что за короткую историю их сотрудничества Бонд сталкивался со своим ассистентом только в офисах МИ-6, и там их общение сводилось к вежливым зазубренным репликам и редким взаимным подколкам. Там были другие сотрудники, там был профессиональный этикет, там чувствовалась дистанция, которую легко было соблюдать. В комнату Кью Бонд не решается заходить (в принципе, не очень-то и хотелось): там все опутано проводами, и на широком письменном столе расставлены пять ноутбуков, три из которых Кью никогда не выключает. Из-за приоткрытой двери доносится перестук клавиш — Кью, надо отдать ему должное, редко покидает своё импровизированное рабочее место. Бонд же заваливается в номер лишь для того, чтобы поспать пару часов, принять душ и переодеться. Так проходит большая часть недели. Но сейчас они оба стоят в ванной, Кью недавно проснулся, он до сих пор в пижаме, а сам Бонд — в одном махровом полотенце, обернутом вокруг бедер. Помнить о самообладании трудно, как никогда. Пижама у Кью самая обычная, только словно размеров на пять больше: штаны еле цепляются за бедренные косточки, рукава несколько раз завернуты до нужной длины, а широкий ворот сползает вниз, открывая выступающие ключицы. Возможно, высказывая своё мнение по поводу пижамы, Бонд не так уж и соврал. — Будете наблюдать? — невозмутимо спрашивает он, включая воду. Кью надменно улыбается, как будто ситуация ничуть его не смущает. — Мне интересно посмотреть, не отрежете ли вы себе ненароком нос или ухо. — О, беспокоитесь? Как трогательно. Хотя я надеялся, что нравлюсь вам не только за красивое лицо. Разумеется, Кью пропускает всё сказанное мимо ушей. С одной стороны, не ввязывается в бесполезный спор, но с другой — ничего не отрицает. — По-моему, бриться лезвием — это излишнее позерство. Не могу понять: что вы хотите этим доказать? Что вы не такой, как все? Что у вас есть скрытые суицидальные тенденции? Что у вас никогда не дрожат руки? — А вы, стало быть, сомневаетесь насчет последнего? — Я вас умоляю, — Кью презрительно фыркает. — Судя по состоянию оружия, которые вы мне вернули, вчера у вас была насыщенная вечерняя программа. На вашем месте, я бы поостерегся и не стал играть с острыми предметами. Будь моя воля, я бы вам даже спички сейчас не доверил. Бонд усмехается, широко и немного уязвлено. Он прекрасно знает, что это провокация: Кью пытается опытным путем, на ощупь найти все его болевые точки и таким образом доказать свою проницательность и состоятельность как напарника. Бонд всё ещё помнит их первый разговор в галерее — с тех пор в их отношениях мало что изменилось. Кью неплохо умеет провоцировать и язвить, и иногда ему действительно удается задеть Бонда за живое. Пусть не сильно, пусть ненадолго, но и это уже весьма похвальное достижение, впрочем, Бонд не собирается сдаваться так просто. Он знает, что сейчас собирается играть грязно, но ему нестерпимо хочется отплатить той же монетой. Бонд оборачивается, окидывает Кью оценивающим взглядом и молча протягивает ему лезвие. Кью в ответ удивленно хлопает глазами, и только за это можно приписать на счет Бонда несколько очков. — Что?.. — Вы правы. Мне не стоит доверять себе сейчас, но ведь для подобных затруднительных ситуаций и существуют напарники, правда? Не откажете мне в услуге? Смесь недоверия, раздражения и неуверенности на лице у Кью — бесценно. Бонд улыбается приглашающей, вкрадчивой улыбкой, которая всегда безотказно действует на женщин, но Кью не замечает её. Он хмурится, неуютно поеживается, а потом резко поднимает на Бонда взгляд и серьезно спрашивает: — И что, вы доверяете мне свою жизнь? — У вас уже было достаточно шансов убить меня. Вы ими не воспользовались. Трясущиеся после напряженной работы руки — такая мелочь, если подумать. Гордость на удивление легко переступить, когда на кону — возможность испытать себя, их обоих, силу иррационального напряжения между ними, силу их доверия. Не до конца понятно, кто из них кого пытается взять на слабо, но оба втягиваются в игру мгновенно, не раздумывая, будто только и ждали чего-то подобного. Они могут сколь угодно долго притворяться, будто ничего не значат друг для друга, но из-за людского упрямства вещи не меняют своей природы. Бонд никогда не признался бы себе в этом, но ему не просто не страшно, а уже привычно передавать ответственность за свою жизнь в руки Кью. Бонд никогда не признался бы себе в этом, но ему нравится, с какой уверенностью Кью ее принимает, напряженно выдыхая в коммуникатор: «Следуйте моим указаниям». Если отбросить в сторону показную язвительность и предписанную уставом сдержанность, то останется главное — доверие, и именно на нем всё и держится. Кью берет лезвие осторожно, словно оно может взорваться у него в руках, открывает его, проверяет остроту. Хищно ухмыляется, чуть прищурившись, и от него непривычно веет открытым вызовом и уверенностью, маска вежливости и равнодушия сползает, как старая кожа. Бонд мгновенно вспоминает, что Кью никогда не строит оружия, которым не умеет пользоваться сам. И это невероятно будоражит — чувствовать себя в опасности рядом с тем, кто намного слабее тебя физически. — Вообще-то, я могу и не убивать вас, — Кью поглаживает лезвие кончиками пальцев, и его слова звучат как обещание. — Я могу просто слегка вас изуродовать. Слова Кью — в равной степени и шутка, и реальная угроза, скрытая за жестокостью сладость, но Бонда это распаляет только сильнее, он любит опасные задания, любит быть на грани и играть с огнем. — Не жалуйтесь потом, что вам приходится работать с некрасивым агентом. У тебя не получилось напугать меня, но я буду не против, если ты попробуешь снова. У них одна и та же улыбка на лицах — едва уловимая, но многообещающая, пригвождает к полу весом невысказанных слов и растраченного впустую времени. Комок оголенных проводов в животе, медитативная сосредоточенность и лихорадящая готовность действовать, граничащая с желанием поскорее выбраться из собственной зудящей от нетерпения кожи. Кью подходит медленно, даёт возможность отказаться и отступить, зная, что ею не воспользуются. Капли срываются с крана тягуче, нехотя, как будто кто-то пустил по трубам вместо воды расплавленное стекло. Джеймс забывает дышать, зачем дышать, что такое дыхание. Джеймс смотрит, как Кью приближается, смотрит как сквозь увеличительное стекло и не может оторвать взгляд: тонкий старый шрам на указательном пальце, зрачок, ползущий, как черная дыра по зелёным прожилкам радужки, кончик языка, скользящий между зубами, кажется, еще немного, и он увидит его изнутри, увидит удары сердца об острые рёбра. Его хочется подхватить на руки и дотащить до кровати, его хочется прижать к холодной кафельной стене и заставить стонать в голос. Его просто хочется. Джеймс, вы ещё даже не начали. Кью споласкивает лезвие под водой и цепко берет Бонда за подбородок, властным жестом фиксируя положение его головы. Бонд медленно сглатывает и прищуривает на него заинтригованный взгляд. Собственная уязвимость возбуждает до дрожи. Когда лезвие в первый раз проходится по его щеке, Бонд замирает, но Кью действует медленно, аккуратно, и это заставляет расслабиться. Касания — едва ощутимые, почти нежные, и выражение лица Кью постепенно смягчается. Но его взгляд тяжелеет, становится физически ощутимым, проходится по коже вслед за бритвой, жадно ощупывая подбородок и скулы. Джеймс тонет, захлебывается в стеклянном плеске оглушительной тишины, воздух давит на него со всех сторон, пригвождая к месту и погружая в состояние, сродное сладкой, волнующей панике. Дыхание обрушивается изо рта, соскальзывая по горлу. Возбуждение затапливает голову, горячо размешивается внизу живота, и в каждом разделенном прикосновении столько жизни, они вбирают в себя целый мир, не оставляя ничего за пределами этой ванной. За пределами двадцати сантиметров между ними. — Сейчас будет самое сложное, — предупреждает Кью, и его голос низко звенит. — Не двигайтесь. От него тянет жаром — теплые пальцы, теплые руки, тело, согретое пижамой и постелью. Бонд слегка запрокидывает голову и чувствует, как его горла касается лезвие. На этот раз Кью налегает на него чуть сильнее и напряженно облизывает губы, явно не отдавая себе в этом отчета. Бонд впивается взглядом в его рот, как будто парализованный. Некоторым мгновениям жизни опасно отдаваться полностью, но Кью так близко, что его дыхание щекочет губы. Это ощущается как обещание поцелуя, а Джеймс считает, что любые обещания нужно выполнять. Кью опускает лезвие и рассматривает результат своих стараний, не делая попыток отстраниться. Вселенная начинает складываться обратно по атомам. Капли. Кран. Зеркало. Ванна. Стена. У Кью спокойное, контролируемое выражение лица. Но блеск в глазах и частое дыхание выдают его с головой. В ванной тихо. Зловещая, наэлектризованная тишина, и секунды тают невозможно медленно. Нервы натягиваются звенящей струной, и Бонд, не отводя взгляда от лица Кью, кладет руки ему на бедра, мягко и неспешно очерчивает изгибы тела и острые углы тазовых костей. Он думает, что Кью оттолкнет его сейчас, потому что разделенное на двоих возбуждение ещё ничего не значит, зато значат принципы, предубеждения, гордость, миллионы других барьеров. Но Кью не делает ничего, и Бонд подается вперед, будто прося разрешения, и трется чисто выбритой щекой о чужую шею — медленно, словно приноравливаясь. В ответ Кью стонет удивленно и почти неслышно, но Бонд жадно цепляется за этот звук как за приглашение. Он возвращает себе ведущую роль в мгновение ока, и берет контроль над ситуацией, не встречая никакого сопротивления. Джеймс привлекает Кью ближе, сильнее сжимая его бедра, и губами касается основания шеи, кадыка, подбородка, медленно добираясь до приоткрытого в ожидании рта. Они оба думали, что этого поцелуя никогда не будет, что между ними вообще невозможна любая близость. И были благодарны за это, потому что любая связь, любая привязанность — это слабость, непозволительная людям их профессии. Они так ревностно пытались защитить себя от искушения, что забыли одну простую вещь: желание, если оно настоящее, никогда не приходит вовремя и имеет привычку напоминать о себе в самый неожиданный момент. Они оба увлекаются, и поцелуи постепенно расползаются по коже — всё грубее, всё ниже, всё более жадно. Шея горит от укусов, сердце слетает с катушек, и Кью пытается заставить свои глаза смотреть прямо. Смотреть и что-нибудь видеть. Ему хочется хоть как-то контролировать себя, чтобы сохранить лицо, но слишком поздно — его тело плавится под чужими руками, отзывается на ласки с такой готовностью, что уже невозможно что-либо скрыть. Лезвие выскальзывает из непослушных пальцев, звякает, падая на кафельную плитку, и перестает для него существовать. Кью наслаждается контактом с расчерченной шрамами кожей, цепляясь за широкие плечи Бонда. Он гладит, впивается ногтями, слегка царапая, и старается напитать себя ощущениям вседозволенности. Он срывает мешающееся полотенце, отбрасывая его куда- то в сторону, и медленно проводит ладонью вниз, от живота к члену. Хватка грубая, движения вверх-вниз резкие, и Бонд сдавленно выдыхает, словно от удара под дых: ему, должно быть, и приятно, и больно одновременно. Но он разрешает Кью делать всё, что тот пожелает. И Кью тянет Джеймса на себя, делая шаг назад. Потом — второй. Пытаясь выйти из ванной, они чуть не налетают на косяк, кое-как доходят до гостиной, не отвлекаясь друг от друга, не прекращая целоваться. Кью хочет дойти хотя бы до своей спальни — она ближе, но заставлять себя ждать — то ещё испытание, а потому он почти благодарен Бонду, когда тот легко подхватывает его под бедра, заставляя сесть на журнальный столик. Бонд нисколько не стесняется своей наготы, действуя уверенно и увлеченно. Он большими пальцами оттягивает резинку пижамных штанов, поспешно стаскивает их, а потом опускается рядом с Кью на колени. Он берет его член в рот, и Кью наконец-то стонет достаточно громко, чтобы это можно было считать по-настоящему неприличным — низкий, бархатистый звук и влажные, растравленные поцелуями губы. Бонд старается дышать размеренно, втягивая щеки в такт движениям, работая руками и языком. Кью восхитительно отзывчивый. Он судорожно цепляется пальцами за края стола, и его трясет, у него горящие лихорадочным румянцем щеки и прикрытые от наслаждения глаза. Он раздвигает ноги шире, толкается бедрами навстречу, и Бонд приглушенно стонет в ответ, потому что открытость и ненаигранная страсть распаляют и его тоже, заставляют сменить темп, ласкать быстро, раскованно и грязно. Он смотрит на Кью, и ему хочется сделать для него больше, сделать что-нибудь особенное. Он не знает, что это: попытка покрасоваться или искреннее желание доставить удовольствие, но ему плевать на собственные мотивы. Бонд смотрит на запрокинувшего голову Кью, думает о том, как тот хорош, если его разложить вот так, и, наверное, именно этот вид вдохновляет на шикарную в своей непристойности задумку. Бонд замирает. У Кью вырывается жалобный, просящий стон, и он непроизвольно вскидывает бедра, отчаянно пытаясь выпросить продолжение. Но Джеймс не пытается удержать его на месте, наоборот, он пристально смотрит Кью в глаза, медленно закладывает руки за спину и покорно открывает рот ещё шире. — Ох чёрт, — срывающимся голосом шепчет Кью. — Ох чёрт. Сначала он двигается осторожно, словно нащупывая грань предоставленной свободы: лишь слегка подается назад, чтобы тут же толкнуться обратно, во влажный горячий рот. Но постепенно начинает входить во вкус, толчки становятся всё резче и беспорядочнее, стоны звучат всё более хрипло и сладко. Джеймс не двигается, позволяя трахать себя в рот, и у него саднит губы, но ему это нравится. Кью требователен, в своем желании он становится почти беспощадным: двигается быстро, сильно, прогибаясь в спине, отдавая наслаждению всего себя, и это заводит так, что даже застревающее в глотке дыхание кажется чем-то невероятно сексуальным. Такая раскрепощенность, такая откровенная жадность — именно то, что и нужно; наконец-то нет барьеров и отстраненности, нет недомолвок и неловкости. По подбородку стекает слюна, комнату наполняют только влажные, пошлые звуки и рваные вздохи. Одной рукой Кью цепко удерживает голову Бонда на месте, пользуясь его телом, не задумываясь о чужом удобстве, но даже в таком самозабвенном стремлении доставить себе удовольствие есть что-то пикантное и завораживающее. Кью извивается на столе, его всего трясет под Бондом, когда он кончает ему в рот. Он захлебывается стоном, впиваясь пальцами ему в затылок и толкаясь бедрами так, что Джеймс задыхается и не успевает проглотить всё. Впрочем, он не жалуется — наоборот, чем непристойнее, откровеннее, тем лучше. Будет, что вспомнить. Собственное возбуждение застилает глаза, когда Бонд поднимается на ноги и буквально стаскивает на пол безвольного, всё ещё расслабленного после пережитого удовольствия Кью. Тот стукается коленями об пол, вздрагивает, цепляется туманным, расфокусированным взглядом за нависающего над ним Бонда, и в нем, несмотря на недавний оргазм, будто проскакивает искра. В следующую секунду он подается навстречу, покорно подставляет лицо, открывая рот и высовывая язык. Выглядит Кью при этом так, что Джеймса разом охватывает болезненное напряжение, граничащее с полной потерей контроля, и ему хватает всего лишь нескольких быстрых движений рукой — нет ритма, нет воздуха, нет никаких запретов. Сперма забрызгивает Кью лицо, белым течет вниз по его щекам и подбородку, но он лишь довольно прикрывает глаза и остается сидеть на полу, не торопясь приводить себя в порядок. Чтобы перевести дыхание, хватает и минуты. Бонд молча помогает Кью встать, а потом медленно вытирает ему лицо тыльной стороной ладони. Кью не говорит ни слова, не делает ничего, только скулы у него до сих пор лихорадочно пылают, а взгляд мечется по комнате, в итоге останавливаясь на Джеймсе. Тот мысленно усмехается, представляя, как выглядит сейчас, с припухшими губами, блестящими от слюны. И ему хочется поцеловать Кью, потому что это было бы по-настоящему эротично, но в этот момент в гостиной начинает звонко верещать телефон. Бонд вздыхает, но идет за сотовым, а когда он возвращается, Кью уже стоит в пижамных штанах и с приглаженными волосами — собранный и спокойный, как и обычно. На его фоне Бонд неприятно ощущает свою наготу, но едва заметная улыбка Кью явно говорит о том, что тот ничего не имеет против открывающегося ему вида. — Мне нужно идти, — говорит Бонд, будто извиняясь. Кью кивает. — Удачи, 007. Я буду на связи, если понадоблюсь вам. Между ними будто бы всё по-прежнему: ничего личного, сплошное вынужденное сотрудничество и легкое пренебрежение по отношению друг к другу. Но теперь Бонд видит, как Кью смотрит на него: выжидающе, напряженно, с жадным блеском в глазах, словно ему хочется большего, но он не решается попросить открыто. На этой территории Бонд чувствует себя, как дома. — О, думаю, вы обязательно мне понадобитесь, — с ухмылкой говорит он. — И не только во время задания. — Идите уже отсюда, — отмахивается Кью, направляясь в сторону своей комнаты. — Мне нужно работать. Джеймс заходит в ванную, поднимает с пола лезвие и аккуратно возвращает его в футляр, а потом долго умывает лицо, стараясь привести себя в порядок. Он против воли улыбается своему отражению в зеркале, чувствуя, как вместе с сытой расслабленностью его наполняют азарт, нетерпение, предвкушение сегодняшнего вечера. Разумеется, Бонд вернется в номер уставшим, как и обычно, и после нескольких часов драк и стрельбы у него будут немного дрожать руки. Вот только теперь он знает, что с этим делать, и ему легко и приятно думать о молодом парне в соседней комнате как о том, с кем можно будет разделить ночь, постель и накопившееся напряжение. — В ваших же интересах сделать всё быстро и качественно, — слова Кью из-за стены звучат немного приглушенно, но в тоне голоса всё равно можно разобрать насмешку, похожую на флирт. — И чем больше оружия вы вернете мне в целости, тем лучше для вас, поверьте. Бонус за каждую сэкономленную пулю. Бонд улыбается ещё шире, пользуясь тем, что он в ванной один, и никто не увидит, какой же искренней выглядит со стороны его улыбка. Вечер обещает быть замечательным.